Постепенно он становится этим винтиком. Через несколько этапов он вообще лишается собственной сути. Но его время дорожает. И обитатель мегаполиса – у него час стоит столько же, сколько у его деда год или вся жизнь. Переоценка идёт не только времени, но переоценка идёт и старых вещей, которые созданы предыдущими людьми. Например, какая-нибудь вещь, на которую современник, сделавший эту вещь, второй раз бы и не посмотрел и плюнуть бы не захотел, – сегодня, попадая в руки антиквара, вдруг стоит огромные деньги. Черепок разбившегося кувшина, который пролежал три тысячи лет в земле, – если его украсть из музея, то там поднимется дикий визг, Интерпол включится, потому что этот черепок может быть тайно продан каким-нибудь миллионерам в Израиле и криминальным образом занять место в тайной коллекции.
Постоянно идет переоценка всего сущего, всего имеющегося на земле в сторону повышения, – и переоценка времени людей. Им говорят: «Есть резервы повысить стоимость вашего времени, раньше говорили по домашним телефонам, сейчас уже есть смартфоны, – и вы вступаете в гораздо большее количество связей, вы уже нигде не свободны». Но в какой-то момент наступает насыщение, в какой-то момент человек, как белка в колесе, вертится в современном социуме с такой скоростью, что повысить это нельзя, переоценить это выше нельзя.
Вот, допустим, хипстер или офисный планктон в Париже, который и в фитнес-клубе, и в какой-нибудь масонской ложе, и семья на нём висит, и кому-то он платит алименты, – но не выжмешь больше. Что делать? Есть ещё, конечно, огромная Африка, есть какая-то безумно бедная Латинская Америка, но повысить их до уровня парижского хипстера – это чудовищные деньги. Большевики отняли бриллианты у принцесс, чтобы 150 миллионов мужиков превратить в современных людей и сделать этот колоссальный рывок – повысить стоимость их времени. Но где взять этих принцесс, чтобы перевести в состояние французских хипстеров 800 миллионов умирающих от голода негров? Этих денег нет в современном мире.
И тогда хозяева мира вынуждены решать сложный вопрос. Великое Существо требует каждый новый день бо́льшую плату за пребывание в этом мире, чем было до этого. Лендлорд приходит и говорит: «Вчера ты платил два фунта, сегодня будешь платить три фунта». Где их взять? Нет запаса переоценки времени в нечто более дорогое, чем оно уже было до сих пор. Мы подошли к пределу.
В своё время я с Капицей говорил на эту тему: была интересная встреча у нас, летели вместе. И он говорит: «В последнее время всё, что выдаёт суммарно человечество, – это и творчество, и коллективный продукт, ВВП и так далее, – всё это не повышается, то есть как у умершего больного вместо зигзагов на мониторе пошла ровная прямая. Это коллапс. Оно всё время должно расти, а оно не растёт, потому что количество работающих людей не повышается реально. Задача состоит в том, что надо демографически всех их нагрузить, вовлечь и так далее».
Ну я с ним заспорил и говорю: дело в том, что расти больше некуда. У нас перенасыщение жизненного времени и возник разрыв: есть люди, которые живут в аутсайде, за пределами мегаполисной макроистории, – их аутсайд используется для того, чтобы нагрузить их дешёвым производством. Идут в Китай – там они за копейку айфоны производят. Но теперь они там уже получают больше и больше, их жизненное время возросло, и тогда ищут, кто ещё может за копейку производить айфоны. И уже Китай сам хочет выводить производство. Есть регионы, в которые с айфоном не пойдёшь, – в Африку с айфоном не пойдёшь, но можно, допустим, в Малайзию прийти, в Индонезию, Вьетнам будет производить, но Африка не будет производить айфоны. Африка – это «психофизиологически» другое пространство, оно намного пока ещё свободнее, их нельзя поставить к станкам, к конвейеру в белых халатах. Мы знаем – были бунты в Китае на заводах Apple, потому что там нечеловеческие условия работы; время от времени взрывы, но терпят. Африка с самого начала не будет терпеть. И тут тупик.
И тогда хозяева мира говорят так: «Первое – мы не будем платить Великому Существу, а будем делать вид, что мы – это Великое Существо тоже, оно уже стало нами; и второе – надо сливать всех тех, кто не может подняться до уровня парижанина, нужно этих людей выносить за скобки, потому что они являются балластом». Они живут, но каждый час жизни африканца стоит дороже, чем он производит, – они так считают. Африканец, допустим, потребляет на три цента, а выдаёт на полцента или вообще ничего не выдаёт, – поэтому зачем он нужен? Хотя понятно, что весь этот продвинутый «золотой миллиард» живёт за счёт ограбления, за счёт неэквивалентного обмена с третьим миром, но с точки зрения оценки времени картина складывается другая.
Когда вы рассуждали об Африке, я задумался вот о каком вопросе: ведь последние несколько десятков лет Запад уверенно уходил из Африки. На те самые колониальные завоевания в Южной Африке, на те места, где были бизнес-центры, пришли, условно говоря, негры из джунглей и стали там разводить костры. Я подумал сейчас: почему белые стали уходить из Африки? Разные гуманитарные были лозунги: «Пусть сами там живут, а то несправедливо их угнетали, эксплуатировали» и так далее. Но Запад ведь всегда был очень прагматичен…
Ответ очень простой. Например, до какого-то момента колонии давали больше, чем брали. Допустим, Французская Африка помогла Франции стать великой державой. За счёт ограбления, вывоза естественных ресурсов Франция поднялась. И жизнь людей, которые там существовали, была гораздо меньше, чем та руда или те бананы и кокосовые орехи, которые вывозились. Но в какой-то момент технологии в неэквивалентном обмене стали стоить столько, что один грузовик стал обмениваться на весь урожай кокосов целого Сенегала. Для того чтобы оплатить какую-то технику в Сенегале, нужно всему Сенегалу что-то выращивать, и руда стала стоить очень дёшево, а технологии стали стоить очень дорого. Поэтому жизнь этих людей не стала оправдывать себя и содержание колоний стало затратным.
Короче говоря, оказалось, что Франция должна содержать свои колонии. Тогда надо предоставить их самим себе. Пусть они разбираются с собой как хотят, а потом всё равно всё, что у них есть, они принесут и отдадут, потому что грузовики им нужны. Мы вам дадим грузовики, а вы нам за грузовик четыре тонны кофе, который надо выращивать трудами и бесконечным потом. Раньше кофе был очень дорог, а необходимость в грузовике относительна. Теперь необходимость в грузовике безусловна, способы его производства абсолютно секретны и недоступны в третьем мире, а кофе стал дёшев. И в результате возникает вопрос: не сделать ли шаг дальше? Потому что эти шесть миллиардов человек висят балластом, с одной стороны. А с другой стороны, хозяева мира решили притвориться, что они и есть целое Бытие. Небо – здесь, всё – здесь. Природа – это министерство природопользования и экологии. «Бог», Олимп – это Ватикан. Всё, что было объективным, что находилось за пределами человеческого пространства, – всё стало «здесь» и стало социальным институтом. Всё под контролем.
А для того, чтобы происходил рост – потому что всё равно убыль-то идёт, и её надо покрывать, – надо перейти к «умной» экономике. Потому что если люди сидят за компьютерами, то можно пересчитать ценность времени, которое они проводят за компьютерами, не считаясь с тем, сколько и как они потребляют, – здесь уже есть свобода манипуляции. Если избавиться от навязчивого мира физического труда, если превратить всех в рабов «умной» экономики, тогда можно уже манипулировать цифрами, и тогда «прогресс» всё ещё продолжается. Но это уже, конечно, коллапс, это уже предельная черта, за которой идёт смерть.
Очень интересно мы сегодня поговорили про нечеловеческий фактор, который то ли мало кто фиксирует, то ли мало о нём говорят. Действительно, социум превратился в Рок…
Социум стал Роком, и это приводит к тому, что переживается кризис человека, ибо человек перестал быть той антропологической «микрокосмической» фигурой, самодостаточной, являющейся неким центром, вокруг которого есть большая среда обитания. Сознание заменяется матрицей, мышление заменяется коммуникацией – это всё тоже аспекты этого кризиса реальности. Но в основе этого кризиса реальности лежит исчезновение противостояния, превращение всего в гомогенную социоткань. Помните, у Зиновьева была книга – по-моему, называлась «Глобальный человейник»?
Да, помню. Муравейник заменился словом «человейник».
На самом деле тут всё страшнее. Потому что муравьи – это функциональные элементы. Здесь уже людей нет. Точнее, они есть, но эти пугалки с массой спешащих машин, индивидуумы, это всё в 60-е годы пугало, – Зиновьев остался в шестидесятых. Сегодня можно наводить зум, как делают некие современные режиссёры, на проблемы пары, на проблемы какого-нибудь маньяка – не важно…
Получается, что теперь социум – это жизнь в туалете со стеклянными стенками?
В общем, да. Индивидуализм и нарциссизм не спасают человека, потому что нарциссизм не делает его личностью, не делает его субъектом и не делает его центром противостояния. Тот факт, что он нарцисс и что он много о себе понимает как индивидуум, не делает его чем-то большим, чем манекен. Вот в чём дело.
Человеческий фактор
25.05.2016
Комментарий Джемаля к постановке вопроса:
Человеческий фактор в бытовом языке рассматривается как синоним ненадёжности, нестабильности. Что-то не получилось в большом проекте – как правило, «человеческий фактор» виноват. В таком бытовом обобщении заложена метафизическая истина двойственности человека. Двойственность в человеке исходна. Человек представляет собой прежде всего глиняную куклу, созданную по «образу и подобию» Сатаны. Причём если Сатана (для глиняных людей, конечно) «грандиозен и светел», то его образ и подобие представляют собой довольно удалённую от оригинала мятенькую пародию.
Но! Есть фактор языка, который принесён Адамом, сочетавшим в себе конституцию глиняной куклы и частицу Духа Божьего. Адам принёс глиняному человечеству язык – подключил их к своей искре Духа.