— В конце концов это уму непостижимо, Пишеранд! Уже целых пятнадцать дней прошло с тех пор, как выловили этого Итальянца, но если бы Генуя не сообщила нам, о ком идет речь, перед нами был бы все еще неопознанный труп. Преступление совершил неизвестный. Неужели вы воображаете, что государство нам платит жалованье за то, что мы приходим к таким заключениям?
— Мы делаем все, что в наших силах, патрон…
— Приходится предположить, Пишеранд, что ваших сил недостаточно!
— Передайте это дело другому!
— Хорошо придумали! И кому? Маспи с тех пор, как узнал о помолвке своей бывшей подружки с Доло, похож на Гамлета… Он потерял ко всему интерес и бродит без цели! Я собираюсь заняться им всерьез, хочу, чтобы он понял: его сентиментальные истории нас не интересуют, и пусть соизволит сдерживать свои чувства, чтобы они не сковывали его профессиональную деятельность. А у Ратьера все наоборот! Я слышу, как он смеется, насвистывает и распевает песенки с утра до вечера! Это меня ужасно раздражает! Что с этим слабоумным?
— Он влюблен, патрон.
— О, Боже мой, Боже мой. Эта карусель должна как можно скорее остановиться! В конце концов, Пишеранд, что я возглавляю: брачное бюро или криминальную службу? Старый хрыч, которого уже не сдвинешь с места; идиот, который из-за того, что его подружка предпочла ему другого, с радостью одобрит даже перспективу ядерной войны, и еще один кретин, который вообразил себе, что он первый обнаружил, что существует любовь! А тем временем гангстеры всех мастей живут себе припеваючи, плюют на нас, играя в петанк[8]!
— Но мы все-таки взяли Бастелика!
— Дешевого рецидивиста! Во всяком случае, будьте уверены, что владелец ювелирного магазина и его страховая компания плевать хотели на какого-то Бастелика и предпочли бы получить обратно драгоценности!
— В таких условиях, господин дивизионный комиссар, я бы хотел попросить вас о досрочной отставке.
— Вот как? Да вы в своем уме? Что, я даже не могу спокойно сделать вам замечание, без того, чтобы вы не лезли тотчас на стенку? К старости ваш характер не улучшается, Пишеранд! Это говорит ваш друг! Вы ведь знаете, что пользуетесь моим доверием и злоупотребляете этим!
— Я?
— Конечно! Вы не терпите никаких замечаний, даже самых безобидных! Кто вам говорил об уходе? Вы собираетесь дезертировать? Так скажите об этом откровенно!
— Я никогда…
— Хорошо! Я это принимаю к сведению! Пишеранд, я вас прошу как друга, которого знаю пятнадцать лет, найдите мне убийцу Ланчиано.
— Я делаю все, что могу, патрон!
— Превзойдите самого себя, Пишеранд! В моем лице вас об этом просит Правосудие! И растормошите мне этих двух «сантонов»[9], которых судьбе было угодно послать вам в подручные.
Не было никакой необходимости подгонять инспектора Пишеранда. Он от этого только разозлился. Всюду он натыкался на стену молчания. В этот раз преступный мир молчал, и даже лучшие осведомители не могли добыть ни малейшей информации, несмотря на все уговоры, угрозы, не поддаваясь ни на какие обещания. Понемногу полицейский сам склонялся к предположению, которое высказал Бастелика: убийство Ланчиано — дело рук любителя, случайное преступление. В таком случае, если не поможет какая-нибудь случайность, эту историю никогда не распутать. Никто не слышал, чтобы говорили о драгоценностях, украденных в Генуе и переправленных в Марсель. Тем не менее специалисты были начеку, за крупными скупщиками краденного наблюдали, описание украденных драгоценностей было приведено во всех ювелирных магазинах. Казалось, добыча Ланчиано исчезла вместе с ним.
Ко всему этому еще и расследование по делу о ювелирном магазине на улице Парадиз, свалившееся в дополнение к первому, значительно более важному, тоже зашло в тупик. Пишеранд не питал никаких иллюзий: арест Бастелика не решал проблемы, и они достигли лишь того, что надолго изолировали опасного преступника. От полиции ждали другого.
Погруженный в свои мрачные мысли, Пишеранд встретил Бруно Маспи с постной миной на лице.
— Я только что получил хороший нагоняй, парень. И мне это не нравится.
— Из-за чего?
— Из-за того, что мы не продвинулись ни в деле Итальяшки, ни в деле о грабеже ювелирного магазина.
Бруно пожал плечами, это означало, что свой долг он выполняет, работает, а результаты его не касаются. Пишеранд тут же вскипел. Обладая вспыльчивым характером, он был не очень-то доволен, что ему пришлось молчать у дивизионного, и сейчас он решил взять реванш.
— Мой мальчик, так не может больше продолжаться! Нужно решить раз и навсегда, чего ты хочешь! Полицейский ты или нежный воздыхатель? Что касается твоей Пимпренетты, ты же все сделал, чтобы свернуть ее с дурной дорожки, но она неисправима… не по своей вине, конечно, бедняжка… а из-за той среды, в которой живет! Это чудо, что ты сам смог оттуда вырваться… Посмотри на свою старшую сестру и младшего брата… добыча для каторги, оба! Счастье, что есть Фелиси и что, возможно, благодаря вам обоим Маспи вновь станут людьми, как и все остальные. Но только в ожидании этого доставь мне удовольствие и не думай больше о той, которую зовут Пимпренетта, и думай хоть чуть-чуть побольше о своей работе. Нужно непременно поймать сообщников Бастелика, это необходимо, потому что это единственный способ выйти на драгоценности, если они их еще не разбили на куски и не продали. Заметь, что не будь убийства Итальяшки, это давно бы уже было сделано, но скупщики краденого сильно дрейфят в сложившейся ситуации. Мы не должны давать им время прийти в себя. Понял?
— Понял, инспектор.
— Чудесно! О, глядите, и другой чудик явился!
Чудиком был Жером Ратьер с его ослепительной улыбкой. Пишеранд резко заговорил с ним:
— Ну, что, жизнь прекрасна?
— Прекрасна!
— Она тебя любит?
Жером бросил смущенный взгляд в сторону Бруно.
— Я… я на это надеюсь. Во всяком случае, я люблю, и, знаете, это очень серьезно.
— Тем лучше. И когда свадьба?
— Как можно раньше… при условии, если она согласится, конечно.
— Конечно… А ну-ка скажи мне, болван, ты думаешь, я здесь для того, чтобы выслушивать, как ты воркуешь? Не забывай, мы разыскиваем убийцу, драгоценности на несколько миллионов нужно вернуть их владельцам. Если ты, конечно, не будешь настаивать на том, что счастье господина Жерома Ратьера гораздо важнее, чем все остальное!
— Но…
— Замолчи! Мне противно на тебя смотреть! Глядя на вас обоих, я ужасно рад, что остался холостяком!
Внезапно покинув обоих друзей, Пишеранд быстро удалился, как если бы у него было неотложное дело. На самом деле он направился в маленькое кафе, куда обычно заходил выпить стаканчик вина, который сегодня после такой выходки дивизионного комиссара был ему более чем когда-либо необходим для поднятия духа.
Пишеранд ушел, и Ратьер заметил:
— У него не очень довольный вид…
— Он получил нагоняй от патрона.
— Все та же история?
— Та же… Нужно признать, что мы не слишком быстро продвигаемся вперед…
— Да, у меня сейчас голова занята совсем не этим.
— Фелиси?
— Да… Ты не против?
— Почему? Если ты сможешь увести ее с улицы Лонг де Капюсин, ты мне доставишь удовольствие.
— Правда? И ты будешь согласен?
— Но, Жером, только с серьезными намерениями!
— Что ты такое говоришь? И за кого ты меня принимаешь?
Если в кабинете дивизионного комиссара Мурато и не царил оптимизм, его и подавно не было в задней комнате бистро, где Тони Салисето и Луи Боканьяно вспоминали своего товарища Бастелика, попавшего в руки полиции. Время от времени Луи прерывал свое вечное жевание, чтобы спросить:
— Как ты думаешь, сколько Антуан получит?
— Откуда я знаю? Конечно, много с его-то списком судимостей…
Перед тем как вновь начать жевать, Боканьяно вздохнул:
— Хороший человек уходит… Насчет этого магазина… не очень удачно ты придумал…
Необузданному Тони Салисето мгновенно кровь ударила в голову.
— Ну, черт побери! Скажи еще, что я во всем виноват!
— Ведь это ты готовил операцию, разве нет?
— Ну и что?
— А то, что она была плохо подготовлена…
— Как я мог предвидеть, что этот… этот сторож внезапно поменяет час обхода?
— Конечно… конечно…
— Ты соглашаешься только для виду.
Тони обошел вокруг стола, чтобы сесть напротив своего компаньона.
— Слушай, Боканьяно, твои повадки мне не нравятся!
Тот смотрел на Салисето поверх своей тарелки.
— Если они тебе не нравятся, можешь убираться!
Еще ни разу в течение более чем десяти лет их сотрудничества с Салисето не разговаривали в таком тоне. Гнев, гнев убийцы, начал кровавой пеленой застилать ему глаза. Облокотясь на стол руками, он наклонился к своему помощнику:
Ты сейчас же извинишься, деревня!
Вместо ответа Боканьяно плюнул ему в лицо, а Тони залепил увесистую оплеуху. Луи сразу вскочил.
— Тонн, сейчас необходимо, чтобы один из нас ушел…
Боканьяно направил на своего врага зажатый в кулаке нож, тот стал медленно отодвигаться, не теряя из виду ножа. Салисето ухмыльнулся:
— Ты этим ножом замочил Итальяшку?
Боканьяно со своим ограниченным интеллектом все время попадал во все ловушки.
— Да я никогда не видел этого Итальяшку!
— Врешь! Ты проделал это втихую и поэтому нас заложил так, что Бастелика попался! Если бы я знал об Итальяшке, я бы никогда не пошел на дело с этим ювелирным магазином!
— Сволочь!
Безоружный Салисето пытался отвлечь внимание своего противника. Незаметно он приостановился, давая Луи возможность приблизиться:
— По твоей вине Антуан состарится в тюрьме.
Боканьяно любил Бастелика. Охваченный гневом, он бросился на Салисето, который был начеку и быстрым движением метнул ему в ноги стул. Луи упал. Воспользовавшись бутылкой вина, которое пил Боканьяно, он со всего размаху разбил ее о затылок нападавшего, который тут же потерял всякое желание драться. Успокоившись, Тони разглядывал побежденного, неподвижно лежавшего у его ног, а потом, почесываясь, вновь начал бормотать вполголоса: