Причины могли быть в следующем. Полиция отнюдь не глупа и, конечно же, не могла не найти тело в таком очевидном месте. Но детективам требовалось признание, правдоподобное и точное, а в идеале – информация, известная одному лишь подозреваемому, которую не опровергнут ни юридические уловки, ни последующее публичное отречение Обары от своих слов. Они терпеливо ждали, пока Обара заговорит, как поступали буквально все подозреваемые, и расскажет о теле в пещере, которое полиция быстренько «найдет» по его наводке, представив его виновным без всяких сомнений.
– Детективы уже были в Блю-Си-Абурацубо, и они всё знали, я уверен, – поделился со мной один из участников расследования. – Но полиция не должна была найти тело сама. Им требовалось указание Обары. Потому что тогда дело против него пойдет как по маслу. Арестовать кого-то легко – трудно доказать его вину.
Но Обара молчал, и со временем стало ясно, что он и не заговорит. Столкнувшись с его упорством, полиции в условиях цейтнота пришлось выбрать второй вариант и выкопать тело самостоятельно.
Но беда в том, что прошло семь месяцев. Из-за условий захоронения в вакуумных мешках во влажном песке останки Люси, изолированные от насекомых и бактерий, частично мумифицировались, а не разложились. Однако, выражаясь мудреными словами хладнокровных патологоанатомов, «аутопсия выявила радикальные изменения»: хотя тело сразу же идентифицировали, выяснить причину смерти было невозможно.
Неудивительно, что инспектор Удо и все детективы, занимающиеся этим делом, с пеной у рта утверждали, что не имеют ни малейшего понятия о местонахождении тело вплоть до того февральского утра – ведь признание в обратном грозило обвинением в лжесвидетельстве. Но какой бы ни была правда, клеймо позора на следователях оставалось в любом случае. Либо полиция сговорилась скрывать информацию ради спектакля с успешным итогом судебной экспертизы, либо детективы все-таки нашли тело вопреки недосмотру и некомпетентности, в которые просто трудно поверить.
Дома Джейн Блэкман хранила память о жизни дочери: номер «Дейли экспресс» от дня рождения Люси, пластиковый больничный браслет с именем, который надели на новорожденную, детские рисунки карандашом и фломастером, школьные тетрадки, исписанные старательным почерком маленькой девочки. Здесь Люси писала об играх в детском бассейне на заднем дворе, о том, как они с Луизой делали венки из ромашек и как она училась играть на флейте, а отец аккомпанировал ей на банджо, о визите в больницу с маленьким братом Рупертом, когда тот прикусил язык.
В самом конце января Джейн ездила в Японию по просьбе полиции; загадочный визит может указывать, что следователи все же знали о Люси и местонахождении ее тела больше, чем признавали. Интрига вокруг пребывания Джейн в Токио за неделю до спектакля в пещере граничила с плохим предзнаменованием. Никто, кроме нескольких человек, не знал, что мать девушки в Японии. Она зарегистрировалась в отеле под вымышленным именем; к ней в номер не переводили даже звонки ее детей. Инспектор Мицузанэ не сказал Джейн ничего конкретного о ходе расследования, но привел ее в замешательство странными и тщательно продуманными вопросами. Однажды она провела больше часа, изучая детальную зарисовку заколки, которую носила Люси. В другой раз у нее спросили, любила ли Люси угрей. Вопросы о питании дочери вызвали у Джейн дрожь и тошноту.
– «Ела ли она угрей?» «Ела ли она темпуру?» Такие вопросы порождали ужасные предчувствия, – признавалась Джейн. – У меня не хватало самообладания. В отеле «Даймонд», где я остановилась, на пианино без конца играл огромный кролик. Однажды я видела, как по полу бежит таракан. Помню только, что все время плакала. Я не понимала, зачем я здесь.
«Я люблю мамочку, потому что она наводит порядок в доме, – писала Люси в школьном сочинении „Почему я люблю мамочку“. – Мамочка добрая, и она ухаживает за мной. Она готовит мне чудесные торты и печенье, собирает с собой в школу чудесный ланч, всегда наводит порядок у меня в спальне. Иногда мамочка мне не нравится, она кричит на меня, и тогда я плачу. Но обычно она милая, она готовит мне замечательный завтрак и чудесный чай. Я люблю мамочку, когда она надевает красивое платье. Я люблю мамочку очень-очень сильно».
Сама Джейн в детстве потеряла мать, а позже и сестру. Больше всего на свете она боялась смерти одного из детей. Главной целью в жизни она считала их защиту. А теперь она в Японии разговаривала через переводчика с полицейскими, которые интересовались содержимым желудка ее дочери.
Через две недели после обнаружения останков Люси в пещере родители приехали забрать фрагменты тела дочери домой. Впервые Тим и Джейн оказались в Японии одновременно, но ехали они туда и обратно порознь, никогда не встречались и не разговаривали друг с другом. Софи и Руперт вылетели с отцом, а вернулись с мамой; останки Люси везли в багажном отделении самолета. Подруга Джейн Вэл Берман, которая сопровождала убитую горем мать, назвала гроб «чудовищем из фильма ужасов, огромной черной деревянной конструкцией». Когда в полицию пришел Тим, его потрясли неоднократные предложения увидеть останки Люси.
– Я удивился, – сетовал он. – Это какая-то причуда японской культуры? Мне не нужно видеть тело, я и так слишком хорошо могу его представить, не имплантируя в мозг зрительные образы.
Учитывая, в каком состоянии находились останки, тяжелый гроб, запечатанный и облицованный металлом, являлся необходимостью.
Каждый из родителей устроил пресс-конференцию. Джейн, выступавшая в отеле «Даймонд», держалась, как всегда, скромно. Когда настала очередь задавать вопросы, казалось, что все темы уже исчерпаны. Однако один из журналистов все же попытался и задал стандартный в такой ситуации вопрос, который задают не из искреннего интереса, а с целью утопить человека в фотогеничном горе: «Каково это – везти домой тело дочери?» Джейн испепелила спросившего взглядом, но сохранила спокойствие.
Тим, который выступил с Софи и Рупертом в Японском клубе иностранных корреспондентов, был разговорчив и откровенен, в противоположность бывшей жене. Он поблагодарил СМИ за поддержку в нелегкие месяцы и подробно рассказал о своих чувствах по поводу смерти Люси, ареста Обары, «системы» Роппонги и роли полиции. Он также объявил о создании Фонда Люси Блэкман, который сможет «обеспечить безопасность детей во время путешествий… чтобы смерть Люси не была напрасной». Блэкман раздал листовки с изображением их с дочерью в объятиях друг друга; текст призывал пожертвовать деньги и перевести их на счет одного из японских банков.
Среди прочих заметок на той пресс-конференции я написал: «Горе ведет людей разными путями».
Тим подтвердил, что они с детьми посетят пещеру на пляже, и попросил прессу не беспокоить их и позволить погоревать без свидетелей. Этим он ясно дал понять: пожалуйста, оставьте нас ненадолго одних. Но одновременно Тим будто сообщал, где и когда точно они там будут.
Руперт Блэкман приехал в Японию впервые. На всем протяжении мучительных и долгих поисков сестры он меньше остальных участвовал в процессе. Старшеклассник старательно избегал контактов с репортерами и фотографами, которые периодически звонили в дверь дома Джейн в Севеноуксе. Юноша глубоко переживал потерю, но также ощутил на себе, как тяжело стоять в стороне от активной деятельности, поглотившей мать, отца и сестру. Журналисты, писавшие о семье Люси, допускали ошибки в его имени или вовсе не упоминали о нем; многие только теперь узнали, что у Люси Блэкман есть брат.
– Самое грустное – что я даже не успел увидеть в Люси человека, – признался он мне. – Она всегда была мне просто старшей сестрой, а я – ее маленьким братцем. Мне не представилось шанса построить с Люси взрослые отношения, какие возникают между сестрами и братья ми ближе к двадцати годам. Я не был ей другом и никогда уже не буду.
Когда настало время забрать останки Люси домой, Руперта не пришлось уговаривать поехать в Японию. В аэропорту Нарита их ждали беспрестанные вспышки фотоаппаратов; репортеры пятились, натыкаясь друг на друга, и Руперт еле удержался от смеха.
– Душа Люси все равно с нами, поэтому мы способны замечать и смешные детали, – объяснил он. – Вокруг царила нелепая, совершенно безумная суматоха. Естественно, мы были убиты горем, но что тут поделаешь? Если не смеяться, остается только плакать. Помню, как на пресс-конференции, перед самым ее началом, мы с сестрой рассмеялись, а папа сказал: «Нет, послушайте, надо выглядеть мрачными и грустными».
Япония очаровала Руперта: огромные организованные толпы людей на тротуарах и пешеходных переходах, тысячи зонтов под весенним дождем.
– Я еще никогда не был в подобном месте, – признался юноша. – Мне очень нравится, как люди здесь уважают друг друга, культивируют скромность. Но теперь еще труднее признать, что в этом городе могло такое случиться.
К концу недели полиция отвезла родных жертвы на пляж в Мороисо по потрясающему Радужному мосту, переброшенному через широкий Токийский залив и освещенному солнцем.
Они доехали до скалы в машине и затем по ржавой лестнице спустились к пляжу. Руперт хотел увидеть место, где семь месяцев лежала в песке его сестра, хотел стать ближе к ней. Юноша принес для Люси цветы; родители остановились у заправки, чтобы он купил бумагу и ручку и написал сестре прощальную записку.
У подножия лестницы уже ждали тридцать-сорок японских фотографов и операторов. Некоторые присели наготове с тяжелыми черными камерами, другие установили на песке совсем рядом с пещерой металлические стремянки, чтобы улучшить обзор.
Столкновение в такую минуту со столькими чужими людьми Руперт сравнил с «хуком справа», ударом в челюсть.
Тим, Софи и Руперт с цветами пошли вперед. Затворы камер щелкали и жужжали. Когда родные направились к пещере, фотографы подползли еще ближе. Тим обернулся, и фотографы замерли. Прожекторы светили прямо на отца и сестру жертвы. Софи ругалась и кричала на фотографов, а те, точно крабы, пятились назад. Тим тоже кричал, хватал брошенные стремянки и неловко швырял на песок. Журналисты продолжали снимать и фотографировать. Руперт смотрел на всеобщую суматоху, а потом просто отвернулся.