Направив Талли и Джарси по склону холма, Керри наблюдала, как итальянцы, наклоняя головы, перемещаются от могилы к могиле.
— Мамина могила ужасно далеко от фермы, — голос Талли дрожал от утомления.
Джарси, упираясь руками в колени, помогал себе взбираться на очередной холм. Кладбище Риверсайд напоминало домотканое одеяло, которое кто-то приподнял в центре и оставил так, и его жесткие складки легли вокруг вершины.
— Небось Керри устала больше нашего, и она пошла сюда в свой выходной.
Талли сморщилась на замечание. Дружески приобняв их за плечи, Керри приняла замечание брата за то, чем оно и являлось, — добросердечное сочувствие, а заодно и желание показать себя лучшим.
Талли, чье лицо было по-прежнему недовольным, спросила:
— Керри, а помнишь, он хотел бы вернуться назад — чтобы все было по-другому.
Керри не надо было спрашивать, кто это он. Она сделала выдох ртом.
— Думаю, никто из нас, кому больше тринадцати, не отказался бы сделать что-то лучше, чем сделал.
— А я думаю, — вставил Джарси, — он старается показать нам, что изменился.
Талли скрестила руки на груди.
— Ты вечно его защищаешь. Всякий раз.
— Он всякий раз нуждается в защите, — просто ответил Джарси.
Все трое остановились перед простым камнем без даты, с одним только именем. Мисси Мюррей МакГрегор. И даже это стоило им козы, позволить себе лишиться которой они не могли.
Джарси нахмурился.
— Как это вышло, что она не хотела лежать на ферме, с папиной родней?
— Потому что… — Керри помедлила. — Мамина родня была из Эшвилла. — Она указала на камни рядом, с фамилией Мюррей.
И поскольку близнецам было всего тринадцать и они только вступали в яростный возраст взросления, она не стала выливать на них правду: что мама ко времени своей смерти была сыта по горло и фермой, и этой уединенной жизнью. И ее последней роскошью — первой за многие годы — было желание быть похороненной в городе, где ее девичья фамилия стала лишним расходом при заказе камня. По крайней мере, хоть в смерти она сказала свое слово.
Талли все еще продолжала кукситься:
— Чего же он раньше-то не мог бросить свое пьянство? Керри лучше нашего помнит, как это было ужасно. И как это огорчало, — с полными слез глазами она кивнула в сторону камня. — Вот ее.
У Керри не нашлось никаких слов для ответа. Она опустилась на колени и смела с камня упавшие листья.
Словно видя перед собой все те сцены, которые она по малолетству не могла помнить, Талли продолжала смотреть в сторону.
— Думаю, мама иногда просто ненавидела его за это. И еще все эти погибшие малыши — наверное, тоска просто поедала ее.
Никто из них не произнес слова недоношенные. Но все трое опустили глаза к могильному камню. Добрые полдюжины братиков и сестричек, рожденных синими, бездыханными. Мама хотела, чтобы на ее камне, когда она умрет, было написано и ее дети, но, когда время пришло, отец смог позволить себе заказать только ее имя.
— И, — добавил он, еле ворочая языком, потому что пил без просыху три дня подряд после ее смерти, — как это, к черту, будет выглядеть, это и ее дети, когда вы, все трое, черт побери, живы к черту живехоньки?
Керри обернулась к Талли. Выражение ее лица было скорбным.
— Она любила его достаточно, чтобы ненавидеть его пьянство. Потому что, когда он напивался, он переставал быть собой.
Талли опустилась и провела пальцем по имени матери.
— Я еще думаю, она и себя тоже порядком ненавидела за то, что вела себя, как будто ничего не случилось, когда он бесился или стрелял в потолок. А ты, Керри, — ты уже простила его?
Керри взяла сестричку за руку. Она хотела бы суметь выговорить — Я пытаюсь, — хотя бы ради Джарси. Но даже это не было бы правдой.
Она оглядела зелено-коричневый пейзаж кладбища — восковые зеленые листья рододендронов уже начали сморщиваться от заморозков.
Но хотя бы итальянцев было не видно. Она облегченно выдохнула. Вполне возможно, они не хотели ничего дурного. Но что бы из прошлого ни привело их сюда, ни вынудило сменить имена, ни заставляло бы старшего подскакивать всякий раз, как отворялась дверь поезда, лучше держать близнецов подальше от неприятностей.
Ciao.
Итальянцы появились из-за гряды мраморных монументов. Маленький Карло держался за братом, как тень.
— И долго вы тут стояли? — спокойно спросила Керри. Не то чтобы она обвиняла их в шпионстве. Но она все равно должна была защищать Талли и Джарси.
Оба близнеца подбежали к маленькому Карло. Талли так крепко пожимала его маленькую ручонку, что даже ее тело подрагивало.
Марко Бергамини — или как там его звали на самом деле — откинул голову назад.
— Я ищу одного человека, может, он тут. Человека, который, — он помолчал, подыскивая слово, — одной ночью унес моего брата.
— Унес твоего брата? — хором переспросили близнецы.
— Когда думали, что я умер. В другом месте, далеко отсюда. — И под изучающим взглядом Керри добавил: — В Новом Орлеане.
Джарси повернулся к нему.
— Я думал, вы из Пенсильвании.
Бергамини затоптался с ноги на ногу.
— До Пенсильвании, до работ на каменоломне, мы жили с братом в Новом Орлеане. — Он печально улыбнулся. — А до того в Италии. Во Флоренции. И в Палермо.
Керри заметила его неуверенность. Его смущение. Но в нем было что-то еще, какой-то надлом, из-за которого он не мог так уж гладко плести свою ложь. Как будто он был вот-вот готов выложить ей правду — или хотя бы часть ее.
— Я спрашивал в городе, когда… Когда у меня есть день без работы. Я спрашивал про человека, Чернойя. Если он приезжал сюда, как я слышал. Если он все еще живет тут. — Он покачал головой.
Талли широко раскрыла глаза.
— Так вы что, собирались стучать в каждую дверь тут, в Голубых горах?
— Si.
Джарси взмахнул рукой в сторону кладбища.
— Если вы ищете его здесь, выходит, вы даже не уверены, что этот Чернойя все еще жив-здоров?
Талли шлепнула его.
— Не смей говорить такие гадости людям прямо в глаза, Джарс.
Керри уже заметила резкость этих слов, отраженную в глазах Марко Бергамини.
Он покачал головой.
— Non so lo. Да, может, он и умер. Но все же… — Он взвешивал, сказать им или нет. — У этого человека могли быть причины сменить свое имя.
— Как вы? — спросила Керри, но более вежливо, чем сделала это в поезде.
Снова помедлив, он поднял голову. А потом чуть-чуть опустил ее. Кивок. Но почти незаметный. Но она поняла, что это было признание.
Керри оглядела весь холм, испещренный могильными камнями. И остановила взгляд на могиле матери. Мисси Мюррей МакГрегор.
— А вы знаете какие-нибудь из имен, которые он мог бы использовать? Например, девичью фамилию его матери? А может, в итальянском есть имена, которые для него что-то значат?
— Да, что-то вроде профессии. У нас, на Сицилии, много таких фамилий: Абате, от «священник»; Агрикола, от «фермер»; Каволло, от «всадник».
— А Бергамини? — спросила Керри.
— Что? — он моргнул.
— Ваша фамилия. — Ну, та, которую вы используете. — Бергамини — это от профессии?
— А. Наша фамилия. Моя и Карло. Бергамини. Да, она тоже. От бергамино, «пастух», или, как можно сказать тут, молочник. Grazie. Я подумаю. И напишу в Палермо, спрошу.
Не произнося больше ни слова, Бергамини шел рядом с ними вдоль реки, текущей в сторону города. Джарси подобрал на берегу клочок бумаги, промокший и мятый, который ветер принес ему под ноги.
Талли мотнула головой.
— Чего это ты весь сморщился, как сушеная свекла?
Джарси протянул ей листок.
ЗНАЙТЕ СВОИ ПРАВА!
Не дайте украсть иностранным ворам
вашу РАБОТУ,
ваш ДОМ
И вашу СЕМЬЮ
Листовку иллюстрировали четыре карикатуры, по одной в каждом углу. Слева сверху сгорбился скалящийся человек с бритой головой и тонкой длинной косичкой, спускающейся по голой спине. На лбу у него было написано Зараза. Сверху справа скорчился человек со звездой Давида, нарисованной на голой руке, в ермолке, на которой было написано Ложь, и с зажатой в руке пачкой денег.
И, подумала Керри, с торчащим из кармана репортерским блокнотом. Как будто Арон Беркович был чем-то виноват в собственной смерти.
Слева внизу был человек, кожа которого была черна, как чернила, со вздутыми мускулами, держащий в правой руке нож, на лезвии которого было написано Насилие. А справа внизу был человек с небритым лицом и копной черных кудрей. У него на лице выделялись густые черные брови, огромные черные усы и злобная ухмылка, а поперек оскаленных зубов было написано Анархия.
Внизу в центре, как подпись, были выведены буквы: ЛНА.
Где она видела это раньше?
В ее голове всплыл образ. Телеграмма, сообщение на которой она зачеркнула, чтобы использовать бумагу для письма, в котором просила учебники для близнецов.
Телеграмма, которую прислали Мэдисону Гранту. Что-то насчет растущего влияния ЛНА, особенно среди образованных людей. И странная фраза насчет петуха, рейхсадлера, что бы это ни было, и лысого орла. И последняя фраза, которая особенно ей запомнилась.
Продолжайте распространять сообщение: если мы будем так продолжать, нация погибнет.
Значит, Мэдисон Грант каким-то образом связан с этими листовками.
— А это, — прошептал Джарси, — тут нарисованы обезьяны или обычные люди?
Керри обхватила его рукой за плечи.
— В этом все и дело… Мне жаль, что нам всем пришлось это увидеть.
Потянув за листок, чтобы забрать его, Керри рискнула взглянуть, хотя бы мельком, на лица двух итальянцев. Ведь только несколько минут назад она сама пыталась защитить от них близнецов.
Она начала мять листовку. Но Бергамини остановил ее.
Он провел пальцем по нижнему правому рисунку.
— Мои волосы. Неплохо было бы постричь.
Она облегченно рассмеялась. Забрав у него листовку, она порвала ее на мелкие кусочки и подбросила их в воздух.