Она висела, покачиваясь, слушая скрип гвоздей, держащих медный желоб, — гвоздей, которые могли вот-вот не выдержать эту весовую нагрузку. Как только могла быстро она заскользила, обдирая в кровь руки, по желобу вниз. Ей удалось миновать место, где Грант мог бы поймать ее, но пальцы уже тоже начинали слабеть.
Она была почти, почти на другой части крыши. Если бы ей удалось…
С ужасным скрежетом несколько гвоздей вылетело из крыши, желоб оторвался от ската. Думать было некогда. Она изо всех сил выбросила обе ноги вперед, в сторону ската передней крыши, и полетела туда всем телом.
Оказавшись на скате крыши одной из мансард четвертого этажа, она вцепилась в нее, схватилась за фигурный фиал на ее верхушке и повисла, держась за него обеими руками. Но фиал, сделанный исключительно для красоты и не рассчитанный на вес человека, почти сразу же начал раскачиваться, выдирая удерживающие его гвозди.
Крики теперь раздавались и сверху, и снизу: Грант призывал помочь несчастной судомойке, которая, по его словам, решила трагически свести счеты с жизнью, хотя, похоже, как это часто бывает, раскаялась в последний момент, и теперь, к сожалению, уже слишком поздно…
Керри понимала, что он рассчитывает на победу гравитации и углов.
Фиал оторвался, и она заскользила вниз по скату, где больше не за что было уцепиться. Она знала, что под ней оставались три этажа, а внизу были каменные плиты передней террасы.
Потом ее нога уперлась в край другого медного водосточного желоба. На какой-то момент это остановило ее.
Голоса снизу кричали, чтобы она держалась крепче и постаралась спуститься вниз.
Керри медленно обрела равновесие так же, как в детстве, когда лазала по горным уступам. И так же медленно, очень медленно и осторожно пошла по желобу, стараясь как можно сильнее прижиматься к крутому скату крыши.
Ей удалось дойти до следующей мансарды, которая была расположена так, что она, удерживаясь, смогла выпрямиться и оглядеться.
Держась за край крыши, она дотянулась до края мансарды. И только теперь рискнула посмотреть вниз. До каменных плит внизу все еще было три этажа, но теперь ей навстречу поднимался стеклянный купол зимнего сада.
Желоб, на котором она держалась, тоже начал подаваться. Прижавшись к мансарде, чтобы не потерять равновесие, она прыгнула на медный край стеклянной крыши, ударившись об него с глухим звуком. После чего начала сползать всем телом вниз по медным и стеклянным панелям на край купола. Все ее исцарапанное и ушибленное в разных местах тело болезненно ныло. Но она была уже на нижнем краю купола, и флагштоки находились всего лишь этажом ниже нее. И там же была толпа людей, чьих лиц она не могла различить, потому что перед глазами у нее все расплывалось. Они бежали к ней. Протягивали руки, чтобы помочь совершить последний, окончательный спуск.
Перед тем как прыгнуть с края купола зимнего сада, Керри замерла на секунду и бросила взгляд наверх. Мэдисон Грант стоял, перегнувшись через каменные перила, и, прищурившись, смотрел на нее.
— Слава богу! — воскликнул он. И благодарственно помахал толпе рукой.
И в этот момент Керри поняла, как все будет. Представила, какую версию произошедшего выдвинет он: это он — спаситель несчастной судомойки, которая в этот злосчастный день в отчаянии прыгнула с самого верха Билтмора, но потом передумала и попыталась спасти свою жизнь. И которая, к счастью, не пролетела все эти десятки метров вниз, убившись до смерти, но, конечно, бедняжка, практически лишилась памяти и перепутала все события.
И именно его версии поверят. Но, подняв голову, она позволяла ему увидеть свое окровавленное лицо, покрытое синяками. Пусть увидит, что она все знает. Неважно, как много людей он соблазнит своим богатством, связями и блеском, неважно, как много из них он сумеет убедить смотреть на мир его глазами, она знает, кто он такой.
Глава 58
Лилли повернулась к Джорджу, предлагающему ей руку, чтобы помочь спуститься с парадной лестницы, и на какой-то момент едва не сломалась. Едва не опустила свое прелестное лицо и не сказала ему, что все это ошибка, что она зря решила возвратиться обратно в Нью-Йорк.
Поместье Билтмор было в полном цвету — тюльпаны и азалии, которые Джордж прилежно перечислял ей вместе с один бог знает чем там еще. Лилли мало волновали садовые работы, хотя она любила яркие краски в жизни. И Билтмор весной был именно таким.
Над ней возвышался дом. Точно зов. Напоминая ей, что еще не поздно. Что, может быть, несмотря ни на что, ей не обязательно уезжать… что он все еще может стать ее.
Лакей с этим ужасным акцентом, должно быть, уловил ее неуверенность, когда она, помедлив, обернулась на дом. И приподнял бровь.
Джордж — благослови его бог — слегка пожал ей руку.
— Мне так жаль, что вы не можете остаться.
Слегка качнувшись к нему, потому что даже сейчас она не могла совсем уж отказаться от охоты, она ответила на это пожатие.
— Ах, если бы я могла…
Выражение его лица смягчилось.
— Я понимаю, семейные дела требуют постоянного внимания.
— Да, — согласилась она. Потому что он действительно понимал это. Он был очень привязан к своей семье.
Она заглянула в его карие, поэтические, печальные глаза. И увидела там человека, который при некотором небольшом усилии — еще несколько долгих прогулок с Седриком, еще несколько ее серьезных расспросов про Сарджента и Ренуара на его стенах, еще несколько поездок верхом по его драгоценным горам — вполне мог быть убежден в том, что влюблен в нее.
Он уже несколько недель как запутался в силках, убеждала она себя. Осталось лишь сделать последний рывок. Но, к собственному ужасу, она понимала, что не может этого сделать. Что Джордж Вандербильт слишком нравится ей, чтобы становиться его женой.
Потому что при всех своих достоинствах, образовании и путешествиях по всему миру Джордж Вандербильт в душе оставался маленьким мальчиком, который хотел любить и быть любимым. Который хотел доверять и вызывать доверие.
Честность погубит меня, подумала Лилли.
Чем больше она привязывалась к нему, тем лучше понимала, что не сможет обманывать его по поводу того, кто она есть на самом деле и как далеко могут заходить все ее порывы и инстинкты человека действия. И по поводу своих чувств она тоже не сможет обманывать Джорджа. Чувств, которые, к ее полному ужасу, были направлены совершенно в другую сторону. Туда, куда она сама не сможет пойти никогда в жизни.
Но которые сейчас сами направлялись к ней. Итальянский конюх с его маленьким братом приближался к ним.
У нее сжалось сердце.
Но на сердце можно не обращать внимания.
— Мистер Сальваторе Катафальмо, — приветствовала она.
Он остановился возле своего хозяина.
— Мисс Бар… — он не закончил слова, как будто у него перехватило горло. И отвернулся. И снова посмотрел на нее. Своими черными выразительными глазами. Которые сейчас были печальны. Ужасно, необратимо печальны.
— Мистер Катафальмо, — повторила Лилли, выручая его. — Я как раз хотела сказать вам и вашему хозяину, что я узнала — оказывается, Лебланк был нанят моим отцом, и теперь он уедет из Эшвилла навсегда. Я отправила отцу телеграмму, чтобы он прекратил поиски человека, который, — она не смогла произнести слово убил, — был обвинен в смерти шефа Хеннесси.
Они с Солом обменялись взглядами, от которых было больно обоим.
Сол Катафальмо имел все права раскрыть, что именно ее отец был возможным организатором всех погромов и линчевания, что он больше всех выиграл от того, что итальянское сообщество утратило контроль над верфями. И, может, он еще не раз сделает это. Хотя ради него самого она надеялась, что он не станет этого делать. Ее отец умел уничтожать всех, кто вставал у него на пути.
Глаза Лилли скользнули к малышу Нико. Глядя, как он хромает и прижимается к брату, она почувствовала непривычный укол вины. Его нога была искалечена в результате погромов, что она видела из окна той ночью в Новом Орлеане, — погромов, которые, как она знала, были спровоцированы ее отцом.
Потом, позже — завтра, через неделю или через год — она подумает об этом как следует. Может, даже заявит об этом отцу.
Сейчас же она могла думать только о том, какую жертву она приносит, уезжая. Даже не одну, а две — и обе очень болезненны. Отказаться от положения, богатства и Джорджа до того, как он попросит ее стать его женой. И, кроме этого, отказаться от страсти, которая привела бы ее к нищете и изгнанию из общества, чего она, скорее всего, не вынесла бы.
Внезапно ее рука скользнула к сумочке и развязала шелковые шнурки. Она вытащила оттуда сложенную пачку бумаг, истрепанную временем. Развернув, она протянула их Джорджу.
— Я уже давно должна была отдать вам это.
Он пролистал рисунки и широко раскрыл глаза. Потом обернулся к ней.
— Но это прекрасно. Это же не вы…
Она рассмеялась.
— Ну конечно, не я. Это сделал ваш конюх, вот этот самый. Возможно, если сын Ричарда Ханта все еще работает с вами, он будет заинтересован в способном ученике.
Быстро кивнув Солу Катафальмо, она отвернулась, чтобы никто, и особенно Джордж, не заметил блеснувших в ее глазах слез.
— Я очень, очень полюбила ваш Билтмор, — прошептала она.
Джордж прижал ее руку к щеке и на секунду задержал там. Жест настоящего друга, подумала она. И на секунду задумалась о том, каково это — быть хорошими друзьями с собственным мужем.
— Au revoir,Джордж, — прошептала она.
И Монкриф, лакей, помог ей забраться в коляску.
Только потому, что так предписывали хорошие манеры, Лилли Бартелеми, подняв руку в перчатке, помахала хозяину дома и человеку, которого она хотела бы любить в каком-нибудь далеком мире, где происхождение, богатство и место в обществе не имеют никакого значения.
А потом, поскольку Лилли Бартелеми никогда не оборачивалась назад, она подняла голову и повернулась в сторону закрытого сада и гор, встающих за ним. И постаралась дышать ровно, невзирая на железные клещи, сжимающие ее сердце.