В животном мире моногамия – исключение из правил. Даже 3 % млекопитающих создают пары для взращивания детенышей. Люди могут быть моногамными и иметь одного партнера на всю жизнь, но не секрет, что у нас это получается плохо. У подавляющего большинства в жизни было больше одного полового партнера. Согласно Национальному исследованию роста семьи, проводившемуся в 2002–2015 годах, у мужчин в среднем в жизни бывает шесть сексуальных партнеров, а у женщин – четыре[133]. Уровень разводов в США колеблется на уровне примерно 40 %, а для повторных браков он еще выше. Это заставляет задуматься: а зачем мы вообще пытаемся вступать в брак? Конечно, пока вы не рассмотрите преимущества моногамии.
У большинства животных потомство появляется на свет более или менее готовым к жизни. Однако у наших детей нет ни шанса на самостоятельное выживание[134] (я знаю людей, которые в возрасте за 30 все еще живут с родителями).
Наши предки стали исследовать моногамию, потому что она помогала обеспечить выживание беспомощным младенцам. Эту идею подкрепляет тот факт, что 90 % видов птиц тоже действуют сообща. Яйца нужно высиживать круглосуточно, поэтому один из родителей сидит в гнезде, пока второй кормится, а затем они меняются местами. Если потомству какого-то вида требуется серьезная забота, то с большой вероятностью этот вид практикует моногамию. Еще одна польза от моногамии – минимизация риска заболеваний, передающихся половым путем, которые могут привести к бесплодию, выкидышам и врожденным порокам. Наконец, когда в семье несколько детей разного возраста, они могут совместно потрудиться на благо семьи и собственное благо.
Несмотря на такие преимущества, многим парам трудно оставаться вместе долгое время. Возможно, «пока смерть не разлучит нас» – это слишком долго. В одном исследовании 2010 года антрополог Джастин Гарсиа из Бингемтонского университета обнаружил вариант гена для дофаминового рецептора DRD4, который может способствовать неверности. Напомним, что варианты гена DRD4 создают у людей предрасположенность к импульсивному и рискованному поведению. В контексте моногамии это означает следующее: люди с этим вариантом гена DRD4 сообщают об увеличении неверности более чем на 50 %.
У моногамных животных – например, гиббонов, лебедей и бобров – самцы и самки имеют одинаковый размер отчасти потому, что самцам не нужно конкурировать за внимание партнерши[135], вот эволюция и не отбирает более крупных и сильных животных[136]. У полигамных животных самки в целом мельче самцов. У нас мужчины, как правило, крупнее женщин, так что по этому критерию мы (и наши предки) соответствуем полигамии.
В книге «Миф о моногамии» Дэвид Бараш и Джудит Липтон утверждают, что мы моногамны социально, но не моногамны сексуально. Это означает, что большинство из нас объединяются в пары, чтобы создать стабильные любовные отношения, которые длятся значительное время (социальная моногамия), однако, как и практически любое другое животное на планете, мы склонны искать любовника или любовницу «на полставки» (отсутствие сексуальной моногамии). Хотя одни довольствуются чисто моногамными отношениями, другие по взаимному согласию пробуют свободные отношения без обязательств (вроде стаканчика молока на стороне, хотя дома есть корова). В 2017 году Терри Конли из Мичиганского университета выявил несколько различий между моногамными и свободными отношениями. Вопреки распространенному мнению, это исследование показало, что в последнем случае пары сохраняют больше удовлетворения, доверия, преданности и страсти к основному партнеру, чем к случайному.
В исследованиях разводов Хелен Фишер отмечала, что по всему миру пары, как правило, расходятся на четвертом году брака, в возрасте около 25 лет и (или) с единственным несовершеннолетним ребенком. У немногочисленной горстки других видов млекопитающих, которые образуют пары для воспитания потомства, а также у большинства птиц известно явление под названием «серийная моногамия». Семейная пара держится вместе достаточно долго, чтобы увидеть, что детеныши способны существовать самостоятельно (или что мать способна справиться с ними в одиночку), после чего родители идут разными путями. Фишер предполагает, что наши предки-гоминиды, как и некоторые существующие сейчас племена охотников-собирателей, как правило, заводили детей с интервалами в четыре года. Спустя это время большинство женщин могут прекратить заботиться о ребенке. Таким образом, моногамия у современных пар с детьми в возрасте около четырех лет может оказаться эволюционным пережитком. Никто не спорит, люди могут быть моногамными всю жизнь, однако, возможно, в нашем прошлом больше распространена была серийная моногамия: создание пары на несколько лет для выращивания ребенка, а затем – либо новый ребенок с тем же партнером, либо создание пары с другим партнером. Серийная моногамия до сих пор широко распространена, поэтому адвокаты по разводам никогда не остаются без работы.
Наша склонность к серийной моногамии могла бы объяснить, почему партнеры начинают сердиться друг на друга после нескольких лет семейного счастья. Те особенности, которые вы когда-то обожали, теперь чертовски раздражают. Шутки, которые заставляли смеяться, теперь заставляют закатывать глаза. Секс, раньше доводивший до восторженных слез, теперь невыносимо скучен. Могут ли эгоистичные гены быть причиной того, что любовь оказывается на мели? Возможно, наши организмы запрограммированы на отправку подсознательных сообщений, которые уводят нас от единственного партнера, чтобы разнообразить наш генетический портфель? Можем ли мы (нужно ли) бороться с этими естественными устремлениями?
Существуют веские причины тому, что парам следует стремиться оставаться вместе всю жизнь, однако наука показывает, почему многие пары просто не особо подходят для этого. Не существует универсального решения для всех человеческих связей, поэтому нам лучше всего прекратить себя обманывать, что все должны оставаться вместе навсегда. Определение успешного брака можно расширить, включив в него людей, которые остаются любящими и добрыми друг к другу вне зависимости от того, живут они под одной крышей или нет.
У всех видов есть особенности спаривания, когда дело касается максимизации шансов на успешное воспроизводство. Черная вдова – самка паука из семейства тенетников – часто поедает своего бедного парня после спаривания, обеспечивая дополнительное питание ожидаемому потомству. У одного вида[137] насекомых самцы буквально уходят с треском: после секса их половой орган отламывается и запечатывает доступ к самке, так что другие самцы не могут уже осеменить его личную добычу. Как и многие другие виды, пауки и насекомые рождаются самостоятельными, так что после оплодотворения самец больше не нужен. Однако у тех животных, которые заботятся о своем потомстве, от самцов есть польза и в дальнейшем. Самцы императорских пингвинов, прекрасно изображенные в документальном фильме «Птицы-2: Путешествие на край света», высиживают яйца в течение двух месяцев, поддерживая 37°, несмотря на минусовые температуры в Антарктике. Дожидаясь возвращения самки, голодающие пингвины теряют почти половину своего веса.
Если бы человеческие детеныши могли о себе позаботиться, то у мужчин и женщин было бы меньше причин оставаться вместе. Но даже после девяти месяцев развития в утробе матери наши дети рождаются крайне незрелыми, без каких-либо шансов выжить самостоятельно. Родители с красными глазами и выпадающими волосами подтвердят, что заботиться об этих спиногрызах – работа на полную ставку. Когда дети плачут и кричат, помощь партнера, на которого можно положиться, действительно полезна. Когда родители живут вместе и работают совместно, они образуют то, что ученые именуют «парные связи». Образование парных связей требует сотрудничества, что представляет интересную загадку для эволюции: как эгоистичные гены заставляют «машины для выживания» идти на жертвы ради других?
Биологию парных связей изучать довольно сложно, поскольку большинство видов их не образует; но, к счастью, исследователи обнаружили две разновидности полевок (умилительные грызуны, похожие на хомяков), которые помогли найти тот молекулярный эпоксидный клей, связывающий нас друг с другом. Полевка вида Microtus ochrogaster (желтобрюхая) образует моногамные парные связи, а Microtus pennsylvanicus (луговая полевка) – нет. Поскольку эти два вида полевок генетически почти идентичны, нельзя и мечтать о лучшей модельной системе для изучения биологического механизма, который стоит за образованием парных связей. Почему одни полевки ведут беспорядочную половую жизнь, а другие – нет?
С начала 1990-х годов нейробиолог Томас Инсел вел пионерские исследования ключевых компонентов, удерживающих вместе желтобрюхих полевок: гормонов окситоцин и вазопрессин, вырабатываемых гипофизом. Эти гормоны действуют и на мозг, и на многие другие области организма. Например, окситоцин (название которого в переводе с греческого означает «быстрые роды»[138]) стимулирует сокращение матки при родах и способствует выделению молока при кормлении грудью. Ученые также обнаружили, что он мотивирует матерей заботиться о новорожденных.
Можно ли такую прекрасную вещь, как любовь матери к собственному ребенку, фактически свести к какому-нибудь химическому веществу? Любопытные ученые задались вопросом, что произойдет с крысами-девственницами, равнодушными к чьим-то визжащим требовательным крысятам, если им ввести в мозг немного окситоцина. Они стали вести себя не как девственницы, а как матери! Под воздействием окситоцина крысы защищали приемных детенышей, которых не рожали, и ухаживали за ними. Поразительно, но другое исследование показало, что можно стереть врожденную любовь к матери к своим детям, если дать агент, блокирующий действие окситоцина в мозге. У людей окситоцин действует так же: например, чем выше уровень окситоцина у матери в первом триместре беременности, тем больше вероятность, что она будет активно заниматься своим чадом. Даже отцов инъекция окситоцина в нос (откуда он попадает в мозг) заставляет более внимательно играть с детьми.