От необходимости принимать решение ее спас лакей, Монкриф, спускающийся по центральной лестнице. Еще с самого верху он закричал ей:
— А где та мелкая американская девица с болот?
Керри торопливо отступила от двери, пробежала по коридору для слуг от комнаты для завтраков, через банкетный зал, поставила поднос на столик и прибежала к подножию лестницы прежде, чем кто-нибудь успел пожаловаться на шум.
На площадке второго этажа появилась миссис Смит.
— Я не позволю, чтобы мой штат вопил, как пораженный… — И воззрилась наверх суровым взглядом.
— Видишь, она собиралась сказать, как пьяный в доску шотландец.
Пропуская трех маляров, миссис Смит погрозила Монкрифу толстым пальцем.
— Как будто мало того, что тут целыми днями таскается целая армия рабочих, а лестницы для слуг засыпаны опилками, и все эти рабочие и слуги вынуждены пользоваться главной лестницей вместе с мистером Вандербильтом и его гостями. Такое, конечно, возможно только в колониях.
Керри взглянула на нее с сочувствием.
— Миссис Смит, вы делаете все возможное, чтобы сохранить традиции.
— Ну да, а хозяин все еще в поисках жены, чтобы та могла принять бразды правления, — покачала головой миссис Смит.
— Ай, ну это ненадолго, благослови его Бог, — шотландское рычание в акценте Монкрифа отразилось от каменных стен.
Миссис Смит вскинула руки, потом прижала палец к губам.
— Скройся с моих глаз, пока я не выгнала твою грубую рожу из этого дома. И не ори ты больше! — Она поджала губы, пытаясь подобрать для него подходящее определение. — Шотландец, — сплюнула она наконец и скрылась прочь.
В трех этажах от нее Керри с Монкрифом обменялись взглядами, говорящими, что они-то оба знают, что самый громкий голос на этой лестнице принадлежал самой миссис Смит. Монкриф подмигнул.
С улицы ворвались Джордж Вандербильт и Седрик, парадная дверь захлопнулась за ними с такой силой, что эхо разнеслось по всему главному залу.
Джон Кэбот поднялся со своего кресла в зимнем саду, где он, судя по всему, что-то читал. Мэдисон Грант появился у двери, ведущей в бильярдную.
Из комнаты для завтраков внезапно появилась Лилли Бартелеми, которая торопливо прошла в зимний сад с дальней его стороны. Она засовывала под пояс юбки листок бумаги.
— Ах, — Джордж Вандербильт сделал шаг к Керри, которая как раз подняла поднос со столика. — Какая прекрасная идея в этот сырой ноябрьский день подать чай в зимнем саду.
Зайдя в помещение под стеклянным куполом, Керри разложила серебряные приборы на столике у фонтана: чай, сахар и сливки возле горки булочек слева и сливочных бисквитов справа — Пьер и Рема провели свою линию фронта даже по этому блюду.
Лилли Бартелеми взяла со своей тарелки шоколадный круассан, запах которого окутал Керри. Сделав над собой усилие, она удержалась от того, чтобы устремить на блюдо голодный взгляд.
— Ах, господи, как же я буду скучать по Билтмору.
Приподняв свою чашку в некоем подобии тоста, Вандербильт произнес:
— Тогда вы должны вернуться сюда снова. Все вы. В новом году.
Лилли Бартелеми прижала руку к груди.
— Как это мило.
Она поднялась полюбоваться гравюрой, висевшей на уровне глаз. Когда Керри проходила мимо, эта женщина подняла чашку чая практически к губам, отхлебнула из нее — и выплеснула на себя чай. Хотя Керри даже не коснулась ее.
— Какая жалость, — произнесла она, проводя рукой по шелку платья.
Вандербильт тут же обернулся к ней.
— Мне очень жаль. Что-то случилось?
Она улыбнулась Керри милостивой улыбкой.
— Пожалуйста, не сердитесь на нее. Это может случиться с каждым — всего лишь случайная неловкость, ничего больше. Мы сейчас все исправим и забудем об этом.
Прежде чем Керри успела сказать, что даже не касалась гостьи мистера Вандербильта, ее выволокли в коридор, а дверь за ними закрылась.
Лилли Бартелеми вытащила из-за пояса кусок бумаги.
— Я хотела бы спросить у тебя кое о чем.
Керри втянула воздух и задержала дыхание. Вместе с выдохом могли бы вырваться всякие слова, которые могли бы завершить ее работу здесь, а ей надо было кормить близнецов. Она опустила глаза на юбку дамы.
— Вашему платью, похоже, нанесен не слишком большой урон, которого я не причиняла.
Лилли Бартелеми приподняла бровь.
— А ты дерзкая.
— Ну, если под дерзостью понимать откровенность.
— Тогда я тоже буду с тобой откровенна. Может, ты сможешь объяснить мне, почему ты так побледнела, когда увидела, что мне передали письмо?
Керри помолчала, обдумывая, что сказать. Это было похоже на то, как отделять репу от перепутавшейся с ней ботвы.
— Мне показалось, что я узнала почерк одного моего старого знакомого.
Лилли Бартелеми смерила ее взглядом.
— И?
— И это меня удивило.
— Я имела в виду, что ты об этом подумала?
Керри ответила ей твердым взглядом.
— Вы должны понимать, почему я не спешу с ответом.
Лилли Бартелеми скрестила руки на груди и, казалось, размышляла, что сказать дальше.
— Если по совершенной случайности тот почерк, что ты увидела, и в самом деле принадлежал бы этому твоему знакомому — что, конечно, было бы очень странно, — я бы хотела спросить вот что: ему можно доверять?
— Было время, когда я, не задумываясь, ответила бы — да.
— А теперь?
— А теперь… с ним что-то происходит, и я не узнаю его.
— Ясно. Будем честны — как женщина с женщиной, которые знают, каково это, когда их преследуют мужчины.
Керри, не отвечая, ждала.
— Я отлично понимаю, что наше положение в жизни различно. Но позволь мне быть откровенной — ты красавица. И ты на удивление образованна для… жительницы гор.
— На удивление?
Лилли Бартелеми продолжила, не смутившись:
— Без сомнений, тебе знакомо, что значит получать непрошенные — и часто нежеланные — знаки внимания от мужчин, с которыми едва знакома. Ну же?
Керри только слегка наклонила голову.
— В любом случае, я прошу, чтобы ты ничего никому не говорила про эти письма. — Тут женщина осеклась, словно слишком поздно поняла, что использовала множественное число. Она подошла поближе. — Уверяю тебя, получать эти послания для меня просто отвратительно.
— Это я вижу.
Казалось, Лилли Бартелеми утомил этот разговор. Она нахмурилась.
— Можешь идти.
Вместо реверанса Керри только кивнула и ушла по коридору для слуг.
Керри быстро шагала в библиотеку. Сенбернар трусил рядом с ней. У нее было совсем немного времени, прежде чем ее хватятся. Она провела пальцами по первым изданиям, лежащим в полуразобранном ящике — Диккенс, Остин и Элиот.
Но времени было мало.
До того как она увидела разгромленной лавку Лина, она еще могла уговаривать себя, что упоминание Грантом в той телеграмме лысого орла, какого-то петуха и рейхсадлера — что бы там ни значило это немецкое слово — относилось просто к птицам, находящимся на грани исчезновения, или к породам, которые он хотел использовать в своем новом проекте — зоопарке в Бронксе. Все слуги, которые прислуживали за ужином, чаем или хотя бы даже только принимали пальто у гостей Джорджа Вандербильта, были наслышаны о заботе Гранта об охране природы. Но листовка, засыпанная битым стеклом на полу разоренной лавки Лина, вероятно, была выпущена ЛНА, группой, упомянутой в телеграмме Гранта. Так что телеграмма должна была относиться к чему-то гораздо более преступному, чем забота о птицах.
Керри сняла с полки стопку журналов Atlantic Monthly, которые сама же протирала и расставляла. Мисс Хопсон тоже выписывала этот журнал. Она говорила про него — фотография современной американской культуры. Тот факт, что и Вандербильт считал их достойными хранения и переплетения в качественную кожу, только подтверждал эти слова.
Значит, в нем, как в любом периодическом издании, может найтись что-то про взгляды, которые распространяют Мэдисон Грант и его сообщники…
С бьющимся сердцем она пролистывала журналы один за другим, ища упоминание о Лиге Национального Антисемитизма или хотя бы о чем-нибудь, отдаленно подходящим под аббревиатуру ЛНА. Она, конечно, могла бы спросить Джона Кэбота, что он думает об упоминании лысого орла или петуха в телеграмме Гранта, но почему-то ей хотелось сначала самой отыскать хоть какую-нибудь подсказку.
Она один за другим просматривала комментарии Гровера Кливленда. О перенасыщенности городов Америки — о переполнении канализации и зловонных улицах. О нищете многоквартирных домов. О преступных баронах и их роскошных домах.
Имя Вандербильтов всплывало часто. Их железные дороги. Владения в Ньюпорте и Нью-Йорке. И даже несколько упоминаний Билтмора.
Одна статья была про нарастающее недоверие к евреям и иммигрантам в Европе и США; Керри быстро просмотрела ее, зацепив взглядом образы национальной гордости в Англии (роза, крест Святого Георгия, Берберийский лев), Германии (доспехи и черный орел) и Франции (среди прочего — лилии). Но ни в одной из этих статей не упоминалась Лига Национального Антисемитизма. В нескольких, впрочем, говорилось о нарастающем националистическом рвении не только в Соединенных Штатах, но и во всем мире.
Торопясь, Керри закончила листать последние выпуски. Но так ничего и не нашла про ЛНА. Она уже слышала голоса, кто-то из гостей шел по главному залу в сторону большой лестницы. Что означало, они идут переодеваться к ужину. И что она очень скоро понадобится в раздаточной.
В номере «Архитектуры Америки» все еще торчала закладка. Керри быстро взяла журнал и раскрыла на заложенной статье.
Хотя с листовками, скорее всего, был связан именно Грант, и именно его связь с нападением она и хотела обнаружить, тем не менее казалось разумным узнать все что можно и про Джона Кэбота. До того как она убедит себя, что он не может быть ни в чем замешан только лишь потому, что в его присутствии у нее перехватывало дыхание.
Она скользила взглядом по строчкам, быстро отмечая, что дом на Луизбург Сквер в Бикон Хилле принадлежит семье Кэбот, ветви потомков Джона Куинси Адамса. Статья отмечала форму кровли, прекрасно отполированные полы на деревянных сваях, мраморную мозаику и панели из темного дерева. На одной из фотографий красовался серебряный чайный сервиз, изготовленный ювелиром Полем Ревиром, который был более известен своим участием в ночной гонке в Лексингтоне и Конкорде. На другой был изображен кабинет, который, как гласила надпись, был выкрашен в яркий желто-золотой цвет, выбранный для комнаты другом семьи Генри Лонгфелло, чей дом в Кембридже был такого же цвета.