Когда она оказалась на станции, в голове снова всплыла давняя история. Как в одном из этих фильмов мистера Эдисона, картинки сменяли одна другую рывками и вспышками, но она увидела все, как было: смятые кусты возле места, где висел костыль, застывшее тело репортера, его филактерии — маленькие черные коробочки для молитвы, — валяющиеся там же в грязи… А перед тем — то, как он обернулся на своем сиденье в вагоне, чтобы поговорить с ней. Его лицо, такое оживленное, целеустремленное, исполненное мужества, когда он говорил про газеты и демократию…
Расшвыривая снег по дороге, Керри замедлила шаг, подходя к окну «Вестерн Юнион». Фарнсуорт, телеграфист, наверняка лучше всех знал, кто где находится в Бесте — теперь Перекресток Билтмор, — поскольку сидел тут, в самой деловой части поселка, и слушал больше, чем говорил. А ей надо было успеть отыскать Дирга за то небольшое время, пока будет готов заказ миссис Смит. В поселке говорили, что они с братом уехали с фермы.
Расшвыривая снег, она снова подумала о том, что увидела тем вечером на земле. Филактерии. Символ веры и происхождения репортера. Маленькие черные коробочки, которые исчезли… куда? Они сейчас в полиции?
Керри подошла к окну.
— Мистер Фарнсуорт?
Металлическая ручка аппарата на его столе продолжала отстукивать сообщение. Не поправляя сползшие с носа круглые очки, он взглянул на нее, не поднимая головы, будто демонстрируя, что он занят.
— Я думала, не могли бы вы подсказать мне, где я могу найти Дирга Тейта?
Фарнсуорт не отрывал глаз от металлической ручки.
— Я что, похож на человека, которому платят за ответы на посторонние вопросы?
— Как часть вашей работы, наверное, нет. Но я спросила вас как жителя поселка.
— Если спрашивать меня, то пусть поселок идет к черту. Это поможет?
Рядом с Фарнсуортом на столе в рамке был щит, который Керри видела и раньше. Но теперь она к нему пригляделась. В его обрамлении были французские лилии, а в самом центре щита красовался силуэт, похожий на ее собственного Короля Лира, гордо царящего над своими курами на закате.
Петух.
— Галльский петух? — это была лишь догадка, импульс, вспыхнувшее воспоминание о том, что она видела эти лилии в статье Atlantic Monthly, где говорилось о символах национальной гордости, включая французские. Но вслух она произнесла это еще до того, как ей пришло в голову, что в разговорах с Фарнсуортом стоит быть осторожнее.
Телеграфист поднял голову. Прищурился.
— Эдвард Фарнсуорт, — продолжала она. — Не очень-то французское имя.
Губы Фарнсуорта так и не открылись, но уголок рта приподнялся в подобии улыбки. Как будто гроссмейстер наконец встретил достойного противника.
— Так, значит, Лига Национального Антисемитизма…
С его губ свисала незажженная сигарета — так же, как в ночь нападения.
— Какого черта ты пытаешься у меня выспросить?
— В тот вечер, когда произошло убийство, вы тоже исчезали, как раз перед тем, как репортер — еврейский репортер — был убит.
Фарнсуорт приподнял бровь, как бы прикидывая, посмеет ли она продолжать.
У Керри сжалось все внутри.
Начальник станции, стоявший в нескольких метрах, подошел к ним поближе и покачал головой на телеграфиста.
— Фарнсуорт в последнее время просто козел какой-то. Даже больше, чем обычно.
Телеграфист поджал губы в тонкую линию и посмотрел на Керри в упор. Она не могла разглядеть в этом взгляде ничего. Ни вины. Ни попыток все отрицать. Разве что… Что это могло быть? Своего рода гордость. И, может быть, злость. И вызов.
— Так вышло, Керри, — заметил начальник станции, — что я могу ответить на твой вопрос. Сам-то я не видал Дирга с того дня, как он вернулся из Уитнела — на следующий день после нападения он приехал на поезде. Но я слыхал, что братья Тейт поселились в пансионе, Спурс, 48, там, в Эшвилле. Я и сам там жил, когда только приехал сюда, потому и знаю. Его держит миссис Рейнольдс.
— Спасибо. Вы так любезны. — Керри взглянула на солнце. Ей придется гнать гнедого вскачь, если она хочет успеть доехать три мили от поселка до Спурс-стрит, быстро поговорить с Диргом — если его удастся найти, — забрать заказы Билтмора и вернуться за то время, что отвела на это миссис Смит. И до наступления темноты. От мысли о Дирге и темноте Керри стало не по себе.
Но точно такое же чувство она испытывала при воспоминании об Эдварде Фарнсуорте и его щите.
Фарнсуорт. Теперь к образам, мечущимся у нее в голове, добавились новые: телеграфист обходит здание станции. Снимает костыль с крюков. Поднимает его высоко над головой. И одним мощным ударом обрушивает на репортера.
— Да, он здесь, — объявила миссис Рейнольдс. — Как ни странно. Потому что он бывает нечасто. — Она неодобрительно наморщила нос. Прищурилась на Керри. — Вы можете увидеться с ним вот здесь, в салоне, — она указала налево, в сторону комнаты с большим количеством стульев и лампами в абажурах. — Или можете подняться к нему в комнату, на третий этаж. В зависимости…
От того, насколько вы приличная женщина, осталось невысказанным. Но Керри ясно это расслышала.
Как же прекрасно принадлежать к классу людей, от которых не ждут ничего хорошего. Можно поступать как угодно — все равно от тебя никто ничего не ждет.
— Я только на несколько минут. Так что я поднимусь.
Хозяйка ухмыльнулась. Но Керри уже взбегала бегом по лестнице со всей скоростью, какую позволяла узкая юбка.
Дирг открыл на первый же стук — явно ожидая кого-то еще. При виде Керри у него округлились глаза.
И в них мелькнул страх, подумала Керри, до того, как туда вернулось упрямство.
Он отступил, позволяя ей зайти и ничего не сказав в качестве приветствия. Его лицо закрылось, словно защищаясь. Отгораживаясь стеной.
Он указал на стул. Но сам остался стоять. Так что Керри тоже не села.
— Я тебя долго не задержу, Дирг.
Он скрестил руки на широкой груди.
— Я рада тебя видеть, — начала она. Хотя, если честно, она бы лучше грызла ржавые гвозди, чем задавала ему сейчас неудобные вопросы.
Его голос прозвучал хрипло, выдавая больше эмоций, чем он хотел показать.
— Я тоже рад тебя видеть.
— Дирг, я не собираюсь осуждать твое решение продать землю. Я знаю не хуже других, как с ней стало трудно. Особенно теперь, когда нас осталось так мало.
Его лицо слегка расслабилось. Он снова указал ей на стул, и на сей раз они оба сели.
Керри обежала глазами комнату. Узкая кровать в железной раме, деревянный комод, армейский топчан в углу — наверняка для Джерома, который сейчас в школе. Дирг не многое взял из дома — прялка его матери, маслобойка и ткацкий станок наверняка остались тем рабочим, которые будут разбирать хижину теперь, когда земля стала частью Билтмора. Но он принес оружие — старая винтовка его прадедушки висела над кроватью, винчестер стоял у стены рядом с дверью, а пистолет лежал на маленьком столике. Как будто он был готов к какому-то нападению, которое могло в любой момент случиться у его дверей.
Ее глаза вернулись от двери и ружей к нему.
— Этот мир больше не безопасен, — сказал он.
— А когда-нибудь был?
Его лицо, красивое и грубое, сморщилось, как будто он хотел заплакать.
— Раньше все было хорошо. Непросто. Но хорошо. А сейчас только посмотри. Ты, я, наша земля. Нас выпихнули. И кто же? Какие-то богатые янки. Думают, могут населить половину Синих гор. И кучка иностранцев, что понаехала сюда со своими грязными преступлениями.
— Ты это про убийство?
Он отвернулся.
— Не только.
— А что еще?
— Они явились сюда, чтобы вредить. — Янтарный взгляд его глаз на секунду смягчился. — Тебе нужна защита. — Он протянул большую, мозолистую руку, коснулся ее колена — но тут же отвернулся.
— Да нет, Дирг. Не нужна. Со мной все в порядке.
Секунду он смотрел на нее. Потом стиснул челюсть. Его глаза, которые только что были теплыми, снова стали ледяными. Вызывающими.
— Можешь не верить, как хочешь, Керри МакГрегор. Сама все увидишь. Эта страна недолго еще останется нашей. Они ее займут.
— Да кто они?
— Да все эти, кто и приезжать сюда не должен был — все чужаки. Итальяшки. Евреи. Цветные. Да все они.
Керри вспомнила совет тети Ремы и досчитала до десяти.
— А это не связано с тем, что ты ощущаешь, что это тебя вышвырнули?
— Вот погоди. Если так будет продолжаться, пропала вся чертова гонка.
— Да о какой гонке мы говорим?
— Не гонка. Вся белая раса может исчезнуть с лица земли. Тут. Во Франции. В Германии. Везде. Есть исследования — научные — это доказано. Только вопрос времени. От нас ничего не останется. Если что-то не изменить. И быстро.
Белая раса. Керри моргнула, и перед ней снова всплыла телеграмма Мэдисона Гранта: Галльский петух. Часть рисунка на щите в офисе Фарнсуорта, символ французской гордости. Reichsadler, должно быть, — это какое-то немецкое слово; она понятия не имела, что это значит, но наверняка какой-то символ немецкой гордости. А лысый орел должен был обозначать Соединенные Штаты, а не какие-то попытки Гранта спасти дикую природу.
И последние слова телеграммы: вся раса погибнет, если мы будем так продолжать. То есть пославший телеграмму использовал слово race в двойном значении: гонка, которую почти проиграли, но и ясная отсылка на национализм и цвет кожи.
— Господи, Дирг. Как же Мэдисону Гранту, Фарнсуорту и всем прочим удалось так заразить тебя этим?
Он вытащил из кармана часы и положил себе на ногу. Керри показалось, что их секундная стрелка буквально дрожит на всю комнату.
— А, Керри МакГрегор и ее знаменитая приметливость, да?
— Дирг. Я же знаю тебя. — Они встретились взглядами, и на секунду она видела только старые школьные парты, венки из незабудок, босые ноги в ледяной воде ручья. — Ты же только повторяешь все это. Это не твои слова — не того мальчика и юноши, которого я знала.