Для адвоката, привыкшего к покладистым и благодарным клиентам, Обара становился кошмарным сном. Дело не в грубости или агрессии: шокировало его стремление командовать.
– Он словно режиссер, снимающий сюжет по своему сценарию, написанному с точки зрения его реальности, – отмечал один из юристов. – Он умен и очень подозрителен, никому не верит, включая собственных адвокатов. С ним трудно работать.
При перекрестном допросе свидетелей адвокаты задавали вопросы будто по сценарию и явно этим тяготились. «Для адвокатов положение должно быть унизительным, – писала блогер Юки Такахаси. – Видно, как усердно они трудятся, но глаза у них, как у дохлой рыбы, из-за всех его приказов и вопросов, совершенно не относящихся к делу. Я-то могу посмеяться над этим, а вот им, похоже, невесело».
Ёдзи с точностью помнил все даты и подробности, и его раздражал любой адвокат, который что-нибудь перепутал или переврал. Обара предлагал множество идей, но часто непродуманных или противоречивых.
– Он довольно умен и способен изобрести целый ряд стратегий, но он не может решить, какая лучше, – рассказывал один из адвокатов. – Поэтому он пытается хоть как-то объединить их, и выходит только хуже.
Проблема сводилась к одному: чем ответить на обширную коллекцию улик, тщательно собранных и свидетельствующих против него? Обвинения в изнасиловании опровергнуть легко: половые акты, записанные на видео, возможно, не совсем обычны, но совершались по обоюдному согласию. Как заявил мне Ясуо Сионоя – пожалуй, один из самых успешных адвокатов Обары:
– По-моему, если дама работает хостес или вроде того и соглашается идти к мужчине домой, то дает согласие и на секс. И Обара думал так же. Он не отрицал, что причинил вред здоровью вследствие применения наркотиков, и признавал это. Но об изнасиловании и речь не шла. Такова его точка зрения. И если рассуждать логично, возможно, он и прав.
По поводу обвинения в изнасиловании, отравлении наркотиками и убийстве Кариты Риджуэй защита строилась на сомнениях в причине ее смерти. Опять же Обара настаивал на том, что у них были сексуальные отношения по обоюдному согласию и что видео с ним и Каритой без сознания записывалось во время их предыдущего свидания за несколько недель до ее внезапной болезни. К тому же врачебного заключения о том, что печень отказала из-за наркотиков, не существовало. Возможно, девушку убило неправильное лечение после постановки ошибочного диагноза или обезболивающее, которое вколол Карите врач скорой, перед тем как Обара отвез ее в больницу.
Но как насчет Люси? Для некоторых адвокатов дело выглядело самым простым, потому что никаких прямых доказательств не было.
– Важно, что Ёдзи и Люси были одни, и никто другой не знает, что произошло, – подчеркнул один из защитников. – Нам не нужно доказывать, что Обара не совершал преступления. Достаточно показать, что у обвинения не хватает улик. Видео нет. Причина смерти неизвестна. Как Ёдзи в одиночку вынес такой большой труп из квартиры в Дзуси в разгар лета, чтобы никто его не видел? Как ему удалось загрузить тело в автомобиль, распилить у себя в квартире и закопать без всякой помощи? Все, что надо сделать, – указать на все эти слабые места.
Другими словами, адвокаты намеревались не столько защищать обвиняемого, сколько подорвать доверие к версии прокуратуры. Однако Обару такой подход не устраивал. Он жаждал изложить собственную версию – по-своему заполнить дыру в центре истории.
Мастер на все руки
Через пять лет после смерти Люси и спустя пятьдесят шесть месяцев с первого появления в суде Ёдзи Обара начал выстраивать собственную защиту. Все места в зале были заняты. В первом ряду усадили Тима и Софи Блэкман, которые прилетели на судебное заседание; по мере развития событий полицейский переводчик делал для них заметки. Обара сидел между охранниками и, как всегда, по максимуму отвернулся от зрителей к судьям. На нем был светло-серый костюм; лицо покрывала бледность, как у того, кто давно не видел солнечного света. Поднявшись на трибуну для свидетелей, обвиняемый старательно избегал смотреть в сторону Тима и Софи.
За несколько недель до этого заседания вся команда защитников Обары погрузилась в напряженную атмосферу ожидания. Сама способность терпеть такого трудного клиента превращала адвокатов в интересную для меня группу. И они на удивление откровенно отзывались о своем клиенте и его ожиданиях.
– Его настроение постоянно меняется в ходе разбирательств, – рассказывал мне один из них. – Мне кажется, в каком-то смысле он почти отчаялся. Его терзают смешанные чувства, раздражение и неуверенность в победе. Есть риск, что его признают виновным, а он отчаянно жаждет оправдания. Бравада без конца сменяется страхом.
Тогда я впервые предпринял попытку пообщаться с Обарой. Его защитник отказался говорить со мной лично, но согласился передать письмо с просьбой провести в тюрьме интервью, а также список предполагаемых вопросов. Ответ, написанный другим адвокатом, но явно продиктованный самим Обарой, прислали мне по факсу. «Следователям не известны многие ключевые моменты дела, – говорилось в факсе. – Мы верим, что факты касательно, например, вопроса № 5, главного в вашем списке, мистер Пэрри, также прояснятся… В будущем мы готовы предоставлять вам свежие новости, потому что, как сказал мистер Обара, вы пишете для населения родины Люси».
Мой пятый вопрос гласил: «Вы заявили, что не причастны к смерти мисс Блэкман. Кого вы считаете виновным?»
Полиция и прокуратура больше года расследовали дело о смерти Люси Блэкман. Обара потратил на это пять лет, десятками нанимая адвокатов и частных детективов и посылая их в разные уголки страны. Версия событий, представленная прокуратурой, изобиловала подробностями, указывающими на Ёдзи. Ему требовалось противопоставить ей собственную картину реальности – настоящий шедевр.
И теперь Обара с трибуны начал зачитывать вслух свое вступительное заявление, занявшее целую стопку исписанных от руки страниц.
– Правда о том, кем была Люси, опозорит и огорчит ее семью, – мягко шепелявил он. – Родители хотят видеть свою дочь чистым созданием, сестра хочет уважать сестру. Я не собирался уничтожать ее образ в их душе и не изменил бы своему решению скрыть ее истинное лицо, но именно из-за этого решения я и оказался в столь ужасном положении.
Линия защиты Обары развивалась по двум направлениям. Первое – бесконечными вопросами подрывать доверие к каждой строчке версии обвинения, колоть в ее слабые места и обнажать пробелы, а также развенчивать детали собственными обескураживающими подробностями. Второе – нарисовать альтернативный портрет жертвы. В этом и состоял «эксклюзив», которым удостоил меня Обара во втором факсе, присланном незадолго до заседания. По словам Ёдзи, она была вовсе не той жизнерадостной девушкой, какой описывали ее семья и друзья, а терзающейся, склонной к саморазрушению бедолагой, умершей от передозировки нелегальных наркотиков.
При перекрестном допросе, когда вопросы задавали его адвокаты, Обара начал цитировать дневник Люси, параллельно переводя его на японский язык. Он выбирал те места, где девушка описывала самые грустные мысли: перепады настроения, одиночество и тоску по дому, неудачи на поприще хостес и зависть к успеху Луизы. «За эти двадцать дней мы выпили столько, сколько не пили за всю свою жизнь, – читал Обара. – Я устала от похмелья и вечных долгов… Я чувствую себя ненужной… Я все время плачу… Я чувствую себя уродкой, жирдяйкой, невидимкой… Ненавижу себя, ненавижу эти волосы, это лицо, этот нос, азиатские глаза, родинку на лице, зубы, подбородок, профиль, шею, сиськи, жирные бедра, толстый живот, отвислую задницу. Я НЕНАВИЖУ это родимое пятно, эти позорные ноги, я такая безобразная, уродливая и посредственная».
Четвертого мая Люси написала про «вечную охоту на… музыку (что угодно, только не Крейг Дэвид), открытки и „колеса“». Полицейский переводчик изобретательно прочитал самое обличающее слово на японский манер, «кореса», и объявил бессмыслицей.
– Однако я консультировался с пятью профессиональными переводчиками, – возражал Обара в суде, – и все они согласны, что слово читается как «колеса».
– Что означает «охота на открытки и „колеса“»? – спросил адвокат, который, похоже, снова зачитывал подготовленные заранее вопросы.
– Когда молодые люди путешествуют, они обычно покупают открытки, – с апломбом объяснил Обара. – А у наркоманов принято покупать открытки вместе с «колесами».
Последовала еще одна нелепая дискуссия об очередном отрывке из дневника, который Обара прочел следующим образом: «А я, как обычно, как всегда и везде, одинока. И проблема не в коксе, а во мне».
Обара объяснил, что коксом на молодежном сленге называют кокаин. Столь откровенное признание в употреблении нелегальных наркотиков обезоружило прокуроров, и они не сумели возразить. Но, если бы они проконсультировались с носителем языка, стало бы ясно, что на самом деле Люси написала не «кокс», а «7оукс» – сокращенное название родного города Севеноукс.
Главный судья Цутому Тотиги, обладающий очень белыми и очень ровными зубами, имел привычку сверкать ими, улыбаясь даже в напряженные или раздражающие моменты. Вообще-то, улыбка судьи Тотиги служила скорее признаком неудовольствия, чем наоборот. И пока Обара выбирал самые плаксивые и жалостливые отрывки из дневника Люси, оскал судьи становился все шире и шире.
– Слушать эти переводы – настоящая пытка, – наконец заявил судья. – Как они относятся к делу?
Однако дальше история Обары вернулась к концу июня и июлю 2000 года, став совсем невероятной.
Лето того года для Ёдзи выдалось однозначно трудным. Он вел активные переговоры с кредиторами об отсрочке выплаты долгов. В июне, когда в его машину врезался фургон, Обара попал в больницу, получив болезненный вывих шейных позвонков и повреждение барабанной перепонки. Еще он пытался продать некоторые объекты недвижимости, включая квартиру в Блю-Си-Абурацубо. Но больше всего его занимали мысли о смерти любимой шотландской овчарки Айрин, труп которой он хранил замороженным в особняке в Дэнъэнтёф