Я могу сказать, что он был занят не проектированием идеального общества, он был занят достаточно радикальной космистской идеей. Ведь в чём состоит дух и сущность ленинизма? Материалистическая идея заключается в том, что материя через сингармонизм сверхсложности развивается, развивается, повышая свой статус до появления ноосферы, а потом эта ноосфера задним числом начинает менять законы материи, начинает преобразовывать эту материю. Это как бы главная материалистическая идея. Ленин переносит это всё в социальную сферу. Аналогом материи является простой «чёрный» народ, которому (помните: «кухарка должна управлять государством») даётся возможность через Советы управлять собственной судьбой. И в итоге народ сам себя вытаскивает за волосы. То есть он приходит к тому, что он осваивает некий «ноосферный» разум. Социум от чёрного перегноя низших классов поднимается до сияющих высот.
Понятно, что были устроены великолепные социальные лифты в 1917 год и далее…
Это метафизическая идея. Здесь надо смотреть не на практику (на то, что там были социальные лифты, допустим), не на то, что поднялись такие люди, как Цандер и Королев, а на метафизическую идею самоуправляющейся материи. Она самоуправляется будто бы в космосе, порождая человека и так далее, и она должна самоуправляться в социальном плане. Чёрный народ, кухарки приобретают статус «саморуководящихся». Идея была именно в этом.
Шариков идёт руководить отделом очистки…
Пародия очень чёткая, потому что можно сказать, что пёс трансформируется в человека, а потом становится главным.
Вы считаете, что не нужно проектировать идеальное общество? А что же нужно проектировать?
Дело не в том, нужно или не нужно. Проектируют и являются жертвами разные люди. Одни проектируют, другие – жертвы.
Мы же должны определить, собственно говоря, что такое общество, и мой тезис заключается в том, что общество – это отнюдь не сумма живущих. Некоторые думают, общество – это семь миллиардов людей на планете. Так вот, общество – это не сумма семи миллиардов живущих. Общество – это сумма живших, это сконденсированное жизненное время мириадов человеческих существ, которые прошли и оставили свой след в виде соборного капитала. Всё, что мы видим – это плод бесчисленных поколений, включая рабов Рима и Древнего Египта: любой камень, любое, на что мы посмотрим, – от станков с цифровым управлением до садов с пальмами, высаженными где-нибудь на Крите, – это всё конденсированное время мириадов существ, которое оценивается, переоценивается (в том числе задним числом). Например, особняк, построенный в XIX веке, сегодня объявляется памятником истории и стоит в сто раз больше, чем он стоил при постройке. Черепок, который не стоил в момент создания кувшина ничего, – через три тысячи лет его достаёт археолог, и это уже на вес золота или дороже, потому что это свидетельство какой-нибудь пупырчатой культуры.
То есть всё, что мы видим вокруг себя – это и есть наше общество, включая наших предков и того, что они нам передали?
Хозяин жизненного времени умерших. Общество – это «книга мёртвых». И на самом деле этот хозяин – это не человеческий фактор. В целом это некая система, когда живые предстоят сокровищнице смерти, сокровищнице прожитого времени, прожитого бесчисленными поколениями, которые сконденсированы в некоем факте, здесь и теперь поставленном перед нами.
Когда я говорю «хозяин», имею в виду само общество и не имею в виду персонально какого-то хозяина. Я имею в виду Хозяина с большой буквы. Я имею в виду Хозяина, отчуждённого от человеческого фактора. И это он решает, это не кто-то навязывают обществу, это общество ведёт игру, и оно приказывает Америке вести себя так, а России этак, а Ирану и Китаю ещё как-то. Потому что это всё – пешки внутри этого социума. Государства и нации с их цивилизационными матрицами – они как клетки в шахматах.
Кто же тогда определяет поведение этих пешек?
Это очень хороший вопрос. Мы исходим из того, что социальное бытие съело все реалии большой жизни. В начале времён, в глубокой древности человек типа царя Одиссея или Ахилла предстоял, с одной стороны, природе, виноградникам, морю, с другой стороны – Олимпу. И он обращался к Олимпу с тем, чтобы тот повлиял на эту природу, чтобы она была добра к нему. Было два фактора: природа и Олимп. И вот, этот человек, который перед этим стоял, – индивидуум с экзистенциальным центром. Общество было не более чем посредником между Олимпом и природой – с жрецами, с пифиями и так далее. Но мало-помалу этот посредник стал всё пожирать. Он съел и Олимп, который стал, как я уже сказал, просто институтом внутри этого социума, он съел эту природу, и теперь он хочет, как Цирцея – Одиссея, пожрать и превратить его в какую-нибудь свинью, которая забыла о том, куда она плывёт и какое у неё назначение в жизни. Общество – это не человеческий элемент, это элемент, я бы сказал, инфернальный. Общество – это инфернальный[18] элемент.
В своё время говорили «сердце царёво в руце Божией» или «султан – тень Аллаха на земле». И так говорили, конечно, попы всех цивилизаций. Они говорили, что фараон, кесарь – «помазанник божий» и так далее. Я думаю, что здесь есть глубокая правда, только она вывернута с чёрного на белое. И на самом деле всё обстоит наоборот. Общество в лице своих лидеров, в лице своих руководителей, и само оно (руководители же они тоже пешки, которые обслуживают общество) – это абсолютно инфернальная вещь.
То есть, проще говоря, это все дьявольские штучки?
Это не дьявольские штучки, потому что это снижает. Я бы сказал, что это Денница. Я не говорю «Сатана», потому что у людей сразу возникает идея о вилах, крыльях и так далее. Я скажу так: Денница. Денница в том смысле, что это такое светозарное существо, Аполлон. Денница с точки зрения единобожников – это Сатана. Аполлон – это Сатана. Но просто мы должны понять, что в данном случае это Бытие как таковое. Потому что Бытие как таковое противостоит Духу. А Дух непосредственно воплощается в том самом нашем индивидуальном сознании здесь и теперь, в том самом интимном присутствии, которое тесно связано с ощущением неизбежной смерти, которая является тем, что отличает нас от всего, – от камня, от животного, – потому что для них смерти нет. И для людей с гештальтом – у которых сознание заменено гештальтом и баночкой колы в руке, – для них тоже нет смерти. Для них есть только гибель. Для собаки есть гибель, для неё нет смерти. Смерть есть только для людей, у которых есть абсолютная рефлексия внутрь себя. И общество является ненавистником и врагом этого. Это «книга мёртвых», которая играет на повышение стоимости того капитала, который она изъяла из жизни живших и превращает в линейный прогресс, в линейное бесконечное будущее.
Чем больше общество пытается из себя что-то спроектировать, тем хуже получается?
Я бы так сказал: общество основано на поглощении нашей жизненной энергии, оно переводит нас в стоимость. Не в буквальном, грубо экономическом смысле. А в стоимость как ресурс. Наше время, наши возможности, наше человеческое бытие формализуется в качестве потока информации и становится социальным ресурсом. И пока мы живы, мы ещё можем маневрировать. Мы ещё предстоим этой внешней среде, но когда мы умираем, мы уже полностью поглощены социумом, который нас съедает, оприходует, интерпретирует, присваивает себе.
Из нашего общества, получается, выхода никакого нет?
Только не надо говорить «нашего», потому что оно, во-первых, не наше, во-вторых, у слушателей может возникнуть иллюзия, что мы конкретизируем это всё до масштабов России или ещё чего-то. А на самом деле мы, конечно же, говорим о глобальном обществе, в котором сегодня уже находятся и папуасы Новой Гвинеи с проблемами каннибализма в их деревнях и джунглях. Раньше они были предметом интереса Миклухо-Маклая, а сегодня они через интернет, через социальных работников ООН – составная часть глобального общества. Они – составная часть глобального общества, и они интегрированы в это глобальное общество. Поэтому не будем говорить «наше». Кстати, и слово «общество» тоже немножко нас дезориентирует семантикой, потому что оно нам настойчиво навязывает, что это некий коллектив. Это не коллектив, это сущность, это отдельная сущность.
Есть ли выход? Выход есть, я считаю. Потому что этот опыт экзистенциальной рефлексии «здесь-присутствия» внутри человеческого сердца имеет своё самовыражение в религии. Но не в какой-нибудь религии, не в религии, которую нью-эйджевские люди считают религией, то есть сесть в асану, начать какие-то дыхательные упражнения, послушать какие-нибудь советы о том, как быть счастливым, – это как раз гештальт. А религия, которая связана с подлинным, эссенциальным зерном религии. Это авраамический инстинкт абсолютно Невозможного.
Если мы вспомним эпопею Авраама, который является праотцом той крупицы истины, которая есть в человечестве, то Авраам в своём поиске обращался ко многим символам величия – звезде, ветру и так далее, – и раз за разом он закрывал эти темы, потому что они были манифестированными символами величия, которое отменяемо. В конечном счёте он пришёл к тому, что абсолютная альтернатива всему, что может быть увидено, воспринято, пережито в опыте и так далее, – вот только это есть истинный Бог. Неведомость является Его атрибутом. И эта Неведомость является не фантомом, а она вдруг обнаруживается в твоём сердце. Тайна твоего сердца и есть клеймо того истинного авраамического Бога, к Которому он обращается. Это и есть выход, потому что от авраамизма мы переходим к общине, к братству, которое противостоит этой сущности, отнимающей у нас жизнь.
Евразийство и Атлантизм
10.02.2016
Комментарий Джемаля к постановке вопроса:
Очевидно, что евразийство и атлантизм представляют собой синонимы чингизидской Орды и великого Рима. После того как ХХ век обозначил порог, отделяющий ровное течение классической истории от бури, смешавшей все исторические карты, Орда Чингисхана внезапно стала очень привлекательной для большой группы россиян, от «белых», находящихся в эмиграции, до «красных», которые их курировали из стен Лубянки: неожиданно оказалось, что Орда была для своего времени воплощением «социалистического» права, закон Яса