Итак, поговорим о «новом интернационализме». Что же это такое?
Я не случайно говорю именно о «новом интернационализме», потому что интернационализм как феномен достаточно хорошо знаком людям: это идеология левая, марксистская, которая основана на классовой солидарности трудящихся. И к ней отношение неоднозначное. Сегодня её продолжают использовать левые, как известно. В Европе они делают ставку на интернационализм, который превратился из интернационализма в мультикультурность, толерантность и так далее. Но это уже не интернационализм, а это именно мультикультурность, поскольку речь идёт о среднем классе, который утратил некие исторические цели. Потому что интернационализм марксистов исходил из того, что у трудящихся есть какие-то большие исторические задачи построить новое общество без эксплуатации, угнетения и отчуждения, и в этом проекте они должны быть солидарны. Ну а средний класс – это класс потребителей, поэтому потребители всегда очень ревниво относятся к тому, что какие-то «лишние люди» могут им бросить вызов, да и вообще помешать комфорту. Поэтому интернационализм превращается в «толерантность». Это ещё всё-таки тень левой идеи – бывшей левой идеи.
Что касается правых, то, понятное дело, они делают ставку на национальную солидарность. Но у крайне правых тоже есть некая разновидность интернационализма. Причём она появилась не вчера и не сегодня – она достаточно старая. Скажем, Священный союз, организованный Меттернихом, поддержанный Николаем I, несёт на себе печать некоего интернационализма, интернационализма знати, интернационализма «охранителей», консерваторов. Если брать крайне правых ХХ века, то несмотря на то, что всё было построено на жёстком национализме (итальянском, немецком и так далее), всё равно за фасадом этого стоял тоже некий, скажем, не интернационализм, а «сотрудничество между людьми крайне правой ориентации». Как мы знаем, орган СС был достаточно многонациональным, причём он включал не только европейцев, но и арабов, персов, индийцев как подразделения, я уж не говорю о гражданах СССР многих национальностей и так далее. Ну и сама Европа – тоже очень пёстрая – была интегрирована в нацистский немецкий проект.
Интернационализм присущ и правым, потому что он является некой площадкой, без которой им не обойтись. Интернационализм этот является рабочим инструментом Системы. Тем более что и правые, которые серьёзно могли как-то потрясти её и вызвать какие-то проблемы, и левые, которые готовили какие-то революционные взрывы и великие потрясения, столь нелюбезные господину Столыпину, – они сегодня не те: они переродились, стали на побегушках у реальных хозяев дискурса, у реальных хозяев планеты, у мирового порядка. В общем, они только прикидываются какими-то страшными, показывают зубы, – особенно правые: когда они показывают зубы, встав на задние лапки, пытаются рычать, это особенно смешно.
Почему «новый интернационализм»? Потому что он, прежде всего, исходит из прямого понимания и отрицания того, чем является современный мировой порядок как система несправедливости. Потому что он исходит из отрицания бюрократии и государства как структуры отчуждения людей от истории и от исторического процесса, потому что он выступает против политических наций, которые являются ложными общностями, используемыми как инструмент манипуляции на всех этапах. Кроме того, новый интернационализм говорит о том, что так называемая «классовая солидарность» – это тоже фикция, потому что изначально она была построена на характеристиках, достаточно внешних человеку. Но это было неочевидно и скрыто в XIX веке, где класс был замаскирован традиционным сословием, то есть пролетарий по своему классовому содержанию практически совпадал по сословным характеристикам с нижайшим слоем горожан, вышедшим из деревни. Сегодня нет таких пролетариев, сегодня изменилось и село, которого тоже нет в прежнем смысле.
Если мы представим тот интернационализм, о котором когда-то мечтал Троцкий и за который боролся, – действительно было жёсткое разделение: вот пролетарии, вот крестьяне, вот духовенство, вот дворянство и так далее. Сейчас этих классов не осталось.
Кроме двух верхних классов, которые немножко от «массовки», от массового общества чуть-чуть укрылись, оттянулись за кулисы. Просто раньше мы видели, условно говоря, попов и знать на переднем плане как истинных хозяев, а сегодня они ушли за кулисы, выставив вперёд себя своих собственных лакеев, швейцаров, одев их в костюмы больших политиков.
А также политических клоунов и прочих шоуменов…
Так вот, сегодня у нас есть большой класс офисного планктона, называемого так, то есть те люди, которых раньше назывались служащими, а сегодня они работают в офисах и что-то такое при этом делают, и есть, допустим, класс каких-то производителей…
Есть бесчисленные «оказатели» услуг, начиная от адвокатов и кончая парикмахерами, которые производят в общем-то очень значительную долю ВНП, а производство выведено туда, где оно стоит по себестоимости копейки, – в третий мир. Но дело даже не в этом – дело в том, что сегодня социальное положение человека на Западе очень неустойчиво. Мы уже об этом говорили. В наши дни можно вчера быть тем же самым служащим, офисным планктоном, потом вдруг внезапно превратиться в олигарха, потом в зэка, потом в политического беженца, а потом внезапно умереть в ванной. И это серьёзно характеризует положение сегодняшнего человека, который поднимается и бросается вниз колесом фортуны.
И в зависимости от того, сколько людей в данный момент оказывается внизу, сколько вверху, – в разные времена преобладали разные процессы: социальные лифты над «дауншифтингом» или «дауншифтинг» превышает социальные лифты. Но человеческая сущность теперь уже явно не определяется этим социальным статусом. Если ты сегодня, допустим, комсомольский работник, завтра олигарх, то кто ты на самом деле? Это же ничего не определяет. Ты люмпен, чандала, или ты воин, или ты несостоявшийся поп, или ты вообще как бы никто – некий ноль, человек без свойств? Во всяком случае, ссылаться на классовое противостояние, классовую солидарность становится сложно. Но вместе с тем понятно, что есть «макроделение». Есть некий принципиальный «верх» – как Арктика, которая, сколько бы она не подтаивала, всегда есть как некая шапка снегов и льдов, которых ничто не возьмёт – ни революции, ни войны, – это шапка снегов будет на Северном полюсе. И некая Антарктида, которая живёт в своих фавелах, гарлемах и которую тоже ничто не возьмёт, какие бы там социальные улучшения, прогресс ни происходили, есть огромный массив вот этого «льда» внизу, который составляет вечно нищих. А между ними идёт флуктуация вверх-вниз.
Новый интернационализм обращается не к этим людям, которых колесо фортуны гоняет через экватор к «Арктике» или «Антарктике», не к шапке наверху и не к шапке внизу. Новый интернационализм обращается к тем, кого мы можем назвать aliens, «чужие». Чужие, лишние на пиру жизни. По-арабски это называется красивым словом «гураба». Я помню, что Ю. Арабов сделал такой интересный фильм, сейчас его забыли: «Гураба», «Чужие». Это aliens. Как бы не совсем инопланетяне – это то, что называлось в Средние века desdichados, то есть «лишённые наследства». Это те, кто являются лишними, «лишние люди», – тема в русской литературе, русскому читателю она знакома. Но тут планка повыше, чем у Печорина. То есть «лишние люди» – это не те, кому нечем заняться, не те, у кого нет дела, даже наоборот – дело-то у них весьма и весьма есть. Это лишние люди, которые не встраиваются, по своему формату, в сложившийся порядок. Они могли бы, конечно, капитулировать перед ним, устроиться дворниками или офисным планктоном, делать какие-то деньги, заводить семьи, но по своей структуре, по своему темпераменту, психологии – они не способны этим заняться. Это вечно «младшие сыновья». Это так называемый слой пассионарной молодёжи, которая есть всюду и во всех нациях. Они есть среди французов, даже среди шведов, как ни странно. Больше всего, конечно, их среди мусульман, но это не значит, что их нет среди немцев, англичан и так далее. Это интернациональный слой. «Младшие сыновья», «лишние люди», «лишённые наследства».
Я просто к слову вас перебью. Мне приходилось бывать в Индии, в штате Гоа, и там довольно много собирается так называемых «дауншифтеров» и людей, приехавших из разных стран, и они как эскаписты: люди, сбежавшие от современного мира, пытавшиеся найти своё какое-то понимание. И они не то чтобы себя противопоставляют социуму, они просто не хотят иметь с ним дело…
Эскаписты и дауншифтеры в Гоа – это совершенно не те, кого я имею в виду, потому что там люди ищут прежде всего бесплатного минималистского комфорта, абсолютно уклоняясь от каких-то вызовов, задач, каких-то сложностей, каких-то проектов, какой-то напряжённости. Они просто сдают какие-то квартиры, которые у них, по тем или иным обстоятельствам, есть в собственности, и на очень небольшую денежку, получаемую оттуда, просто живут на пляже. Вечный пляж, вечный сироп, минимальная одежда, прибой. Это совсем не те люди. Это чистые beach comrade, чисто человеческая пенка.
А где те, про которых вы говорите? Они где обитают?
Они обитают среди нас, они являются нашими детьми, они являются частью большого города, и они необязательно имеют или не имеют какую-то собственность, которая держит их на плаву. Просто эта собственность и устройство – это, так или иначе, не их тема. Их жжёт необходимость внутренней связи с каким-то ветром Духа, они хотят быть в мейнстриме, как то третье сословие, о котором Аббат де Сийес говорил: «Кто такие третье сословие? Никто. Кем оно должно быть? Всем». Вот они – desdichados, они – никто. А хотят быть всем. И это пассионарные люди, это наполеоны без сожалений и без внутренней трещины Раскольникова. Не то чтобы они по старушкам хотят специализироваться – старушки для них никто и ничто, и не будут они размениваться на криминал. Они брезгуют криминалом. Потому что понятно, что тот, кто собирается доказать, что он – Наполеон и для этого идёт в криминал, как Раскольников, – этот уже заранее человек, обречённый на скулёж и капитуляцию перед своей экзистенцией. В этом смысле гениальный Достоевский очень правильно расставил все акценты…