Не поднимая взгляда от вилки, она накормила отца завтраком. Ромео скулил из-под кровати, словно переживая за хозяина. Вытащив из кармана юбки две вчерашние лепешки, она сунула их гончей под кровать.
— Керри, — прохрипел отец.
Но она поднесла к его губам дымящуюся чашку.
— Это шиповник, женьшень и змеиный корень.
Он попытался еще что-то сказать, но не сумел.
— Полезно для печени, — сказала она, по-прежнему не встречаясь с ним взглядом. Ей хотелось добавить: для тех, кто своим пьянством сначала загоняет в могилу других, а потом и сам следует за ними.
Иногда, и сегодня был как раз такой день, она чувствовала, как от боли и горечи ее внутренности превращаются в нечто похожее на сосновые шишки и искры и могут вспыхнуть в любую секунду. Она поднялась.
— Спасибо. — Казалось, на это слово ушли все его силы.
Она повернулась.
Его глаза молили. Он приподнял пальцы левой руки, протягивая их к ней.
— На станции, — выдавил он. — Убийство. Расскажи.
Судя по тому, как Рема описывала его состояние, он сказал сейчас больше, чем за все предыдущие дни. И это было не только любопытство. Отчаянное, страстное и болезненное желание узнать больше, чем то, что успел рассказать ему Джарси.
Она снова услышала в своей голове слова репортера: Секрет, про который я говорю, стоил целую кучу жизней и горы денег… Но это никак не могло иметь отношения к ее больному, прикованному к постели отцу.
И все, что Керри могла вспомнить, была лишь ее мама, лежащая в этой же кровати, едва дыша. А этот человек, только моложе, с бутылкой в одной руке и скрипичным смычком в другой, ругается и пинает по хижине бадью для теста.
Керри прикрыла глаза.
— Там был репортер New York Times, он вел расследование.
— Еврей? — спросил отец, морщась.
Это был самый последний вопрос, которого она могла ожидать от него. Да видел ли Джонни МакГрегор в своей жизни хоть одного еврея, кроме Сола Липински, хозяина «Бон Марше»?
Она поправила ему пропотевшую подушку, пахнущую болезнью.
— Да, убитый был евреем. Никто не знает, кто и почему это сделал: потому ли, что он был репортер, расследующий какие-то тайны, или просто путешественник с толстым кошельком.
Глаза отца внезапно широко раскрылись.
— Тейт, — прохрипел он. Потом попытался подняться, и снова упал.
Поддерживая отца, чтобы его дыхание выровнялось, Керри опустилась на колени рядом с постелью.
— При чем тут Дирг?
— Не он, — мотнул отец головой.
Но его глаза закрылись, и тело обмякло. Какая мысль ни билась в его голове, как монетка в ярмарочном фонографе, она исчезла.
Керри, дрожа, подождала, чтобы убедиться, что это все.
Молчание.
— Близнецы пойдут со мной ко мне на работу. Если тебе что-то понадобится, они скоро вернутся.
Его следующее слово прозвучало, словно стон:
— Где? — А может, это и был стон — его или его старой гончей.
А может, он спрашивал, где она работает. И она знала, что не сможет произнести в ответ это слово Билтмор.
Какая ирония, подумала она, что в этот момент стыд испытываю я.
Керри пыталась сосредоточиться только на самой работе, а не на том, где она находилась, и не на том, как размер помещений Билтмора превращал людей в каких-то гномов. Кладовые, чуланы и бельевые комнаты в подвале соединялись целыми лабиринтами проходов для слуг, чьи торопливые шаги эхом отражались от каменных полов. Всего лишь коридор — и целый мир — отделял их от гостей, которые беззаботно толпились там, переходя от крокетной площадки к бассейну, а оттуда в комнаты для переодевания.
Рема ворвалась в кондитерскую кухню из кухонного дворика, как небольшой циклон из листьев и сосновых игл.
— Ну, меня тут замаринуют в виски.
Она остановилась и торопливо чмокнула Керри в щеку.
— Рада видеть тебя тут, голубка.
— Лучше бы я…
Рема подняла руку.
— Даже не воображай, что ты первая, кому пришлось, чуть не давясь, проглотить своих нервов. Бывают дни с крыльями, и ты паришь, как орел, но бо́льшую часть жизни мы ходим, стараясь не упасть лицом в грязь.
Керри с трудом улыбнулась, стоя возле стола для нарезки.
— Свежие персики. В начале ноября. Один бог знает, как они их достали.
— И ананасы. Да господи, тут никогда не угадаешь, что встретишь: вот наш приятель с поезда, что отдал близнецам свою кепку, этот мистер Бергамини, теперь там с лошадьми, видела его, как тебя.
Из соседней кухни тут же просунулись в дверь две головы, Талли с косичками набок и Джарси, сжимающий старую вертушку, которую смастерил ему отец много лет назад. Пропеллер еще вертелся.
— А маленький Карло тоже с ним? — поинтересовалась Талли.
Руки Керри уперлись в бока.
— Вы еще тут? Вы же сказали, что пойдете со мной только взглянуть на Рему и тут же домой. Миссис Смит не обрадуется, если увидит вас тут. Более того, у вас там есть кое-кто, кому может понадобиться ваша помощь.
— Мы подумали, — объяснил Джарси, — что, может, тете Реме надо попробовать ее выпечку. Просто чтобы убедиться, что она удалась.
— Oui, — раздался из соседней комнаты мужской голос с сильным акцентом. — Просто чтобы убедиться, что она не тверда, как камни Монмартра.
— Я-то думала, — отозвалась Рема, — что такие-сякие шефы, которых привезли из самой Франции, уж всяко знают, как делать такую легкотню, вроде тарта из ревеня. А оказалось, если ты видел эту уродскую башню да жал руку самому мистеру Эйфелю, это еще не значит, что от тебя будет прямо уж так много пользы.
— Я отлично слышу тебя отсюда, — крикнул шеф из соседней комнаты.
Рема сунула близнецам, застывшим у двери и прислушивающимся к разговору, по булочке, от которых еще шел пар, а хрустящая корочка золотилась корицей.
— А теперь бегите.
Джарси просиял.
— Мы присмотрим за папой, а потом пойдем собирать мускатный виноград, если там еще чего осталось. Да еще тут на пруду куча камыша. Думаю, не пристрелят же меня, если я нарву нам охапку-другую, чтобы сварить.
Талли погрозила ему пальцем.
— Мы ничегошеньки не возьмем на земле мистера Вандербильта. Керри нельзя потерять последнюю работу, которую она нашла.
Близнецы повернулись, чтобы уйти, и Рема подмигнула Керри.
— И не заходите поболтать с мистером Бергамини! — крикнула Керри им вслед. — Давайте быстро.
Талли на ходу помахала ей поднятой рукой, как флагом, показывая, что все услышала.
— А все же, — сказала Керри, обращаясь в основном к тесту для булок, но все же и к Реме тоже, — наш приятель мистер Бергамини от чего-то прячется. И зовут его не так. Ходят слухи, что он шантажист, вор, а то и убийца. А еще и анархист. — Повернувшись к раковине, она начала отскребать противни от жира и приставшего теста.
Рема вылила смесь, пахнущую маслом, тимьяном, сливками и курицей в форму для пирога.
— У меня было много друзей, что смотрели только перед собой. Пришло время завести тех, что видят пошире.
В соседней кухне Пьер издавал набор звуков, которые иногда облекались во фразы.
— А это тесто, — в какой-то момент сказал он, — я даже отсюда слышу, что оно тяжелое.
Рема безмятежно улыбнулась, защипывая верхний и нижний края пирога зубчатым кругом.
— Вот и нет, я его хорошо сдобрила салом.
— Сало! Не говори при мне про сало! Я уже вижу, что мне придется рубить мотыгой эти… пироги, как ты их там называешь.
— Господи, да что, в том Париже не нашлось шефа повежливей? Уж я думала, в такое место, как Билтмор, не станут брать грубияна, который еще и сыр жжет.
В кухню влетела миссис Смит, которая заморгала, неожиданно оказавшись там в тишине, прерываемой только плеском и скрежетом посуды, которую мыла Керри в раковине, да тихим мурлыканьем Ремы.
— А… Так что, на кулинарном фронте у нас затишье — никаких ссор?
Рема просияла.
— Да у нас с Пьером тут только отличная погода.
— Прекрасно. — Заметив Керри, она вздохнула. — Мисс МакГрегор, я очень ценю вашу старательность. Вы никогда не присядете, даже на минутку.
— Я подумала, раз меня в основном наняли работать с лифтами для еды, когда мистер Вандербильт окончательно сюда переедет, а пока гостей не много…
— Верно. Так что пока займитесь верандой позади дома. Вчерашний шторм нанес всюду листья, и это выглядит неопрятно.
Керри не собиралась так скоро вновь встречаться с кем-то из гостей мистера Вандербильта. Вообще-то она собиралась вообще их избегать.
Она обнаружила, что веранда пуста — какое облегчение. При всем великолепии Билтмора — все его удобства, горячая вода из кранов, электрический свет, внутренний бассейн для плавания в любую погоду — от его размеров у нее болела голова. Она начинала чувствовать себя, как те зверушки, которых ее отец много лет назад ловил в западню, вкопанную у коптильни для ночных воришек. Глаза енотов в их черных масках были такими трагическими, такими скорбными, что Керри кидалась к отцу и умоляла их пощадить.
Она вытерла полотенцем плетеное кресло, выпрямилась и повернулась полюбоваться видом на Олений парк и пруд, за которыми вздымались горы. В воздухе стоял мускусный запах осени, в котором ощущались резкая нотка бальзамина и подступающие холода. Ей показалось, что она слышит не только плеск фонтанов Билтмора, но и низкий рокот водопадов вдали.
Она действительно до боли скучала по этим запахам, этим звукам, этим видам. Как бы она ни восхищалась Нью-Йорком, как бы он ни расширил ее кругозор, какая-то часть ее, в глубине, доходящей до мозга костей, оживала только лишь в этих горах.
Ноябрьское небо темнело зловещей бронзой. Но она всегда любила ноябрь, когда оголившиеся стволы деревьев открывали виды, которых нельзя было разглядеть в теплые месяцы. Природа открывала свои секреты.
— Это и правда приводит в замешательство, — произнес мужской голос сзади.
Керри подскочила. Миссис Смит не послала бы служанку убирать на веранде в это время дня, если бы могла представить себе, что кто-то из гостей может мерзнуть там на ветру.