Глава 38
Лебланк прищурился, глядя в ночное небо. Всего минуту назад оттуда мягко падали снежинки, опускаясь на него и на его лошадь, пока они трусили по поместью. Но теперь снежинки стали падать с более резким, льдистым звуком, словно сообразуясь с его настроением. По крайней мере, Катафальмо и этот его брат-уродец не могли уйти далеко — если только, конечно, не уехали из города на поезде, как сказала эта плутовка, племянница Вандербильта. Но если они где-то здесь, то, заснув на улице в такую погоду, они наверняка замерзнут до смерти.
Эта последняя возможность взбодрила его — по крайней мере, его работа будет не напрасной. Если уж он не сможет притащить в Новый Орлеан самого Катафальмо, то привезет туда копию заключения коронера.
У Лебланка не было причин не верить Джорджу Вандербильту, который ничего не выигрывал, вмешиваясь в эту историю. Но он все равно ему не верил. Что-то в этом человеке — то ли мягкость в его глазах, то ли еще что — делало его одним из тех, кто мог приютить беженца с какой-нибудь жалостливой историей и инвалидом в виде довеска.
Имение Вандербильта было слишком большим, чтобы вот так запросто объехать его целиком в поисках преступника — около сотни тысяч акров, может, даже и больше. Но мороз, а теперь еще и дождь со снегом заметно сократили Лебланку зону поиска. Если эти итальяшки еще в поместье, они должны будут спрятаться в каком-нибудь помещении. Пока он только мельком обыскал чертов дом, который был не меньше иного замка, да конюшни размером с большой дом. Катафальмо, как и все преступники, которых ловил Лебланк, должен был постараться сбежать как можно дальше от преследования.
Только потому, что племянница Вандербильта казалась такой невинной и глуповатой, Лебланк все же решил проверить станцию, где, по ее словам, она видела итальянца по пути из города. Но и смотритель, и телеграфист, посмотрев на него, как бараны на новые ворота, в один голос заявили, что в последнее время не видели тут макаронников.
Телеграфист, Фарнсуорт, сказал немного больше, когда Лебланк сунул ему очередную купюру, но это все касалось только того, что в последние годы, с тех пор как Вандербильт строит тут дом, тут развелось слишком много макаронников. И да, один из них, тот, что с хромым мальчишкой, болтался тут на станции в ту ночь, когда случилось убийство, которое до сих пор не раскрыто.
— Вот и хорошо, и надо, чтоб они все валили отсюда, — заявил телеграфист, делая долгую затяжку сигаретой и выпуская дым с другой стороны окна своего офиса. — Разрази гром, если нам тут нужны еще и итальяшки. Да вся страна пойдет к чертям. Только добрые гены зря подвергают опасности.
Лебланк, подмигнув, повторил с ухмылкой:
— Подвергают? — Забавное слово для какого-то задрипанного служащего в захолустном городишке. Где он только мог такого понабраться?
Вернувшись в поместье, где он обыскал оранжерею и свинарник, отчего его ботинки провоняли насквозь, Лебланк направил свою лошадь к самой лучшей цели на сегодня. Он вытащил из постели садовника по имени Биддл, чтобы спросить у него, какие еще строения есть в поместье, и тот, увидев значок Пинкертона, ворча, подчинился, после чего рухнул досыпать.
Хлев. В этом был прямой смысл. Там теплее, чем во всех прочих строениях. Он дальше от дома, чем конюшни и оранжереи. И итальяшки будут чувствовать себя там как дома — примитивные, сами-то как скоты.
И вот Лебланк, держа фонарь, осадил лошадь в нападавшей с неба слякоти и вглядывался в скотный двор с ближнего холма. Башенка с часами над главным входом была едва различима в тусклом свете луны, который отражался от покрытых снегом крыш и полей внизу.
Он сплюнул в сторону. Это сколько же надо денег, чтобы построить башню с часами для коров? Конечно, именно богатые люди платили Лебланку за работу, позволяя ему процветать, занимаясь своей профессией, — но иногда они казались ему невыносимыми.
Лебланк направил своего коня вокруг фермы, где сейчас, после полуночи, было совсем тихо. Держа в руке фонарь, он вытянул ее вперед и в сторону, разглядывая следы на снегу. Даже притом что снег был ему непривычен, он понимал, что человек с ребенком-инвалидом, прошедший весь путь от главного здания, непременно оставит за собой какие-то признаки, если уж не сами следы того, что он тут проходил. По сути, прикинул он, чувствуя, как холод начинает пробирать его до самых костей, которые заныли, человек и сильно хромающий ребенок вообще, скорее всего, досюда бы не добрались.
Но он все же поищет. Быстренько. Прежде чем его ноги окончательно превратятся в ледышки.
Спешившись у входа на ферму, Лебланк привязал лошадь к столбику прямо у башни и распахнул большую входную дверь. Стараясь не вдыхать запах сена — он ненавидел всевозможные фермы, а уж необходимость шарить в вонючем хлеву в Рождественскую ночь выглядела особенной издевкой.
Он встал и прислушался: все тихо, кроме дыхания и топтания коров да шороха мышей. Слух у Лебланка был, если на то пошло, даже острее, чем зрение. Здесь, в хлеву, никто не прятался.
Не глядя на лошадь, которая, увидев его, подняла голову, словно надеялась, что это знак скорого отъезда, Лебланк снова обошел вокруг хлева. Закрытые контейнеры с написанным на боках словом Билтмор стояли неподалеку в ряд. Чувствуя себя с каждой минутой все более замерзшим, злым и усталым, Лебланк проверил их все: ничего, кроме пустых серебристых канистр. И никаких следов.
В отдалении, в северо-западном углу фермы, отдельно стоял ящик с сеном. Он подошел к нему, уже не чувствуя собственных ног. А им с кобылой еще надо возвращаться в Эшвилл, чтобы поспать хоть несколько часов до рассвета.
Но на всякий случай, потому что он был тщательным работником, он взял вилы, стоявшие прислоненными к стене хлева. Первые он воткнул в сено с такой силой, что их зубья вонзились в сено на всю глубину. Вторые он воткнул еще глубже — они вошли вглубь по самую рукоятку. Как он и думал — ни звука. Вообще ничего.
Так что Катафальмо и его братцу, где бы они сейчас ни находились, лучше самим сдохнуть от холода. Потому что уж завтра, когда Лебланк наконец найдет их — а он, черт побери, непременно найдет их, — он уж заставит их пожалеть, что они обошлись ему не только в четыре года поисков, но и сейчас, под самый конец — а Лебланк знал, что он близок, — в целую бессонную ночь и еще немного — в отмороженные кончики пальцев.
Лебланк вернулся ко входу. Шевеля замерзшими пальцами рук, он отвязал лошадь, вскочил на нее и направился в сторону подъездной тропы. В тусклом круге света, который отбрасывал его фонарь, он не видел гор, но знал, что они поблизости, и они действовали ему на нервы, окружая и громоздясь над ним, как все горы.
Проезжая мимо башни с часами, он сделал гримасу — башня с часами в чертовом хлеву. Он решил, что, как бы он ни ненавидел преступных ублюдков, поимке которых посвящал все свои дни, как бы терпеть не мог всех этих итальяшек, горы и фермы, все же больше их всех он ненавидел богатых людей.
Глава 39
Сол услышал шум, треск и скрип подъезжающей повозки. Но время дня было совсем неподходящим.
Ферма Билтмора ожила еще утром, до рассвета, когда в темноте прибыла команда местных людей, зажгла фонари и начала двигать вещи и собирать жестяные подойники. Они с Нико лежали, зарывшись, на сеновале над хлевом, который находился под холмом, через поляну от главного здания, в дальнем конце поместья, возле Французской реки.
Сначала, убежав из конюшни, они спрятались в оранжерее в зарослях пальм и орхидей, но только на несколько часов, вечером, до Рождества. Сол понимал, что Лебланк скоро обыщет все вокруг, так что, когда стало темно — наверное, уже после полуночи, — они пробрались по лесу к дальнему пастбищу и спрятались, чтобы согреться, под открытым сенным навесом. Он был открыт с одной стороны, но с трех остальных все же защищал от ветра. Они забрались под сложенное там сено и прижались друг к другу, чтобы если не согреться, то хотя бы выжить. Внизу, под холмом, из-под навеса виднелась ферма.
— Там, позади, стоит ящик с сеном, — сказал Сол Нико. — Мы спрячемся там, если он придет искать…
И тут, в тишине, они оба услышали хруст шагов лошади Лебланка по ледяной корке на снегу, еще до того как увидели свет его фонаря. Пока Лебланк обыскивал ферму, они оставались, где были. Они видели, как он исчез в хлеву, как появился оттуда с фонарем, как ходил вокруг. Когда он метнул в ящик с сеном две пары вил, они испуганно переглянулись.
Когда Лебланк снова взобрался на свою лошадь, стоящую по щиколотки в снегу, и скрылся из виду, Сол с Нико забрались внутрь. Сол теперь тоже хромал, не чувствуя ног после того, как просидел столько времени, не шевелясь, в холодном лесу, и он нес Нико, который от холода почти засыпал. Только коровы и их блаженное тепло смогли их согреть. Это, и то, что они вместе зарылись глубоко в сено на сеновале.
Перед рассветом, когда ему показалось, что кто-то из рабочих поднимается на сеновал, Сол выбрался через верхнее окошко башенки с часами и вместе с Нико, уцепившимся за его шею, перелез на растущий рядом клен. Когда все рабочие, закончив утреннюю дойку, ушли, они снова вернулись в хлев. В Рождество и сегодня, на следующий день, коров, конечно, все равно надо было доить, кормить и мыть, но вся остальная работа в хлеву была ради праздников прекращена, и теперь коровы тихо ждали времени вечерней дойки.
Был полдень, и все телеги давно уехали, развозя молоко джерсийских коров в главное здание, семьям работников и остатки — в городскую больницу, в качестве подарка от Билтмора. Со времени работы в конюшне Сол знал все эти детали распорядка дня фермы.
Так что никакая телега не должна была в это время громыхать и кататься по скотному двору.
У Сола не было оружия, и он потянулся за вилами. Конечно, это не поможет против пистолета Лебланка, но от беспомощности он готов был хвататься за что угодно. Выглянув из-за кучи сена, Сол поглядел во двор, но сумел увидеть только макушку головы клейдесдали.