Н. МИХАЛКОВ: Нет, я противник диссидентства. По-моему, за ним стоит больше внешнего, чем внутреннего.
В. ПОЗНЕР: Диссиденты отправлялись в лагеря, в тюрьмы. Разве можно сказать, что это внешнее?
Н. МИХАЛКОВ: В диссидентстве нет созидания. Отрицание есть смелое, героическое, с подвигом. Но созидания в нем нет — для меня. Для меня любая точка зрения, если даже она идет вразрез с точкой зрения власти или кого-то еще, должна быть созидательной. Мне неинтересно снимать фильм «Так жить нельзя», потому что для этого ничего не нужно. Возьмите камеру и пойдите по стране, просто пройдите и смонтируйте: «Так жить нельзя». А я хочу знать, как жить можно, как нужно. Меня интересует возможность созидать. Отрицать то, что мне не нравится, и при этом созидать. Предлагайте, а не просто отрицайте. Вы говорите о моих жестких высказываниях по этому поводу. Однако я высказываюсь, не стоя в третьей позиции и не глядя со стороны холодным взглядом Чаадаева. Я говорю о том, что я готов, хочу сам изменить это. Когда я говорю: «хоть бы мы все вымерли», — это крик души. Вы же понимаете, я не хочу, чтобы мы все вымерли. Но я пытаюсь достучаться! Что я имею в виду, когда предлагаю «прибрать страну»? Это ведь не просто с веником пройтись. Там много всего. Вы помните детство, когда вас мама ругала за то, что вы в комнате у себя не прибрались? И вот вы убрались, пришли к вам товарищи, и началось: «Я три часа потерял! Убери это оттуда. Иди, вытри ноги!» Правильно? Хотя бы две недели продержаться, хотя бы в течение двух недель ощущать, что это твое, твой труд. Зачем мы собирали макулатуру и металлолом? Это нужно было государству? Да оно и так прожило бы. Но за этим было единое дело, единение. Нам нужно соединять нацию на едином деле, а не на разговорах. Вы думаете, что коммунисты были идиотами, когда устраивали БАМ и целину? Это единое дело, отвлечение от каких-то проблем. Другой разговор, что им вешали, как говорится, лапшу на уши, и в результате целина превратилась в пустыню. Ничего не получилось, потому что делалось с тяжким звероподобным рвением. Когда я говорю о едином деле, я подразумеваю, что к этому надо подойти весело, интересно, с лотереями, с выигрышами, с телевидением, с огромной рекламой. Это должно быть всенародное дело под руководством государства и с огромными вливаниями. Какая экономическая польза будет от этого! Вы только вдумайтесь: если реально собрать то, что стоит на берегах Охотского и Аральского морей, просто переплавить корабли, можно из этого построить новую армию, новые бэтээры. Ради бога, только не сочтите это за прожектерство. Я сейчас говорю с комсомольским задором. Важно заняться единым делом и получить от этого удовольствие.
В. ПОЗНЕР: Вы говорили об этом наверху?
Н. МИХАЛКОВ: Говорил и продолжаю говорить. Меня не слышат. Отзываются: «Ну да, хорошая идея, да-да. Давай как-нибудь вернемся к ней».
В. ПОЗНЕР: Вы сторонник просвещенного консерватизма, и утверждаете: просвещенный консерватизм — это то, на чем может держаться Россия. Я это услышал и сразу слышу другое: суверенная демократия. Что такое ваш «просвещенный консерватизм»?
Н. МИХАЛКОВ: Дерево. Корни, которые глубоко сидят и распространяются, так сказать, в округе. Это ствол, который держит корни. И это листья, которые улетают, прилетают, ветер их гнет туда и сюда — это и есть просвещенный консерватизм. Мой национальный иммунитет, помогающий так или иначе сберечь эту корневую систему.
В. ПОЗНЕР: Переходим к Марселю Прусту и его вопросам. Какое качество вы более всего цените в мужчине?
В. ПОЗНЕР: А в женщине?
Н. МИХАЛКОВ: Соответственно, женщину. Вы знаете, как сказал Гейне? Женщина, которая перестает быть женщиной, превращается в скверного мужчину.
В. ПОЗНЕР: Есть ли у вас любимое слово?
Н. МИХАЛКОВ: Оно неприличное.
В. ПОЗНЕР: А нелюбимое?
Н. МИХАЛКОВ: Тоже неприличное.
В. ПОЗНЕР: Что вы считаете своим главным недостатком?
Н. МИХАЛКОВ: Перманентную несправедливость и, так сказать, горячность.
В. ПОЗНЕР: Где вы хотели бы жить?
Н. МИХАЛКОВ: Здесь.
В. ПОЗНЕР: А где вы хотели бы умереть?
Н. МИХАЛКОВ: Здесь.
В. ПОЗНЕР: О чем вы больше всего сожалеете?
Н. МИХАЛКОВ: Плохо учился, честно говоря.
В. ПОЗНЕР: Если бы дьявол предложил вам без всяких условий вечную молодость, вы это приняли бы?
Н. МИХАЛКОВ: Я надеюсь, что мы не дошли бы с ним до таких близких отношений.
В. ПОЗНЕР: Оказавшись перед Богом, что вы ему скажете?
Н. МИХАЛКОВ: «Господи, прости меня за то, что я не смог любить тебя так, как ты меня любишь».
25 марта 2010 года
Главное, что я почувствовал во время этой программы, — удивление.
Идея пригласить Михалкова не нуждалась в объяснениях: человек всем известный и обсуждаемый, так сказать, «ньюсмейкер». Не говоря о том, что Никита Сергеевич — выдающийся русский кинорежиссер и актер. Многие его картины вошли в золотой фонд киноискусства, и не только русского. Но, приглашая его, я был почти уверен, что он откажется. Дело в том, что мы с ним не то чтобы противники, однако мы идейно несовместимы. В одном интервью Никита Сергеевич заявил примерно следующее: если Познер сказал «черный», то он, Михалков, скажет «белый». Словом, мы с ним разнополюсные. Поэтому я крайне удивился, когда он на мое приглашение ответил согласием.
Мне было очень интересно разговаривать с ним: Михалков — человек талантливый, незаурядного ума, кроме того, он быстр, ловок, обладает чувством юмора. Я думаю, что многим эта программа в некоторой степени «открыла» Михалкова; тот, кто следил за его глазами (почти не смеющимися, хоть сам он много и часто смеялся), за его руками, за его жестикуляцией и мимикой, должен был увидеть совсем не ту персону, к которой все привыкли. Впрочем, это лишь мое мнение, не более того.
Так вот, об удивлении. То, что говорил Никита Сергеевич по поводу России, по поводу русского народа, по поводу русского человека просто вышибло меня из седла. Приведу несколько примеров:
«Мы любим обиженных и любим обижать».
«Мы электорат, а не народ».
«Если бы я был врагом России, я объявил бы ей войну и выиграл в три дня».
«Проблема русских — славянский характер, отсутствие воли жить».
«Русская литература погубила Россию».
«Русским может быть только тот, у кого чего-нибудь нет. Не так нет, чтобы обязательно было, а так, что нет — и хрен с ним».
И так далее.
Я слушал и думал: если бы это говорил я, разыгрался бы скандал на всю страну. Мне припомнили бы все: и то, что у меня три гражданства, и мои слова о том, что я не русский, меня назвали бы врагом народа (как сделала это в своем блоге одна пассионарная депутатша), русофобом, потребовали бы убрать меня с телевизионного экрана, придумали бы какой-нибудь вариант несостоявшегося «Закона Познера»… А к Никите Сергеевичу — никаких претензий.
И еще удивили некоторые высказывания, которые я не могу назвать иначе как причудливыми. Например: «…Православие намного ближе к исламу, чем к католикам. Поэтому Россия — реальный мост между Востоком и Западом. Именно в России сосуществуют эти конфессии без всяких проблем, если они не надуманы…» Это как? В царское время, когда православие было государственной религией, ислам существовал как религия строго подчиненная, и в этом смысле действительно не было никаких проблем. В советское время и православие, и ислам (и все прочие религии) служили довольно жалкими декорациями в спектакле под названием «В СССР — СВОБОДА ВЕРОИСПОВЕДАНИЯ», главных действующих лиц которого назначал КГБ. И снова никаких проблем. Но когда советская эпопея канула в Лету, когда и в самом деле появилась свобода вероисповедания, тогда возникли не просто проблемы, а проблемы тяжелейшие. Антагонизм между православными и мусульманами реально ощутим — и речь не только об экстремистах и террористах, речь о реакции рядовых русских людей на многолюдное празднование исламских дат мусульманами в Москве, речь об агрессии тех же мусульман по отношению к русским. И это называется «сосуществованием без всяких проблем»?!
Еще цитата: «Результаты безвластия в России будут настолько кровавее и ужаснее, чем результаты любой самой жестокой власти, что мало миру не покажется». Это и есть, по Михалкову, оправдание вертикали власти, сильной руки. И это говорится так, будто выбор ограничен лишь безвластием или сильной рукой. Но ведь это неверно. Достаточно оглянуться, посмотреть на мироустройство, чтобы понять: есть альтернатива. Есть, например, демократический способ управления. Но, судя по всему, Никита Сергеевич — и не он один — считает, что демократический порядок управления не подходит для «славянской души», для русского человека. И я задаюсь вопросом: почему вы, русофилы, такого плохого мнения о своем народе? Почему вы отказываете ему в способности жить иной жизнью, которая не зиждется ни на безвластии, ни на самовластии?
Главный посыл этих «просвещенных консерваторов» (так себя, в частности, величает Никита Сергеевич) сводится к утверждению, будто русский народ еще не готов к демократии. Не готов выбирать своих представителей во власти, не готов принимать участие в политических решениях, не готов, не готов… И мне доставляет громадное удовольствие в ответ на эти утверждения спрашивать: «А кто сей мудрец, сей просвещенный ясновидец, который в только ему одному известный день и час воскликнет: «Готов! Готов народ!» — кто он?» И я слышу невнятное, а порой и беспомощное бормотание, я вижу растерянные глаза, и мне самому становится чуть-чуть неловко.
Хилари Клинтонсенатор США, первая леди (1993–2001)
В. ПОЗНЕР: Вы только что встречались с президентом Медведевым. Как все прошло?
X. КЛИНТОН: Очень хорошо. Первые слова президента Медведева были о том, что перезагрузка отношений между Соединенными Штатами и Россией идет успешно. За этот год наши президенты создали намного более прочный фундамент взаимопонимания и общения. И я согласна с этим, мы добились значительного прогресса.