Позади нее МакНейми продолжал объяснять:
— Я бы прогнал его, но он настаивает, что вы сами дали ему это вместе с предложением работы. Утверждает, что это было в Италии.
— Имя Марко Бергамини не кажется мне знакомым.
— Тогда я тут же…
— Но это, вне сомнений, моя карточка. — Вандербильт глянул на человека в гобеленовой галерее и улыбнулся. — И то, что он рассказывает. Пансион «ДиДжакомо». Юный итальянец, который дорисовал наш рабочий эскиз, а потом бежал за нашей коляской, чтобы отдать нам рисунок, который, как он думал, мы забыли. Потрясающе. Это было так давно.
— А. Ясно. Так, значит, он все же…
— Говорит правду. Да, именно так.
— Но я все же должен предупредить, ведь мы ничего о нем не знаем. С ним его младший брат, совсем ребенок. Они работали на каменоломнях Пенсильвании.
Мэдисон Грант выступил вперед.
— Поскольку расследование недавнего убийства на станции все еще продолжается, я должен напомнить, что этот нарушитель может оказаться…
— Одним из подозреваемых, — закончил за него Кэбот. — Хотя нет никаких свидетельств, указывающих именно на этого человека в большей степени, чем на кого-либо из нас. — И его взгляд, суровый и указующий, обратился на Гранта. — Готовых ради своей репутации на все.
Не мог же Джон Кэбот намекать, что Мэдисон Грант может быть среди подозреваемых?
Грант криво ухмыльнулся, прищурил глаза.
— Конечно, любой невиновен, пока его вина не доказана. И подобная… жестокость может исходить буквально откуда угодно.
Услышав это особенно выделенное слово, Кэбот моргнул.
— Хотя, — продолжил Грант, — все же не стоит делать вид, что некоторые категории людей ничуть не менее склонны к преступности, нежели другие.
МакНейми кашлянул.
— Что касается этой трагедии, то я выяснил, что шериф этим утром подверг мистера Бергамини тщательному допросу. И могу сказать, что или он прекрасный актер, что вполне возможно, или же он был искренне потрясен, узнав о смерти на станции. Но я не могу сказать, считают ли его власти серьезным подозреваемым или же нет.
Иностранец в гобеленовой галерее снова поежился.
С карточкой или без, подумала Лилли, но этого бандита сейчас отошлют восвояси.
Вандербильт поднял взгляд к потолку библиотеки.
— В то лето я обнаружил в Венеции работы Пеллегрини, а потом поехал дальше на юг. Думаю, во Флоренции я мог бы остаться навсегда, в окружении искусства и реки Арно — если бы я уже не видел этих гор. Это мой собственный холст.
Он так и стоял в этой позе, сложив руки за спиной и глядя прямо вверх, на потолок с незавершенным шедевром.
— И, видите ли, он действительно нам помог. Сначала Хант был ошарашен его предложениями. Но потом использовал несколько из них.
Никто не проронил ни слова. Хозяин посмотрел прямо перед собой.
— Мистер МакНейми, всё в жизни — риск.
— Да… сэр.
Вандербильт направился в гобеленовую галерею.
— Добро пожаловать в Билтмор, мистер Бергамини. После Флоренции вы все время находились в Пенсильвании?
— Да, мы с братом, — сказал человек. Помолчав, словно бы подсчитывая про себя, он добавил: — Все три года с тех пор, как уехали из Италии.
— А. Ну что же… Добро пожаловать в самые прекрасные на свете горы. И, позвольте спросить, как вам кажется, насколько настоящий Билтмор похож на рисунок — на тот, что, как я помню, вы помогали рисовать?
— Spettacolare. Veramente.
Вандербильт хлопнул человека по плечу.
— Рад слышать, что вы так думаете. Мистер МакНейми найдет для вас занятие в поместье. Он также поможет вам расположиться вместе с остальными рабочими.
— Grazie. Grazie mille, — сказал человек. Из-за его спины высунулся темноволосый маленький мальчик.
— Это мой брат. Карло. — И, торопясь, добавил: — Ему восемь лет. Он хороший мальчик. Тихо себя ведет, когда я ухожу на работу.
Пауза.
— Мистер МакНейми, узнайте, пожалуйста, есть ли в поселке какая-нибудь школа, в которую Карло мог бы ходить в дневное время. Мистер Бергамини, извините меня, я должен вернуться к своим гостям. Но, между прочим, я рад, что вы, спустя столько лет, поймали меня на слове и приехали сюда, в Билтмор.
Бандит снова пожал Джорджу Вандербильту руку и взглянул Лилли прямо в лицо. Но когда они с братом проследовали по галерее вдаль, свет перед ее глазами померк.
Она внезапно ощутила, что словно бы летит и падает. Вниз, назад во времени. Назад, туда, где притаилось то, что она так сильно старалась забыть.
Теперь она видела перед собой улицу, освещенную мерцающим светом газовых фонарей — и к ней приближались факелы. Кованые балконы карабкались один на другой, словно пытаясь спастись от пожара внизу. Факелы заполнили улицы, и те превратились в реки пылающего огня.
И тут она увидела ребенка. Он пытался бежать за человеком, который падал, боролся и что-то кричал, пока бунтари утаскивали его. Ребенок и человек, которые легко могли оказаться этими двумя в гобеленовой галерее Джорджа Вандербильта. Но, конечно же, это было не так. Ну какие были на это шансы?
— Лилли, отойди от окна, — умолял ее отец в ту ночь четыре года назад.
Но она стояла там и смотрела.
Она видела, как ребенок, плача, сидел один на улице внизу. А потом вдруг он оказался на широких плечах коренастого человека, который крикнул ему, чтобы он молчал. Но мальчик, всхлипнув, ответил что-то на иностранном языке.
Лилли все еще видела перед собой глаза этого ребенка — и ужас в них, — когда его швырнули на камни.
Глава 13
Глаза Нико преследовали Сола во сне. Нико, маленький, измученный и напуганный, карабкающийся по ступенькам съемного жилья, держась за витые кованые перила в те ночные жуткие часы.
Они скорчились позади свернутых корабельных канатов, Сол крепко прижимал Нико к себе, и лишь слабый лучик света освещал края контейнеров. Но даже в этой кромешной тьме Сол видел в глазах Нико доверие.
— Mi fido de te, — пробормотал Нико хриплым тихим шепотом. Я тебе верю.
Нико верил в способность брата уберечь их обоих среди этой жаждущей крови толпы.
Толпа бесновалась так близко от колонны свернутых канатов, за которой они прятались, что Сол различал запах пота и бурбона. Будь он один, он бы рискнул пробраться сквозь толпу. Один, он попытался бы убежать.
Но защищать его брата было больше некому.
Крики в темноте, неразборчивые слова, топот ног, шипение факелов, звериный рык разъяренных мужчин. Звон стекла и металла: должно быть, они свалили и уничтожили фонарный столб, стоящий неподалеку.
И тут стопка канатов рухнула наземь. Звук ломающегося дерева.
— Хватай их! — велел голос откуда-то позади факелов.
Сол вскочил на ноги.
— Нико! — Пытаясь схватить и удержать братишку, он ткнул правым кулаком куда-то во тьму.
Он видел сам себя, прижимающим Нико к себе, когда его волокли в тюрьму. Пинали в живот, в ребра, в грудь. Вырывали брата из его рук.
Но глаза Нико, полные той веры в него, в Сола…
Mi fido de te.
Рука, опустившаяся на плечо, нарушила ритм работы лопатой, и Сол, еще не избавившийся от вертящихся в голове воспоминаний, подскочил. Он слишком глубоко был погружен в свои мысли и не слышал обращенных к нему слов.
Рука на его плече принадлежала одному из темнокожих рабочих, парню по имени Братчетт. У него только одна рука работала как следует, другую он использовал, только чтобы что-то придерживать. Но Сол заметил, что со своей одной рукой он работал больше и поднимал вещи более тяжелые, чем иные с двумя. Теперь он показывал головой туда, где стоял начальник лесной команды, немец, созывающий всех к только что посаженной березе. Вскинув лопату на плечо, Сол присоединился к остальным.
— Двое новых членов команды, — объявил Шенк с сильным акцентом. — Они начали с этой недели, хотя вы их еще и не видели. Я поставил одного работать на подъездную дорогу, а второго возле Окуневого пруда. Вот это, справа от меня, Марко Бергамини.
Сол услышал, как среди людей послышался ропот, некоторые смотрели на него неприязненно. Было бессмысленно скрывать, что он итальянец, после того как он показал карточку Вандербильта и рассказал про Флоренцию. Но имя все равно надо было оставить поддельное. Особенно теперь, когда убили Берковича.
Кто знает, что известно кому-то про ту историю, которую собирался раскрыть репортер? Очевидно, достаточно для того, чтобы убить и остановить его. А уж знал ли этот кто-то об участии Сола, осталось неизвестным. Шериф явно не поверил ничему из того, что пытался объяснить Сол, и смотрел на него, как на младенца, утверждающего, что у него под кроватью чудовище.
— Итальяшка, — пробормотал один из лесной команды.
Но остальные только кивнули ему, опираясь на свои лопаты, — эти люди приберегали свои суждения до поры, пока не увидят человека в работе. Сол знал, что их уважение он сможет заслужить, держась за свою сторону двуручной пилы.
— А это, слева от меня, Дирг Тейт. У нас он новичок, но эти горы он знает хорошо.
Хоротшо, так произнес это слово Шенк; Солу было тяжело разбирать его акцент, как и речь этих горцев. Но для «старых эмигрантов» из Западной Европы, откуда Шенк приехал совсем недавно, это, очевидно, было приемлемо. А его кожа была светлой, как толченый чеснок.
Потирая рукой заросший подбородок, Дирг Тейт кивнул кому-то из толпы.
— Черт побери, Дирг, — сказал пожилой мужчина. Почесав в густой бороде, он сплюнул налево табачную жвачку. — Я-то думал, ты будешь последним из чертовых жителей, кто придет работать на Вандербильта. Тебе в последние годы было что сказать про тех — как ты там говорил? — кто продался ему к чертям.
Тейт, и без того здоровый, выпрямился еще сильнее.
— Прикинь, а я взял и передумал к черту.
— Прикинь, там за него передумали, — пробормотал человек в фетровой шляпе, мятой, словно ее жевала собака.