Они с Нико почти ничего не ели со вчерашнего вечера — кроме ломтика сыра и корки хлеба, которые оставил кто-то из рабочих. И еще выпили молока.
Но зато им все же удалось хоть как-то спрятаться.
— Мистер Бергамини, — послышался детский голос, или нет, это был уже почти мужской голос. Сол подполз ближе. Джарси МакГрегор поднес большие, сложенные рупором ладони к детскому рту. — Мистер Бергамини? Вы тут? Керри сказала, что да.
— Надо спешить! — закричала его сестра, Талли. Такой громкий крик у такой piccolo ragazza, маленькой девочки.
Сидевшая на козлах Керри, прикрыв рукой, как козырьком, глаза, посмотрела наверх, на сеновал — как будто она могла разглядеть их там сквозь щели между досками.
Нико сделал Солу знак, что им надо спуститься вниз.
— Mi fido de te, — тихо сказал Сол, повторяя слова самого Нико. Я тебе верю.
Сол подхватил Нико под локоть, и они вместе спустились по ступенькам с сеновала и появились перед телегой. Сено торчало у них из волос и цеплялось к одежде.
Талли приветственно подняла руку.
— Думаю, особого выбора у вас нет, но мы правда рады, что это мы вас нашли.
— Мистер Вандербильт сам разрешил нам взять эту телегу, — прошептал Джарси, как будто разговор в полный голос мог помешать ему выполнять свою миссию.
Керри наклонилась с козел.
— Мистер Бергамини из пастухов и молочников Бергамини, я рада, что вы с Карло целы.
— Спасибо, что вы подумали об… — он указал рукой на хлев. — Об этом. — Он пожал ей руку. — Меня зовут Сол. Сальваторе Катафальмо. А это Нико, мой брат.
Порывшись в телеге, она приподняла лошадиную попону, чтобы показать, что они привезли.
— Я почти уверена, что мистер Вандербильт знает, зачем я попросила взять телегу. Он не спросил, куда я поеду на ней, — так что, если его будут об этом спрашивать, он скажет, что не знает.
— Я хотел бы рассказать вам всю правду. Про Новый Орлеан. — По тому, как дернулись ее плечи, он увидел, что она не уверена в том, что хочет знать эту правду. Что она решила помочь ему, опираясь только на свои инстинкты.
— Спасибо. Это потом. Сейчас, как Талли и сказала, нам надо спешить. — Она засунула в лепешки жареного в масле с тимьяном цыпленка и протянула их сначала Нико, потом Солу. — Мы привезли еще много. Пока я смогла улизнуть, чтобы меня не видела миссис Смит, у Ремы было время кое-что собрать. — Она подмигнула им обоим. — Рема не выпустила бы нас без этого за порог кухни. — Она приподняла угол скатерти, показав еще дымящийся черничный пирог.
Сол, онемевший от надежды, которую он боялся облекать в слова, не задавал никаких вопросов.
Джарси, с рыжей прядью, упавшей на глаза, шагнул вперед.
— Похоже, нам надо снова знакомиться. Рад познакомиться с вами, мистер Сальваторе Катафальмо. — Он ухмыльнулся, перекатывая на языке это имя. — И с тобой тоже, Нико.
Прежде чем Сол успел ответить, Нико, откусив большой кусок пирога, произнес шепотом, с вымазанным черникой ртом и полными слез глазами:
— Grazie. Grazie mille.
Взглянув на Сола, Нико сказал всем МакГрегорам так тихо, что близнецам пришлось наклониться к нему, чтобы расслышать:
— Мы вам верим.
Глава 40
Керри тихонько выскользнула из парадной двери Билтмора в белоснежный мир. Миссис Смит позеленела бы, увидев, что служанка выходит из парадной двери, но Керри было все равно.
После Рождества прошло несколько дней. За это время Керри уже дважды пробиралась в коровник с запасом еды, оба раза уже в темноте, когда все рабочие уходили. Сегодня, в воскресенье, у нее был выходной — по крайней мере, в Билтморе. Она провела его в уходе за отцом, как и все прочие ночи на неделе до самого утра. Это была своего рода проверка — как мало сна нужно человеку, чтобы он все еще мог функционировать. Но где-то, и где-то уже совсем недалеко, таился тот момент, когда волна переутомления, постоянно плещущаяся вокруг, поднимется выше головы, обрушится и смоет ее.
Сегодняшний день она провела с Талли и Джарси. Это всегда улучшало ей настроение, и она повернулась, чтобы посмотреть на медные крыши и шпили Билтмора, бросающие отблески на снег.
Два садовника, расчищающие дорожки от снега, выпрямились, чтобы помахать ей. Гости еще не вставали, Джордж Вандербильт наверняка сидел в своей обсерватории на самом верхнем этаже дома, слуги ходили на цыпочках — и Билтмор застыл, погруженный в тишину, если не считать шуршания лопат по снегу.
На улице Керри было на удивление тепло, даже несмотря на то, что она оставила пальто отца близнецам. Как будто те мгновения, что она провела с Джоном Кэботом в Рождественскую ночь, все еще ускоряли бег крови во всем ее теле.
И именно поэтому, строго сказала она себе сейчас, при ясном свете дня, она должна быть начеку.
Несмотря на весь глубокий водоворот ощущений той ночи и несмотря на его историю, о которой она узнала, основания для опасений все еще присутствовали. Например, само клише — горничная, влюбленная в симпатичного джентльмена, которая поверила, что и он любит ее, обнаружила вскоре, что стала для него всего лишь забавой. Конечно, Джон Кэбот казался совершенно искренним, но не то же ли самое говорят все брошенные девушки, оглядываясь на историю своей любви? И он откуда-то знал Арона Берковича до того вечера на платформе, но ничего не сказал об этом Вольфе. Для человека, который якобы так ценил чистоту сердца, в том, что он утаил сведения о знакомстве с жертвой убийства, было что-то неправильное.
Она не должна позволить его привлекательности или своей симпатии к нему снести ее с ног, как потоком. Она должна сохранять осторожность.
Керри углубилась в лес, в густой снег. Хоть она и натерла свои ботинки воском, чтобы они не промокали, чулки все равно были уже мокрыми.
Талли и Джарси в хлеву не спали и уже были одеты. Талли аккуратно причесана, Джарси всклокочен. Втроем они сменили отцу постель, и, когда все было закончено, в воздухе запахло сосновой хвоей.
Керри поцеловала близнецов в макушки.
— Ну как? Он что-нибудь говорил?
Близнецы переглянулись.
— Так, вы, двое? Что такое?
Джарси нахмурился, взглянул на Талли, потом на отца, который слегка шевельнулся.
— Он сказал не рассказывать.
— Джарс, мне все равно. У меня не будет секретов от Керри.
Керри уперла руки в боки.
— Что бы там ни было, думаю, я должна знать об этом.
Джарси вздохнул и скрестил руки на груди, но продолжал молчать.
Керри сосредоточилась на сестренке, которая несла любую ответственность, как солдат несет свой мешок. У Талли не было привычки уклоняться от обязанностей.
— Он сказал достаточно для того, чтобы Джарси передал сообщение, — вырвалось у нее.
— Сообщение?
— Ну, что-то вроде письма. Он отнес в Билтмор.
— В Билтмор. — Керри уставилась на брата. — И не сказал мне ни слова?
Джарси надулся.
— Сказал, чтоб я доставил прямо мистеру Джорджу Вандербильту. Сказал, чтобы я тебе не говорил.
Керри сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.
— А что именно было в том письме?
— Без понятия. Оно было плотно сложено. Сказал, чтоб я не открывал.
— Да где же он взял бумагу и ручку?
— И это без понятия. По мне, это было что-то вроде такой красивой бумаги, может, кто-то дал ему ее. Я только знаю, что он велел мне отнести это туда.
Керри обернулась к отцу. Его глаза были открыты, дыхание было частым и прерывистым.
— Ну что ж. Не хочешь ли рассказать мне про письмо, которое ты попросил Джарси передать?
Если он и услышал ее, его лицо оставалось бесстрастным.
— Или, может, хочешь сказать мне про ту фотографию, где вы с Робертом Братчеттом? Ты поэтому так разозлился, когда он заходил?
Никаких движений. Отец только снова закрыл глаза.
Талли дернула Керри за рукав.
— Он все время то просыпается, то засыпает. Тетя Рема придет подежурить с ним, чтобы мы все втроем могли сходить в часовню.
Продолжая беспокоиться, Керри чмокнула Рему в щеку, когда та пришла, и вместе с близнецами вышла на улицу. Захватив две удочки и острогу, они незаметно проскользнули мимо клироса вглубь часовни. Их методистская церковь стояла так близко на берегу ручья, что весной, когда он разливался, маленькое квадратное строение заливало выше фундамента, до самой кафедры. Священник из Черных гор должен был прийти позже, так что они только послушали гимны, одновременно и радостные, и печальные. Сегодня никто не играл ни на каких инструментах, присутствовало лишь немного потрепанных людей из паствы, вымокших в снегу по дороге. Пузатая печурка шипела, рассыпая искры; пение вздымалось к высоким самодельным потолочным балкам. Тут звучали голоса, полные боли и надежды, голоса людей, знавших, что отчаяние — это жизнь, а жизнь — это отчаяние, и благодать дается тем, кто готов принять ее.
Ниспошли благословенье,
Сердце ввысь к себе направь,
Чтоб молитва в искупленье…
Керри перестала петь и прислушалась к бульканью ручья, едва различимому из-за звуков музыки. Этот ручей никогда не пересыхал, а вот небесные блага, напротив, казались гораздо менее надежны — по крайней мере ей, спящей не более четырех часов в день между службой в замке американских владык днем и заботой об умирающем отце по ночам.
Выйдя через заднюю дверь, пока музыка все еще звучала и переливалась внутри, Керри с близнецами прошли по берегу выше по течению. Много лет назад индейцы чироки построили запруды в горных ручьях, включая этот, некое подобие «V» из камней, сложенных в реке, широким концом вверх по течению. Запруда была устроена так, чтобы загонять форель в узкий конец, где ее легче было поймать. Размотав свои лески из плетеной конской гривы, натертой воском, Талли и Джарси начали копаться под снегом в мягкой почве на берегу ручья в поисках червей. Талли достала свинцовую пулю, которую она расплавила и продырявила, чтобы сделать грузило.