— Так вот… Представьте себе, что утром…
И Маспи Великий рассказал о вторжении корсиканцев. Он с патетическим волнением передал свое потрясение при виде того, как его близким угрожали эти хулиганы (он обошел молчанием свое падение). Его рассказ стал лиричным, когда речь зашла об испытанном им унижении, он прибавил немного, когда дошел до угроз Корсиканца, бурно и горячо описал сцену с пощечиной, вызвал всеобщую жалость, когда рассказывал, как смело выступил против оскорбления, нанесенного Селестине.
Перрина Адоль не сдержалась и воскликнула:
— Да я, я бы с потрохами съела этого Бастелику!
Элуа, не обратив ни малейшего внимания на возглас, заключил:
— Теперь вы знаете все, и я вас спрашиваю: что нам делать?
Все молчали. Фонтан спросил:
— А что ты хочешь, чтобы мы сделали?
— Надо объявить войну Корсиканцу и его банде!
— В нашем-то возрасте?
— Возраст не имеет значения, когда на карту поставлена честь.
Снова молчание, теперь рискнул Двойной Глаз.
— Ты забыл нам сказать, зачем приходил Корсиканец.
Хозяин дома предпочел бы не касаться этого момента.
— Он обвинял меня в том, что я донес на него Пишеранду по делу об убийстве этого Итальянца, найденного в Старой Гавани!
— А это не так?
Этот вопрос был хуже любого оскорбления.
— Что? Как ты смеешь…
— Ну, когда имеешь сына в полиции…
Фонтану пришлось схватить Элуа в охапку, чтобы помешать ему броситься на Двойного Глаза.
— Пусти меня, Доминик! Я заткну ему его слова в глотку, чтоб он задохнулся!
— Ну, Маспи, успокойся! На что это похоже? Вы же закадычные друзья, ты об этом помнишь?
С трудом Элуа удалось успокоиться. Двойной Глаз поднялся.
— Маспи, я сочувствую, но говорю тебе откровенно: твои дела с Корсиканцем меня не касаются… Каждому свое. Я не хочу иметь ничего общего с Салисето и его людьми… Мы не знаем друг друга. И в моем возрасте я не хотел бы заводить с ним знакомства. Пока!
Он ушел в гробовом молчании. Со своего стула Маспи презрительно заявил:
— Если есть кто-нибудь еще, кто думает так же, как он, можете следовать за ним!
Поколебавшись, Шивр стыдливо прошептал:
— Постарайся меня понять, Маспи… Тони — это кусок, который слишком велик для моего рта…
— Пошел вон!
Обжора быстро проскользнул к двери. Маспи горько улыбнулся:
— Вот они, друзья!
Фонтан попытался уладить дело.
— Ты должен попытаться понять, Элуа. Мы не в состоянии бороться против Салисето. Единственное, на что мы можем надеяться, это чтобы он отстал от нас… Плохо придется моей мелкой коммерции, если я с ним свяжусь…
— Прощай, Фонтан!
— Но…
— Прощай, Фонтан!
— Хорошо… Если ты так, я не настаиваю! Ты идешь, Доло?
Иди-Вперед колебался и как побитая собака бросал взгляды на Маспи, но все-таки пошел с Фонтаном-Богачом, который покупал у него все, что он мог тем или иным путем добыть. Повернувшись к Адолям, Маспи Великий широко раскинул руки, демонстрируя свое бессилие.
— А мы-то надеялись на помощь… что, в случае чего, не останемся одни… и вот!.. Трусы!.. Все трусы!
Перрина, дрожа, поднялась:
— Мы остаемся с вами, Дьедонне и я!
Ее муж добавил:
— Тем более что касается Итальянца — это удар ножом, это как раз в духе Салисето, или Бастелика, или Боканьяно!
Маспи Великий взял за руки Дьедонне и Перрину.
— Спасибо… Я буду сражаться один. Самое позднее завтра я найду Корсиканца и мы объяснимся как мужчины. Если я не вернусь, то рассчитываю на вас, не бросайте моих…
Сцена была столь волнующей, что Элуа залился слезами. Его примеру последовала Селестина, затем бабушка, затем Дьедонне. И вскоре плакали все, кроме дедушки и Перрины, которые были другой закалки.
Адоли ушли, Элуа медленно прошел в середину гостиной. Он был подавлен.
Обеспокоенная, Селестина спросила:
— Элуа… это правда, что ты пойдешь к Корсиканцу?
Он неодобрительно посмотрел на нее.
— Ты хочешь послать меня на смерть? Вот уж никогда от тебя этого не ожидал! Сознавайся, тебе не терпится стать вдовой?
— Но ты же сам, вот только что…
— Просто у меня такая манера разговаривать, и хватит с меня твоих вопросов! С чего это тебя так волнует, что я буду делать, а что нет? Впрочем, наша честь пострадала не сегодня! Это случилось, когда твой сын пошел работать в полицию! Да, это и стало позором, настоящим позором нашей семьи!
Селестине пришлось приготовить липовый отвар своему мужу, чтобы он успокоился.
В кабинете Пишеранда, с помощью Бруно и Ратьера, инспектор пытался заставить Бастелика признаться в том, что это именно он убил Томазо Ланчиано с целью ограбления. Но Антуан оказался крепким орешком. Он упрямо отрицал обвинения, говорил уверенно и спокойно, что не могло не произвести впечатления.
— Что касается ювелирного магазина, да, тут я согласен… Да, это я замочил того типа… Сплоховал в тот момент, ну что теперь! И это, похоже, будет мне дорого стоить… Добродетель никогда не вознаграждалась, инспектор… И вот неудача… Я как идиот продемонстрировал свое лицо, освещенное спичкой… Да, любой новичок был бы более сообразительным… В нашем деле такое не прощается… это факт! Мне остается только надеяться на своих друзей, чтобы они не забыли меня, пока я не выйду на волю…
— Ну, старичок, это будет не завтра!
— Кто знает? А что до Итальяшки, которого вы пытаетесь на меня навесить, то дудки! Никогда не видал, никогда ничего о нем не слышал!
— Ты меня дурачишь?
— Нет. Я вообще узнал о существовании этого тина только тогда, когда он скончался, если можно так сказать… Ну, инспектор, если бы я укокошил парня, у которого при себе камешков на миллион, то неужели я стал бы вмешиваться и тратить потом время на ограбление ювелирной лавочки, как по-вашему? Стал бы я ввязываться из-за нескольких дамских сумочек, если бы был тогда при больших деньгах? Не надо считать меня таким дураком! Если хотите знать мое мнение, то все произошедшее с Итальяшкой — дело случая… тут действовал не профессионал, иначе бы кто-нибудь хоть что-то об этом бы слышал!
Пишеранд на три четверти был убежден, что доводы Бастелика не лишены смысла. После удачного дела гангстер не будет тут же испытывать судьбу, рискуя все потерять и при этом из-за гораздо меньшей выгоды.
— Допустим… Но в ювелирном магазине ты ведь был не один?
— Один.
— Тебе безразлично, что ты все берешь на себя?
— Это закон.
— Хорошо! Если тебе нравится изображать из себя жертву…
Антуан гордо встал.
— Не жертву, а мужчину, инспектор!
Бруно и Ратьер после столь напряженного рабочего дня решили пройтись по Марселю, внимательно слушая и наблюдая за всем. Они оба, и один и другой, были еще молоды, но до такой степени увлечены своей работой, что никогда не упускали случая в ней потренироваться, даже когда об этом можно было и не думать. Они спускались на Канебьер, магазины уже закрывались, как вдруг Маспи услышал оклик:
— Бруно!
К ним спешила Фелиси. Бруно представил коллегу, который сразу же произвел приятное впечатление на девушку своей вежливостью и мужественным видом. Она мило улыбнулась другу своего брата, но было заметно, что ее что-то сильно беспокоит.
— Бруно, мне надо с тобой поговорить насчет Пимпренетты!
Ратьер хотел сразу же отойти в сторону, но Маспи его остановил.
— Ты можешь говорить при Жероме, он в курсе…
— Бруно… ты знаешь, что она выходит замуж за Ипполита?
— Не может быть!
— Это, увы, так… Я совсем недавно встретила Пимпренетту. Она заходила к нам делать прическу. Чтобы посмеяться надо мной, конечно… и она всем объявила, что выходит замуж… Расплачиваясь в кассе, она подозвала меня, чтобы поговорить: «Твой брат, Фелиси, отвратительный человек… Он наговорил мне сказок, а я поверила… но с этим покончено… если ты его встретишь, скажи, чтобы он ко мне больше не приходил, потому что сейчас уже все решено: я выхожу замуж за Ипполита… Помолвка состоится завтра в восемь у нас… Если ты согласна, то я тебя приглашаю…» Я ответила: «Нет, я не приду, Пимпренетта, Потому что мой брат был бы очень огорчен, а я не хочу, чтобы он думал, что я тоже его подвела! Только ты совершаешь большую глупость, выходя замуж за Ипполита, за это ничтожество!»
Она ответила, что это ее дело и ей совсем не нравится, что я говорю о ее будущем муже в таком тоне… Ну, короче, мы поссорились… Ты очень расстроен, Бруно?
Да, он был очень расстроен, потому что всегда любил и, конечно, будет любить Пимпренетту. Лишь посмотрев на Бруно, Фелиси и Ратьер догадались, что творится у него на душе. Затем Бруно повел плечом, как будто хотел стряхнуть что-то, прилипшее к нему.
— Хорошо… Вот и переворачиваем страницу!.. Тяжело мне будет, да, это так… но я думаю, что со временем это пройдет… А сейчас, моя Фелиси, я предпочел бы остаться один. Жером тебя проводит…
Фелиси поцеловала своего старшего брата, чтобы показать ему, что она его понимает и всегда готова помочь. После этого удалилась в сопровождении инспектора Ратьера. Он предложил ей выпить аперитив, и она согласилась. Таким образом, в момент, когда одна любовь умирала, другая зарождалась. Жизнь продолжалась.
Глава 4
Комиссар Мурато весь кипел. Он постоянно получал от своих начальников запросы о том, как продвигается расследование. Он вынужден был признаться, что если главный обвиняемый по делу о краже ювелирного магазина находится в тюрьме, то остальные члены банды гуляют на свободе, а украденные вещи не найдены. Что касается убийства Итальянца, то не удалось раздобыть ни малейшего доказательства, способного направить полицейских по следу. В зависимости от темперамента своих собеседников Мурато выслушивал или горькие упреки относительно неспособности некоторых служб и легкости, с какой иногда раздаются престижные должности; или же вежливые рассуждения, в которых и не ставится под сомнение усердие комиссара и его подчиненных, но содержится утверждение, что не следует требовать с людей больше, чем они могут дать. И делался вывод, что следует еще немного подождать, прежде чем официально признать явную недееспособность, которую уже невозможно скрывать. Естественно, весь свой гнев комиссар Мурато обрушил на своих сотрудников. Инспектор Пишеранд был самый старший и получил больше всех.