, которым церковь прекращала существование магов, шаманов и колдунов. Это тоже не просто так.
Мы потом разберём внутреннюю метафизику боли, но вкратце хочу сказать, что огонь присутствует как субстрат боли душевной и боли физической. Если мы проанализируем боль, которую мы испытываем от предательства, обмана или обнаружения своей несостоятельности или заброшенности и так далее, когда, что называется, «жжёт сердце, душа горит», и проанализируем ощущение, когда сунули палец в свечку, – мы обнаруживаем, что вкус этой боли совершенно идентичен в обоих случаях. Это боль огня.
А что такое «боль огня»? Бытие, когда оно соприкасается с глиной как дальним отражением себя в зеркале этого мира, нас не «разреживает» и не «сгущает», – оно забирает световой элемент, потенцию сублимации, которая есть (забирает у нас энергию, свет), и оставляет пепел, который возродиться уже не может. Физически посмотрим на это так: вы бросили в печку полено, оно в горении отдаёт весь световой потенциал, который в нём был от солнца, и остаётся кучка золы. Вот субъективное «переживание» полена, это, конечно же, боль. Это и есть боль, когда происходит «разъем»: субстанция отдаёт потенцию возгонки, потенцию превращения воды в пар (условно), и остаётся вместо воды соль. Пар ушёл, а соль осталась. Вот здесь основа боли.
Я хочу сказать, что это необходимейший дуализм, который описывает человеческий фактор вчерне и глобально: с одной стороны, стремление к обожению, стремлению к «будем как боги», а с другой стороны – та же самая жажда Бытия, встреча с которым под другим углом является источником не блаженства, а чудовищного страдания. С одной стороны, «встреча» – это беатификация, блаженство, то, что обещано в раю, а с другой стороны, встреча с Бытием и жгущий огонь – это то, что обещано в аду. Вот рай и ад в их проекциях совмещены в человеке как описание человеческого фактора. Человек стремится быть богом, но на этом пути у него есть постоянный опыт горящего в печке полена. Это некая универсальная ситуация.
Ловушка для человека?
Человек сам для себя ловушка. У человека есть несколько пар фундаментальных свойств – они все основаны на боли. Потому что страх, отчаяние, надежда, депрессия и так далее, – где-то пять-шесть фундаментальных психологических переживаний, гештальтов, – они все имеют за собой боль. А противоположность к ним есть блаженство, к которому он стремится. Но управляется он в своей судьбе, и его судьба – боль. Поэтому эта судьба здесь – она и называется «юдоль», то есть «удел». Юдоль переводится на русский язык как «удел»[68]. Удел человека – боль. И этой болью он управляется.
Итак, с одной стороны, мы имеем жажду блаженства, с другой – управление через боль, – и здесь мы как раз выходим на более детальное, в перспективе, понимание человеческого фактора. То есть уже на разработку человеческого фактора как действующего в истории и во времени явления.
Боль и общество
29.06.2016
Комментарий Джемаля к постановке вопроса:
Общество давно освободилось от роли посредника в треугольнике «человек – боги (Олимп, Небо) – земля (природа)». Общество успешно «съело» два угла этого треугольника – небо и землю – и намерено покончить благополучно с человеком. Теперь об обществе нельзя сказать, что оно в лице своего единственного представителя, фараона или кесаря, является тенью Великого Существа на земле. Оно претендует – возможно, несколько опережая ход вещей, – на то, чтобы быть Великим Существом самому.
В онтологической системе координат статус Великого Существа – это просто чистое Бытие. Общество и рассматривает себя как Бытие. Ничто не может быть признано реальным, не пройдя социализацию. Археологи, встречаясь с мегалитами или пирамидами, на ступенях которых приносились жертвы, пытаются вычислить, во что «верили» хозяева этих сумрачных процедур. Им и в голову не приходит рассматривать контент тех подразумеваний как самостоятельную объективную данность, которая не зависит от характеристик «архаика», «современность» или иная тому подобная ерунда.
Итак, общество стало Бытием, а значит, узурпировало функции Бытия подлинного (понятно, что, став Бытием, общество не может приобрести характер «подлинности», оно остаётся имитацией, остаётся «тенью», но об этом запрещено говорить). Главная характеристика подлинного Бытия при встрече с отражениями, с отброшенными им на зеркала тенями, – это ожог нестерпимо мощным адским пламенем, которое ревёт в скрытой от глаз и восприятий всего вторичного бездне. Бытие, таким образом, «лечит» наотмашь, вплоть до чистого уничтожения всего, что ему попалось на дороге. Как говорится, «что не излечивает лекарство, излечивает железо, что не излечивает железо, излечивает огонь»! Общество присваивает себе эту важнейшую функцию «врача».
Бессознательно обыватель говорит о социуме как о судьбе, о самой жизни и специфически – о некоем абстрактном, вроде Деда Мороза, «враче». Обычный разговор обывателя – «жизнь научит», «судьба так сложилась», «тюремные университеты» и прочее, – с установкой на то, что все щелчки по носу и ожоги по ходу жизненного процесса человек получает от общества. Для сегодняшнего обывателя общество стало настолько мистическим и пугающим ведомством (не путать со спецслужбой!), что он даёт ему различные клички, относящиеся к отдельным частным функциям. На некоторые из них – «судьба», «лекарь», «жизнь» – мы уже указали.
Общество управляет людьми через боль, воспитывает их через боль. Тут есть, однако, интересный момент. Если общество при всех своих позах и амбициях остаётся всё-таки симулякром Бытия, то и боль, которую оно способно причинить, оказывается симулякром боли.
Симулякр истинной боли! Вот что такое, по сути, многообразные формы социального давления, угнетения, «подхлёстывания», которые составляют путь на Голгофу обычного человека, полностью уверовавшего в общество как в Абсолют.
Отсюда следуют два вывода. Первое – чистый атеизм является конечной и категорической формой социализма. Не в смысле марксистского термина «левизны» или чего-нибудь такого, а в том смысле, что человек просто поклоняется социуму («социальному») как глобальной и последней инстанции. При таком поклонении у социума есть права на всё – право на любое унижение, любое вторжение, на любое насилие… И, кстати, непонятно, как логически можно совместить либеральную социократию с концепцией «прав человека»? Чистый атеизм – полная социократия – ведёт к абсолютному демонтажу всякого личного достоинства.
Второй вывод заключается вот в чём. Если человек всё-таки хоть чуть-чуть не атеист, если он видит хотя бы некоторую разницу иерархического порядка между случайным булыжником и своей башкой, то тогда может оказаться, что его полоснёт по горлу не симулякром, а вполне настоящей болью, к которой он не готов. Не готов прежде всего потому, что на 99 % он сидит в комфортной трясине псевдоболи. Вот этот 1 % может закрыть его личную тему и «вылечить» его окончательно.
Сегодня мы продолжаем разговор на тему «Человеческий фактор», и тема нашей сегодняшней встречи – «Боль и общество». Боль является главной составляющей человеческого фактора, инструментом управления человека во все времена. Однако значение боли в глазах индивидуума с годами меняется…
Не с годами, а со столетиями и даже тысячелетиями…
Давайте поговорим о боли как способе управления обществом.
Я бы хотел начать с ошибки Фрейда. Как известно, его фундаментальная идея – что человек как бы танцует от некой точки отсчёта, от океанического блаженства, которое он испытывает в утробе матери, будучи зародышем. Человек находится в околоплодных водах, поэтому это называется «океаническим», и он испытывает то абсолютное чувство комфорта, безопасности, эйфории, блаженства, – как Фрейд сказал, – которое потом является бессознательной доминантой всей его последующей жизни. И к этому состоянию он стремится вернуться.
В чём, я считаю, здесь очень острая ошибка? Она заключается в том, что он назвал это чувство «блаженством», в то время как это на самом деле комфорт. Можно сказать «океанический», но это дела не меняет, потому что между блаженством и комфортом фундаментальная, глубочайшая разница.
И здесь встаёт такой интересный вопрос: люди Золотого века, о которых мы в предыдущих беседах как-то походя упоминали, что они испытывали? Потому что как раз их ощущение было очень подобно зародышу в утробе матери, поскольку у них не было никаких проблем со средой. У них не было проблемы дождя, жара, духоты, мух, комаров и прочее. Они в этой среде себя чувствовали так же, как зародыш в утробе матери. Так вот, когда это называется «Золотым веком», когда это называется «земным раем», судя по всему, это должно предполагать некое блаженство. Ведь блаженство – это райское состояние. Но тут есть одна такая тонкость: это «земной рай». Не будем забывать, что это «земной рай», – это рай, который находится в зеркале нашего мира, это рай отражённого, вторичного Бытия. И я считаю, что конечно же в Золотом веке первые люди, «доязыковые» люди, испытывали именно комфорт, а не блаженство.
Почему это так важно? Потому что антитезой боли является не блаженство, а именно комфорт. Тут есть некоторая такая путаница, потому что серьёзно разбирать все эти нюансы стали только уже где-то в XVIII веке, когда появилась сенсуалистская школа, появились гедонисты, Локк, – люди, которые стали погружаться в исследования того, к чему стремится человек. Они стали смешивать блаженство и комфорт. А проблема-то в том, что блаженство – это, некоторым образом, сверхъестественное состояние. В прошлом мы говорили и, наверное, нелишне ещё раз повторить: блаженство – это переход, восхождение от более грубых и плотных состояний вещества, от телесной глины или глиняной телесности, к более тонким, разреженным уровням субстанции. Вплоть до того, как сказал один герметик в XVI веке – Меркурий ван Гельмонт, был такой алхимик: «Дело в том, что материя и дух – это два полюса одной субстанции. Наша задача сделать материю духовной, а дух материальным». Собственно говоря, тут речь идёт о блаженстве, потому что этот переход по шкалам снизу от вещества – вверх, вверх, вверх к парообразному состоянию. Это и есть то, что даёт блаженство, максимально приближая гештальт человека, его экзистенциальное состояние, к чистому Бытию в платоновском смысле.