Дзаинити объединились в две организации: «Миндан» подчинялась корейскому Югу с его правой диктатурой, которую поддерживали американцы, «Чосен сорен» благоволила коммунистическому Северу. В 1950 году, при поддержке США и Китая соответственно, две Кореи развязали трехлетнюю войну, которая разрушила полуостров и снова пустила его по миру. Трагедия корейской войны стала японской удачей, так как американским военным требовались сталь, обмундирование и продовольствие. Их поставки помогли восстановить экономику Страны восходящего солнца.
К 1952 году, когда родился Ким Сон Чон, будущий Ёдзи Обара, его отец был уже богат. Трудно сказать, каким образом он нажил состояние, но у человека в его положении вариантов было немного. Никакая крупная уважаемая компания не взяла бы корейца на серьезную должность, ни один японский банк не одолжил бы ему денег. Не считая недвижимости, у Ким Кё Хака имелись по меньшей мере три источника дохода: автомобильные парковки, служба такси и залы патинко – уникальных японских игровых автоматов наподобие вертикального пинбола, – одно из немногих легальных азартных развлечений. Эти предприятия объединяло одно: они не требовали больших вложений. Для открытия магазина или ресторана необходимы помещение, персонал и товары. А если приобрести участок свободной земли, автомобиль или игровой автомат патинко, можно начать зарабатывать немедленно. Каждый день приносил наличную прибыль, которую можно было потратить или реинвестировать, купив еще один автомобиль или второй автомат. Впрочем, на таком простом бизнесе особенно не разбогатеешь.
Успешные игроки в патинко получали не наличные, а призы – сигареты или купоны, которые в маленьком окошке неподалеку обменивались на деньги. Таким образом, салоны патинко обходили запрет на азартные игры. В кассовых окошках работали якудза, снимая сливки – комиссионные. Банды якудза также поддерживали порядок на рынках, решали споры владельцев собственности, выселяли нежелательных жильцов, предоставляли займы и распределяли сферы влияния – разумеется, за соответствующую плату. Мафия неизменно служила приютом для тех, кому некуда идти, – бедняков, изгоев и беспризорников. Корейцы иногда становились крупными авторитетами в японских бандитских синдикатах – Ямагути-гуми в Осаке и Кобе и в токийском Сумиёси-кай; существовали и знаменитые своей жестокостью корейские банды Ямагава-гуми и Мэйю-кай, которые охраняли магазины и трущобы дзаинити.
Никаких доказательств, что Ким Кё Хак входил в якудза или имел отношение к организованной преступности, нет. Уголовного прошлого за ним не водилось. Но для многих его соплеменников, занятых подобной деятельностью, наличие договоренностей с криминальными синдикатами являлось обычным делом.
– Другого выхода не существовало, – объяснял Манабу Миядзаки, журналист и сын главы якудза. – Для корейцев-дзаинити налаживание отношений с якудза служило ключом к успешному бизнесу.
– Наиболее активно развивался его бизнес, связанный с такси, – рассказывал кореец из Осаки, вспоминая о Ким Кё Хаке. – И патинко. Ким был обаятельный, общительный, разговорчивый; довольно полный и невысокого роста. Пиджак вечно был ему великоват, зато Ким водил самые дорогие автомобили. А карьеру он начинал на рынке.
Мой собеседник, уважаемый госслужащий, которому перевалило за пятьдесят, отлично разбирался в своем деле. Образование он получил за рубежом и владел прекрасной коллекцией записей классической музыки. Его отец, как и отец Ёдзи Обары, был корейским иммигрантом и тоже содержал семью на доходы от не самого почетного бизнеса. Он покупал мертвых лошадей на живодерне американской оккупационной армии, выдавал мясо за говядину и продавал на рынке.
Те, кому удалось достигнуть успеха в трущобах дзаинити, воодушевляли других. Поколение, пережившее те послевоенные десять лет, помнит период жуткой нужды и нехватки продовольствия, когда даже взрослые люди временами умирали от голода. Но остались в памяти также дружба и добрые отношения, которые так редко встречаются в циничную эпоху благоденствия. Семья Ким жила в осакском районе Абено-ку, плотно застроенном деревянными домиками, с узкими улочками, где теснились магазинчики и рынки. Место было опасное, веселое и шумное; один из салонов патинко, принадлежащий семье, находился прямо за углом. Но к тому времени, когда будущий Ёдзи Обара научился ходить, семья переехала в другой район, всего двумя километрами южнее, но совершенно отличный по социальному статусу и уровню роскоши.
В Китабатакэ, чистом квартале с огромными безмолвными домами с садами, окруженными каменными заборами, обитали самые богатые и респектабельные жители Осаки. Народ тут был скромный и воспитанный; даже удивившись новым соседям, они бы, скорее всего, воздержались от проявлений открытого расизма. Впрочем, в 1950-х годах корейские иммигранты в столь фешенебельном месте сами осознавали свою непохожесть на окружающих.
Перебравшись в Китабатакэ, семья Ким изолировала себя и от корейского сообщества в целом. Впрочем, это произошло бы в любом случае. Ким Кё Хак стал одним из самых богатых людей в Осаке, однако теперь о нем почти никто не помнит. Как и его сын, он старался по жизни не оставлять следов.
Вынужденный, наряду с остальными дзаинити, выбирать после войны национальность, он предпочел стать южным корейцем. Враждующие сообщества «Миндан» и «Чосен сорен» играли в жизни многих корейцев в Японии ведущую роль. Они открывали свои клубы, школы и культурные центры, где заводили друзей или полезные знакомства; с ними были связаны кредитные организации, выдающие займы бизнесменам, которые не могли ничего получить от японских банков. Но удивительнее всего, что Ким не принадлежал ни к одной из мафиозных группировок.
На огромных воротах особняка в Китабатакэ значилось имя владельцев: Ким. Но они также пользовались фамилией Хошияма. Корейцы часто брали новые имена, поскольку было выгоднее, чтобы их принимали за японцев. Но попытки изгоев влиться в японское общество были обречены на провал, потому что даже сами псевдонимы выдавали в них корейцев. К примеру, фамилия Хошияма считалась типичной для дзаинити. Зная об этом, они все равно ее выбирали, что говорило об их попранной гордости и боли, которую причинял отказ от важных для каждого человека национальных корней.
– В то время между богатыми и бедными корейцами разверзлась пропасть, – рассказывал мне Манабу Миядзаки. – Общество раскололось на два лагеря. С одной стороны, семья Обары выглядит победителями. Они верили в будущее, в жизнь без дискриминации. Но предрассудки не так легко побороть. Японская раса всегда старалась держаться особняком, подальше от других народностей. И у корейцев, которые верили в равные права, эта обособленность вызывала ярость.
– Первое поколение корейцев с большим трепетом относилось к своей национальной принадлежности, – поведал мне госслужащий, чей отец торговал кониной. – Среди них попадались и те, кто преуспел в бизнесе, харизматичные личности, построившие собственные империи. Из-за дискриминации им не удавалось полноценно влиться в японское общество, и каждый раз, сталкиваясь с ущемлением прав, они задавались вопросом: как преодолеть неравенство. Ответом, к которому они пришли, стало образование. Сами они почти не учились. К примеру, мой отец окончил лишь начальную школу. И поэтому обеспеченные корейцы стремились дать своим детям достойное образование.
После ареста Ёдзи Обара отклонялся от ответов на любые вопросы, касающиеся его детства и семьи. Но странная книга, которую привлек к делу его адвокат через шесть лет (по некоторым признакам можно утверждать, что ее написал сам Обара), подробно описывает процесс «весьма специального образования для одаренных», которое он начал получать в раннем детстве. В отсутствие другой информации о его семье, именно книга показывает невероятное давление, которое с самого начала оказывали на своих детей супруги Ким.
– Отец два с половиной года провел в тюрьме, – сообщил мне младший брат Обары во время нашей довольно странной встречи, о которой я расскажу ниже. – Он сопротивлялся, боролся с японцами. Но единственное, в чем я могу его обвинять, так это в отсутствии времени на семью. Но отец очень настаивал на важности образования.
За два года до начальной школы Ким Сон Чона отдали в римско-католический детский сад; каждый день по возвращении домой мальчика ждали три частных репетитора. Уроки игры на скрипке и пианино, как утверждается в книге, начались «в возрасте трех лет и десяти месяцев». По субботам мальчик занимался с учителями музыкой с обеда до вечера, а потом час играл в оркестре. По воскресеньям репетиторов было еще больше. «Отсутствие свободного времени ужасно угнетало его, – говорится о герое книги в третьем лице. – Надеясь избежать страдания, Обара отчаянно притворялся, что не достоин того, чтобы с ним занимались». Он писал домашнее задание левой рукой, стараясь сделать почерк более корявым, и приступал к вопросам на экзамене только в тот момент, когда время почти истекало. Любопытная фраза описывает его положение: «Он освобождался, унижая себя».
В шесть лет мальчик поступил в знаменитую школу при университете Осаки, одну из лучших в стране. Элитное заведение строилось по образу и подобию британских частных учебных заведений. В 1950-х годах среди учителей было немало бывших офицеров расформированной императорской армии, и родители высших слоев среднего класса Осаки – доктора, юристы и бизнесмены – изо всех сил старались устроить юных сыновей именно туда[36].
В школе Ким Сон Чона знали под именем Сейсо Кин. Его соученик по начальной школе вспоминал, как они занимались борьбой и играли в бейсбол:
– Он тогда был сильным мальчишкой, у него все получалось. В той же школе учился и его старший брат, и я помню, как мы ходили к ним домой в Китабатакэ; их мать была очень добра ко мне. Сейсо был настоящим корейцем. Он легко раздражался, отличался вспыльчивостью. Взгляд прямой, напряженный. В Сейсо чувствовался характер. Но, честно говоря, нравился он далеко не всем.