Он никогда не встречался с девушками, разве только с дочерьми материных подруг – невзрачными девицами, которых нужно было сопровождать на танцы в частной школе, а он им был – на безрыбье. Он покупал им букетики, и они прикалывали их на грудь, и он умело кружил их в танце, и их пастельные платья шуршали, словно туалетная бумага, и они легонько прижимались к нему маленькими грудками, а он придерживал их за талию, и нащупывал на их спинах крючки, и представлял, как их расстегивает, но нет, это стыдно, стыдно. Хотя порой он чувствовал, как напрягается член во время безрадостных фокстротов (те редкие благообразно рок-н-рольные танцы, которые пытался изобразить приглашенный ансамбль, Роб выдерживал с трудом). Ни одна из тех девушек ему не нравилась, но он старался быть любезным. Одну их них он даже поцеловал на прощание, из вежливости. То было три года назад, тогда у него еще были скобки на зубах. Как, впрочем, и у той девушки, и когда он случайно поцеловал ее крепко, их скобки зацепились друг за дружку, и было больно, а они стояли у подъезда на виду у всей улицы. Со стороны это было похоже на страстный поцелуй, но Роб до сих пор помнит испуг в глазах девушки, хотя постарался забыть ее имя.
Роб покатил коляску с Джордан направо, к дорожке вокруг леска, который в лагере называли «Знакомство с природой», а за леском как раз была мальчиковая аллея. На деревьях висели таблички, а в дальнем конце стояла небольшая стеклянная витрина, где Берт-Перд, большой любитель природы, каждый день выставлял новый экспонат. Роб уже несколько раз возил Джордан знакомиться с природой, останавливался и читал надписи на табличках и показывал ей бурундуков, а однажды мимо пробегал бродячий кот. Здесь почти никто никогда не гулял. Робу нравилось катить Джордан мимо деревьев, насвистывать или петь для нее песенки. Только наедине с Джордан он не стеснялся своего голоса и распевал песенки Берта-Перда. Он вспоминал, как пели эту песню дети, а краснолицый Берт лихо наяривал на аккордеоне и улыбался – ну просто прирожденный массовик-затейник.
Река Иордан холодна, словно лед, Аллилуйя, Пусть холодно телу – душа-то поет: Аллилуйя![32]
– Иордан, Джордан, чувствуешь, как похоже? – говорил он, желая сделать ей приятное. Интересно, были ее родители в курсе, что она родится больной? Почему они ее так назвали? Джордан. Иордан. Они, наверное, потом пожалели, что дали ей это размашистое имя, потому что она инвалид и никогда ей не потягивать коктейли на террасе, не красить губы и не улыбаться, как шикарная Грейс Келли[33]. Но, наверное, они были в курсе, потому что в ее карте написано про врожденный дефект. У нее были еще брат и сестра, оба здоровые, а ее отец, кажется, работал в банке.
Порой, размышляя о катастрофе в своей жизни, о своем провале и побеге, Роб мечтал, что возьмет Джордан с собой. Он представлял, как она держится за его шею, а он забирается на крышу вагона (но она не умела держаться ни за чью шею!). И они приедут в гостиницу, а утром он проснется в своей кровати, а она будет сидеть перед ним в коляске (а коляска откуда возьмется?) и смотреть синими льдинками глаз в его глаза, и у нее будет удивительно спокойное лицо. А потом из нее польются слова, и она встанет, потому что каким-то образом он ее исцелит. Порой на мгновение (он старался как можно скорее подавить эту мысль) он представлял, как они вдвоем прыгают с крыши дома. Случайность, несчастный случай, говорил он себе. Я не хотел.
Река Иордан холодна словно лед,
Аллилуйя,
– тихонько напевал Роб себе под нос. Он искал скамейку – впереди должна быть скамейка, – он хотел присесть и поиграть с Джордан в шашки.
– Эй, смотри. – Он указал на витрину Берта. – Древесный гриб, – прочитал он на карточке. – …это сапрофит, который питается разложившимися растениями. Чаще всего растет на мертвых деревьях. А внизу можно нацарапать свое имя, – сказал он. Он так и делал в детстве, когда родители привозили его за город: он бегал в лес возле их коттеджа и писал свое имя, не отрывая гриба от дерева, и радовался, что его имя будет потихоньку и втайне от всех расти вместе с грибом. Интересно, что об этом думает Джордан?
Он нашел скамейку и сел, развернув Джордан лицом к себе, раскрыл коробку с шашками.
– В прошлый раз мои были красные, – сказал он. – Теперь твои красные. – Одной красной шашки не хватало. – Мы ее чем-нибудь заменим, – сказал он и огляделся, ища плоский камешек, но ничего подходящего не увидел. Тогда он оторвал от рукава рубашки пуговицу. – Годится? – спросил он.
Рука Джордан шевельнулась: да. Началась мучительная угадайка, методом проб и ошибок, как она хочет пойти. Роб поочередно указывал на каждую шашку, пока Джордан не подавала сигнал. Потом он указывал на каждую из клеток. Теперь, когда он привык к такой методике, игралось быстрее. Лицо Джордан то разглаживалось, то снова искажалось судорогой – в других детях с ДЦП это коробило, а с Джордан все по-другому. Сосредоточиваясь, Джордан была особенно некрасива.
Они успели сделать несколько ходов, а потом в центральном корпусе зазвенел звонок. Значит, время игр закончилось и пора приступать к дневным групповым занятиям. Он знал, что Джордан возят на плавание вместе с девочками из ее домика. Плавать она, конечно, не умела, но кто-нибудь ее держал: они говорили, что в воде ей легче контролировать движения. Робу же полагалось помогать в занятиях по лечебному труду. «Лепить пирожки из грязи» – так называли это занятие мальчишки из их домика. Им нравилось лепить из глины какие-нибудь похабные фигуры. Вилда, преподаватель по ЛТ, была в шоке, но виду не подавала и только приговаривала, что они талантливые.
Роб положил пуговицу в карман. Он вытащил блокнот и записал расположение шашек.
– Доиграем завтра, – сказал он Джордан. Он покатил коляску дальше по круговой дорожке. Он не стал разворачиваться, потому что так ближе. К северу была полянка, заросшая травой, и на ней серебристый ручей: он тек там всегда, грязноватой струйкой, а сегодня, после ночного дождя, ручей был полон. Роб подумал: она ведь никогда не дотрагивалась до травы, никогда не опускала руку в ручей. И ему вдруг захотелось подарить ей то, чего никогда не дарили другие, о чем другие и помыслить не могли.
– Я хочу вытащить тебя из коляски, – сказал он. – Я хочу положить тебя на траву, чтобы ты ее потрогала, хорошо?
Она ответила не сразу. Она смотрела ему в глаза: понимает ли она, о чем он говорит?
– Это приятно, – сказал он. – Это здорово. – И подумал, как часто валялся на лужайке за домом лет восемь-десять тому назад, лежал и жевал выгоревшие травинки и читал, можно сказать, запрещенные комиксы про Капитана Марвела[34].
Он расстегнул ремешки и поднял ее. Какая же она легкая, маленькая, словно сделана из бальзы и бумаги. Но крепкая, подумал он. У нее есть воля, это читается в ее глазах. Он положил ее набок, чтобы она видела журчащий ручеек.
– Смотри, – сказал он. Он сел на корточки и опустил ее руку в холодный поток. – Это настоящая вода, не такая, как в бассейне.
Он улыбнулся: он чувствовал себя волшебником, способным исцелить ее, но она закрыла глаза, и откуда-то из глубины ее послышался странный скулеж, рык… Она лежала, как тряпка, а рука дергалась: неожиданно ногу свело судорогой, и она ударила Роба ортопедическим ботинком по голени.
– Джордан, – сказал он. – Ты в порядке? – Снова рык: радости или ужаса? Он не понял и испугался. Может, для нее это перебор, слишком много эмоций. Он обхватил ее руками и поднял, чтобы посадить обратно в коляску. А трава оказалась мокрой, и правая щека девочки измазалась в грязи.
– Что ты с ней делаешь? – услышал он голос Пэм. Он обернулся, он так и держал Джордан, а та мотала руками, словно какой-то безумный пропеллер. Пэм стояла на асфальтовой дорожке, руки в боки – поза сокрушенной матери, что застала детишек в кустиках за игрой в доктора. Пэм вся раскраснелась, словно бежала, волосы всклокочены, и из них торчит прутик.
– Ничего, – сказал Роб. – Я просто… – Она думает, я извращенец, понял он и почувствовал, что краснеет. – Я думал, ей понравится лежать на траве, – сказал он.
– Ты же знаешь, что это опасно, – сказала Пэм. – Ты же знаешь, что ее нельзя вытаскивать из коляски. Она может удариться головой, пораниться.
– Я за ней все время присматривал, – сказал Роб. Кто она такая, чтобы ему указывать?
– По-моему, ты слишком много времени проводишь с этим ребенком, – сказала Пэм. Она уже не так злилась, но ее не убедили объяснения Роба. – Ты должен больше времени проводить с остальными. Для них это вредно, ну… понимаешь… привязываться… привязываться к людям, которых они потом никогда не увидят.
Джордан смотрела на Роба широко распахнутыми глазами.
– О чем ты говоришь? – сказал Роб, почти закричал. – Да как ты… да откуда ты знаешь… – Она обвиняла его, заранее обвиняла в том, что он предаст Джордан, бросит ее.
– А ты в бутылку-то не лезь, – сказала Пэм. – И поговорил бы ты с Бертом после летучки. Он в курсе дела, я ему описала проблему.
Она повернулась и быстро пошла к центральному корпусу. Сзади ее бермуды были испачканы в грязи.
Роб посадил Джордан обратно в коляску и защелкнул крепления. Описала проблему. Какую еще проблему? Не так много осталось времени, его приставят к другим детям, не дадут общаться с Джордан, и она подумает… Что сказать ей, чтобы она поверила? Он присел на корточки подле нее, облокотился на поднос и взял в руки ее левую ладошку.
– Извини, я тебя напугал этой травой, – сказал он. – Да? – Ее левая рука не давала ответа. – Ты не обращай внимания на Пэм. Я буду писать тебе письма после лагеря, много писем. – Правду ли он говорит? – Тебе их почитают. – Да они их или потеряют, или им надоест. Он станет препарировать трупы на подготовительном отделении – как он найдет на нее время? Ее глаза внимательно изучали его лицо. Она видела его насквозь. – Я хочу тебе что-нибудь подарить, – сказал он. Он посмотрел вокруг: что бы ей такое подарить? Он убрал одну руку и пошарил в кармане.