Однако в ближайшие полгода Тим возобновил переговоры с командой Обары. В конце сентября он поехал в Токио и встретился с представителями обвиняемого в отеле «Нью-Отани». Время выбрали не случайно: в октябре адвокаты Обары выступали с заключительным словом в его защиту. Всего пятью днями ранее на банковский счет Тима на острове Уайт поступило 100 миллионов иен, что на тот момент составляло 454 тысячи фунтов стерлингов.
В японском уголовном суде денежные выплаты жертве от правонарушителя – общепринятая практика, и прокуратура часто поощряет ее. Неосторожный водитель, нанесший вред здоровью пешехода, магазинный вор, даже насильник способны смягчить собственный приговор, а иногда вовсе избежать наказания, проведя на счет пострадавшего определенную сумму, которая часто сопровождается соглашением о прощении или просьбой жертвы в суд о снисхождении. Для западного ума подобные меры – недопустимое вмешательство в беспристрастную работу служителей закона. Но для многих японцев вполне приемлемо, когда обидчик по мере сил старается компенсировать причиненный ущерб. К примеру, в одном деле о групповом изнасиловании обвиняемые, заплатившие 1,5 миллиона иен жертве, получили три года тюремного заключения, тогда как тем, кто не захотел или не смог найти деньги, присудили четыре года. «В таких делах 1,5 миллиона иен можно назвать денежным эквивалентом года тюремного заключения, – писал социолог Дэвид Джонсон. – В случае убийства, когда срок варьируется от трех лет до пожизненного (не исключая вероятность смертной казни), пожелания родственников жертвы имеют большое влияние, которое измеряется годами, а то и жизнью».
Однако между общепринятой практикой и соглашением, предложенным Обарой, существовала разница. Традиционно денежный взнос обвиняемого означает искупление вины, желание исправить содеянное, за которое он взял на себя ответственность. Но Обара ничего не признавал. Сотни тысяч фунтов, которыми размахивали его адвокаты, не имели ничего общего ни с извинениями, ни с признанием вины. Они, как осторожно указывалось в предложении, представляли собой не компенсацию, а мимаикин – «вознаграждение», «деньги соболезнования», совершенно не связанные с уголовной ответственностью. Обара якобы не сделал ничего дурного, но ему, как человеку порядочному, ужасно грустно из-за несчастья с Люси и Каритой, и он просто хочет помочь горюющим семьям.
Если бы его уже признали виновным, то компенсация жертвам могла бы убедить судей смягчить приговор. Но какой смысл в том, чтобы платить деньги тем, кому обвиняемый будто бы не причинил никакого вреда? Некоторые его адвокаты осудили стратегию своего подопечного, но тот настаивал на пожертвованиях с агрессивной решительностью.
Адвокаты и частные детективы отыскали всех восьмерых выживших женщин, в изнасиловании которых обвинили Обару, и предложили каждой по 2 миллиона иен. Некоторые сразу отказались, но предложение повторялось с настойчивостью, граничащей с домогательством. Женщина адвокат Микико Асао представляла трех жертв изнасилования. Она объяснила девушкам, что они имеют право на компенсацию от Обары, но в обмен не должны ничего предоставлять, кроме чека: ни оправдательных показаний, ни просьбы о снисхождении, которые могут повлиять на решение суда. И все-таки большинство жертв подписали документы, подготовленные адвокатами Обары, где платеж назывался «компенсацией за беспокойство»: девушки подтверждали, что теперь дело «полностью улажено», и просили суд «снять обвинения и жалобы по моему делу… так как у меня нет намерения добиваться уголовного преследования ответчика».
– Детективы связывались с ними неоднократно, – рассказала мне Микико Асао. – На работе, дома, по мобильному телефону. Даже когда жертвы меняли номер, команда Обары его узнавала. Адвокаты даже нашли адреса электронной почты. Вот так они добивались желаемого – путем лжи, угроз, психологического давления. Узнав об их происках, я разу выразила протест адвокатам защиты. Но это их не остановило, и они заставили девушек подписать нужные документы.
Тиму Блэкману никто не угрожал. Но в тот же день, когда он получил денежный перевод в размере 100 миллионов иен, он подписал и удостоверил отпечатком пальца документ, который адвокаты Обары представили судьям на следующей неделе.
В заявлении говорилось: «Я не знал, что причина смерти моей дочери Люси Блэкман неизвестна, что ДНК и прочие улики против обвиняемого не обнаружены на теле моей дочери и что обвиняемый Обара остановился в традиционном японском отеле в тот день и в то время, когда предположительно была расчленена и зарыта моя дочь.
Я хотел бы сформулировать и задать японскому суду следующие вопросы:
1. Что за черное вещество вытекало изо рта моей дочери Люси Блэкман и покрывало ее голову?[51]
2. Каковы результаты анализа состава цемента, в который была вмурована голова моей дочери Люси Блэкман?
3. Когда и как перевезли мою дочь Люси Блэкман из Дзуси-Марины в Абурацубо?
Тем самым я как отец Люси Блэкман хотел бы просить изучить три важнейших пункта, которые должны прояснить причину смерти и дело в целом.
Если черное вещество во рту и на лице, способное указать причину смерти, не будет принято во внимание полицией или прокуратурой, то подобные действия незаконны, и как отец, любящий свою дочь, я не прощу виновного, даже если им будет полицейский или прокурор».
По странным грамматическим конструкциям и дотошным упоминаниям одних и тех же подробностей становилось очевидно, что текст составлял не Тим, что он лишь подписал заявление, не задумываясь и, возможно, даже не понимая, о чем там говорится. Но больше всего публику поразило решение запросто подорвать версию обвинения ради какой-то половины миллиона фунтов.
– Публично я поддержала решение папы, – рассказывала Софи, – но на самом деле была совершенно с ним не согласна. Не то чтобы я осуждала его за согласие взять деньги. Но я не сомневалась, что он совершает публичное самоубийство и мама вместе с прессой растопчет его. У каждого найдется свое мнение, и не важно, как папа объяснит свое решение, люди все равно его осудят, что повлияет на его жизнь, карьеру и все остальное. Так и случилось.
Адвокаты Обары объявили о денежном переводе через день после возвращения Тима в Англию. Об этом трубили все британские газеты в те выходные; в заголовках встречалось выражение, которым описала платеж Джейн: «кровавые деньги».
– Я отказалась от любых денег со стороны обвиняемого, как и мои дети Софи и Руперт, – заявила она. – Тим же вступил в переговоры, несмотря на мои пожелания и просьбы сына и дочери. Верные друзья и близкие Люси испытывают отвращение к невероятному предательству Тима Блэкмана.
Многие в такой ситуации залегли бы на дно, пока не стихнет шумиха. Но Тим никогда не прятался от журналистов. Он посчитал своим долгом принять участие в целой серии телевизионных и газетных интервью, где все задавали один и тот же вопрос: почему? Тим говорил об убытках, которые понес за месяцы розысков Люси, о Фонде Люси Блэкман и надеждах создать для него надежный финансовый фундамент. Он указал, что из-за долгого судебного разбирательства и банкротства Обары нет шансов получить компенсацию путем гражданско-правового спора. А заявления Тима, что перевод сделан не самим Обарой, а его университетским «другом» господином Цуджи, и что деньги не только не помогли Обаре, но и доказали его виновность, лишь ухудшили положение. Тим вел себя сдержанно и пытался защищаться, но телерепортеры, которые раньше обращались к нему с показным сочувствием, теперь грубили и ханжески взывали к справедливости. Тим Блэкман, отец, горюющий по убитой дочери, будто сам стал обвиняемым.
Через неделю ситуация еще сильнее усугубилась, когда «Дейли мейл» под заголовком «Предательство отца» опубликовала очерняющую Тима статью объемом 2 тысячи слов. «Невероятный поворот на 180 градусов, причинивший невыразимую боль матери Люси, Джейн, – сообщалось в газете. – Что любопытно: поведение отца могло бы вызвать горькое разочарование, но, по всей видимости, не удивило тех, кто хорошо знал Тима Блэкмана». Слов Джейн в статье нет, однако приводятся реплики «друзей», охарактеризовавших ее поведение как «спокойное благородство» перед лицом предательства Тима. Журналисты рисуют портрет мелочного себялюбца, который, связавшись с другой женщиной, бессердечно бросил семью десять лет назад и отказал ей в финансовой и любой другой поддержке. «Высокомерный и эгоистичный человек, в отношении которого быстро иссяк источник доброй воли в токийском обществе», – утверждали многочисленные свидетели.
Из всего их «множества» в статье назвали только одно имя – Хью Шейкшафт, или «сэр Хью из Роппонги», финансовый консультант, который сурово критиковал Тима[52]. «Меня долгое время шокировало и разочаровывало поведение Блэкмана, – „откровенничал“ Хью с „Дейли мейл“. – Я терпел до настоящего момента, но теперь, услышав о его выходке, больше не могу молчать». Хью снова жаловался на развязность, с которой Тим вел себя в его офисе, на то, что тот спускал деньги Хью на развлечение журналистов, что оставил Софи одну в Токио на два дня. Еще один «друг» Джейн продолжил разоблачение, поведав, как мало Тим платил ей на содержание детей, как пренебрегал Люси («Слышать о его близости с дочерью просто смешно») и даже не посоветовался с Джейн насчет открытия Фонда Люси Блэкман. Далее «Мейл» «узнала», что Джейн планирует написать попечительскому совету благотворительного фонда и поставить под вопрос способность ее бывшего мужа руководить этой организацией.
Тим направил резкое письмо в суд в Токио. «Я принял соболезнования от друга [Обары], как мы принимали соболезнования со всего мира, – отмечал он. – Я принял их, потому что тем самым обвиняемый лишь понесет большее наказание за преступление против Люси, поскольку он банкрот. Обвиняемый виновен, но продолжает притворяться, что нет. Он больной и злобный уголовник, который охотится на наших дочерей». Но было поздно: Тима никто не слушал. Через месяц после перевода от Обары, как выяснилось позже, Блэкман потратил 64 500 фунтов на яхту – уже вторую. Он пытался объяснить, что покупка судна является вложением в яхтенную чартерную компанию, но это тоже никого не интересовало.