– Папа подбирал камеры и стремянки, кричал, операторы отползали назад, – вспоминал он. – Софи тоже кричала, чтобы все ушли.
А Руперт стоял на коленях на вязком песке и плакал, неподвижно глядя в мокрую пещеру, ставшую могилой его сестре.
Часть VПравосудие
Прощание
Похороны Люси прошли в конце апреля 2000 года. В любом случае мероприятие получилось бы мрачным, но оно стало вдвойне горьким из-за явной неприязни между Джейн и Тимом.
Похороны организовала мать девушки в англиканской церкви в городке Чизлхерст, в 19 километрах от Севеноукса. Почему именно там, до конца не ясно: в Севеноуксе достаточно церквей, к тому же Люси еще подростком, с подсказки Джейн, формально перешла из англиканской церкви в римскую католическую. Однако церковь имела принципиальное значение для Блэкманов как место венчания Тима и Джейн двадцать пять лет назад. И я задумался, хотела ли Джейн тем самым упрекнуть Тима, сознательно или бессознательно, проведя параллель между их погибшим браком и погибшей дочерью.
В церкви собралось 260 человек; снаружи за алюминиевым ограждением толпились фотографы и журналисты. Тони Блэр и японский посол в Лондоне прислали цветы; ладан, который жгли во время службы, был подарком Токийской городской полиции. Присутствовали многие сверстники Люси из Уолтемстоу-холла, а также бывшие коллеги из «Сосжен», сотрудники «Бритиш эйруэйз» в синей униформе и даже Хелен Дав, которая работала с Люси в «Касабланке». Подруги Люси Гейл Блэкман и Кэролайн Лоуренс пришли вместе; в последнюю минуту Гейл решила, что не сможет находиться в церкви, и ее пришлось уговаривать выйти из машины.
Некоторые из присутствующих отмечали ощущение легкости и нереальности, почти транса, будто похороны проходили во сне. Ощущение лишь усиливалось из-за отсутствия в церкви самой покойной: гроб источал такой аромат разложения, что его оставили в крематории, и в церкви просто стояла большая фотография Люси в синем платье.
– Хуже всего, что ее там не было, – вспоминала Гейл. – Я подписала открытку, которую хотела положить рядом с Люси, и взяла ее в похоронное агентство перед службой. Сейчас я бы промолчала, но тогда мне почему-то хотелось знать, и я спросила сотрудника: «Она настолько плохо выглядит?» И он ответил: «Хуже некуда».
Между Джейн и Тимом не было открытого противостояния, они вообще не разговаривали друг с другом. Но между ними струилась негативная энергия, и заполнившие церковь друзья покорились ей, точно металлические опилки, которые выстраиваются по кругу в магнитном поле. Когда приехали члены семей Тима и Джейн, они расселись по противоположным сторонам от прохода – как на их свадебной церемонии четверть века назад. Отец Джейн, 74-летний Джон Этеридж, находился при смерти: больное сердце, недавняя ампутация второй ноги. Его привезли в церковь на инвалидном кресле; при росте в расцвете сил 190 см он весил теперь немногим больше 57 килограммов.
Даже в горе друзья и семья изо всех сил пытались сражаться за Люси. Гейл разозлилась при виде группы девушек из Уолтемстоу-холла, которые толком не знали Люси и даже порой издевались над ней.
– Джейн попросила приходить без цветов, и друзья Люси отнеслись к ее желанию с уважением, – вспоминала Гейл. – Но заявились и девочки из школы, все разряженные, с огромными букетами. Они хотели лишь покрасоваться. В нескольких рядах от нас они шептались: «О, смотри: здесь тот-то и тот-то» и «А кто это с тем-то и тем-то?». Просто отвратительно. В крематорий я уже не поехала – не могла вынести.
Тим Блэкман больше всех чувствовал себя отчужденным; за ним наблюдало множество чужих глаз. Среди собравшихся нашлось немало людей, которых Тим ни разу не встречал, однако они знали его по телевизионным выступлениям, газетным интервью, сплетням обывателей. Вот отец Люси, который так старался ее найти, но чье поведение и характер вызывали сомнения.
– Помню, как я сказала: «Не верится, что он так спокоен», – призналась Сара Гест, одна из стюардесс «Бритиш эйруэйз». – Он не выражал совершенно никаких эмоций, тогда как мать показывала более естественную реакцию. Конечно, я совершенно не знала этого человека, и наверное, каждый справляется с горем по-своему. Но на похоронах люди были настроены очень критично.
Прямых замечаний не высказывали, но многие пришедшие на похороны применили к близким Люси определенный стандарт, поведенческий код, который Джейн соблюдала, а Тим, по их мнению, нарушал.
Через год и три дня после исчезновения Люси Блэкман, 4 июля 2001 года Ёдзи Обара предстал перед судом за ее изнасилование и убийство. Зал суда в высоком здании в 180 метрах от штаб-квартиры Токийской городской полиции был забит до отказа. Обара уже семь раз появлялся в суде, и пять раз ему вынесли обвинительный приговор по делу об изнасиловании. В Японии судебные заседания проходят не каждый день, а примерно раз в месяц; к тому же большинство заседаний по делу Обары устраивали за закрытыми дверями, чтобы жертвы – Клара Мендес, Кэти Викерс и три молодые японки – давали показания без лишних свидетелей. Но нынче утром на 60 мест, которые распределялись по электронной лотерее, претендовали 900 человек. Ровно в десять утра Обара в сопровождении двух охранников в форме зашел в зал суда.
Он был в темно-сером костюме и рубашке с широким воротом. Помимо наручников, на нем была синяя, крепкая на вид веревка вокруг пояса, которую держали за концы охранники. Когда обвиняемый сел, наручники расстегнули, а веревку отвязали. В японском уголовном суде это обычная практика, но меня потряс контраст беспомощного арестанта в путах и сверкающего современного мира Токио.
Обару попросили повернуться лицом к судейской коллегии, состоящей из трех членов, пока прокурор зачитывал обвинение в дзюнгокан чиши (изнасилование, повлекшее смерть) – близкое по категории к убийству по неосторожности или непредумышленному убийству – Кариты Саймон Риджуэй и Люси Джейн Блэкман. В японском уголовном суде заключенному не просто дают право признать вину или заявить о невиновности: после напоминания о праве хранить молчание его приглашают прокомментировать обвинения. Обара читал с трибуны вслух по бумажке – громко, но на удивление мягко и кротко, почти вяло. Он признал, что был с Каритой и Люси в те ночи, о которых идет речь, но отрицал любую причастность к их смерти. Отношения сексуального характера с Каритой произошли по обоюдному согласию. Люси развлекала его в «Касабланке» (он назвался мистером Ковой – шепелявый мужчина с приличным английским, которого Луиза с трудом смогла вспомнить), но именно она пригласила его куда-нибудь съездить, а не наоборот; вопрос о мобильном телефоне никогда не вставал.
– Мы выпивали и смотрели видео у меня в квартире в Дзуси, – заявил Обара. – Мы не играли (английское слово «play» он произнес на японский манер: «пурэй») в ту ночь ни разу. Я не предлагал ей напитки со снотворным или другими препаратами.
По словам обвиняемого, когда на следующее утро он уехал, Люси была в полном порядке.
– Мне известно, что Люси умерла, – признал он. – Но я не совершал ничего такого, что могло бы привести к ее смерти. Хотя, возможно, на мне лежит часть ответственности, я не делал того, что перечислено в обвинительной речи.
Десятки репортеров выскочили из зала судебных заседаний, чтобы сообщить о заявлении обвиняемого своим телекомпаниям и информагентствам. Обара сел на место, после чего поднялся главный прокурор, чтобы подробно зачитать обвинение. На одном дыхании, монотонно, переворачивая страницу за страницей с такой скоростью, что репортеры не поспевали записывать, он говорил:
– Не позднее чем с 1983 года под разными псевдонимами, не раскрывая настоящего имени, обвиняемый привозил женщин в Дзуси-Марину, предлагал им напитки с подмешанными наркотиками, вызывающими потерю сознания, насиловал их, надев маску, и снимал все на видео. Подобные преступления он совершал регулярно, называя их «игрой в покорение».
Между судебными системами Японии и Западной Европы или Северной Америки есть одна большая разница: процент обвинительных приговоров по уголовным преступлениям. Суды в Соединенных Штатах обычно приговаривают 73 % обвиняемых, почти такой же процент в Британии. В Японии – 99,85 %. Другими словами, судебное разбирательство почти автоматически означает обвинительный приговор: утех, кто попал в японский суд, есть лишь минимальный шанс выйти оттуда через парадную дверь. Это отражается и в отношении к обвиняемым со стороны общественности, СМИ и даже адвокатов: в Японии человек виновен, пока не докажет обратное.
– Вы виновны с момента ареста, – объяснял мне один из адвокатов Обары. – Посмотрите на статьи об уголовных делах. Об аресте в газетах рассказывают очень развернуто. Зачитыванию обвинения уделяют уже меньше внимания. Доказательство вины и окончательный вердикт – самое неинтересное.
Традицию поддерживает даже японский язык. С момента ареста, иногда еще до предъявления обвинений, подозреваемый теряет форму вежливого обращения «-сан» или «-ши» и становится «-ёугиса». Обара-ёугиса: не «господин», а «подозреваемый в уголовном процессе» Обара.
Прокуроры объясняют высокий процент обвинительных приговоров тем, что до суда доходят только те дела, в которых вина обвиняемого очевидна и доказана. Другими словами, виновен или невиновен человек – выясняется в процессе расследования, за закрытыми дверями, а не публично в зале суда. «Прокуроры, как и все население Японии, считают, что обвиняют только виновных и что арестованный почти всегда виновен, – писал социолог Дэвид Джонсон. – Подавляющее большинство японских уголовных судебных процессов совсем не похожи на битвы или соревнования, как предписывает, казалось бы, состязательная логика законов, это скорее ритуал, пустой звук, где нет места даже легким разногласиям».
Наряду с этим крайне редкие случаи оправдательных приговоров являются унизительным ударом по органам власти. В суде на Западе дела выигрывают адвокаты, в Японии дела проигрывают прокуроры, и такой исход может стать для них позором. Когда Ёдзи Обару ввели в зал суда, связанного и закованного, почти все ставки были против него. Однако и сторона обвинения рисковала по-крупному. Документ, который в то утро невнятно зачитывали в зале суда, стал кульминацией совместных усилий детективов и прокуроров за целый год; от него зависели их карьера и репутация.