— Грязный пройдоха, если это не ты обворовал Итальяшку, то кто же это мог быть?
Выпив вина, инспектор Пишеранд почувствовал себя лучше. Он глубоко вдыхал ветер с моря. Полицейский любил свой город и находил в этом чувстве необходимые силы для дальнейшей борьбы с преступностью. Он возьмет Тони, он в этом уверен. С убийцей Итальянца будет труднее, но он не терял надежды. К тому же слишком щедрое солнце светило над Марселем, чтобы разувериться в чем бы то ни было.
Пишеранд, выйдя из кафе, заметил Пимпренетту, которая не пританцовывала на ходу, как раньше, не излучала радость жизни, а казалась грустной. Он подошел к ней.
— Как поживает наша Пимпренетта?
Малышка вздрогнула, обернулась и грустно улыбнулась полицейскому.
— А, господин Пишеранд…
— Ты гуляешь?
— Да так, просто пытаюсь развеяться.
— А ну-ка скажи, Пимпренетта, у меня сложилось впечатление, как только я на тебя взглянул, что мысли твои не очень-то веселые и у тебя есть, вероятно, серьезная причина хотеть развеяться!
Она слабо защищалась.
— Да нет же…
— Нет, да! Ты несчастлива, Пимпренетта!
— Нет, я счастлива! И доказательством тому то, что завтра мы празднуем мою помолвку!
Инспектор изобразил недоумение.
— У тебя помолвка завтра? Да это невозможно!
Она вспылила:
— Почему же это невозможно, святая Мадонна? Вы считаете меня недостаточно красивой, чтобы я могла понравиться молодому человеку?
— Это совсем не так, и ты это прекрасно знаешь, Пимпренетта, потому что для меня ты — самая прекрасная голубка, какую только можно встретить в Марселе, только я очень огорчен…
— Огорчены?
Пишеранд опустил глаза, чтобы усилить впечатление.
— А как же! Поставь себя на мое место! Я люблю Бруно, как своего младшего брата, и вот этот неблагодарный женится, ничего мне об этом не сказав и… даже не пригласив. Можешь говорить что хочешь, но для меня мучительно узнать это!
Вместо ответа девушка начала плакать. Инспектор, увидя это, притворился удивленным:
— Ну, ну, что с тобой случилось?
— Это… это не… Бру… Бруно… тот, за кого я выхожу замуж!..
— Ой, обманщица! Что ты мне такое рассказываешь?
— Бруно, это… это чудовище… Он меня не любит! Я выхожу замуж за Ипполита!
— Ипполита Доло?
— Да!
— Я тебе не верю!
— Вы мне не верите?
— Да, я тебе не верю!
Она резко поднесла свою руку к его глазам.
— А что это такое, по-вашему, а?
Пишеранд посмотрел на пальцы девушки.
— Красивое кольцо…
— Это Ипполит мне его подарил на нашу помолвку!
— Правда?
— Я вам клянусь!
— Ипполит это здорово придумал… А ты меня не приглашаешь на церемонию, Пимпренетта?
Она заметно смутилась.
— Обед будет у нас… завтра в полдень… Но я сомневаюсь, чтобы присутствующие на нем обрадовались бы…
— Да, конечно… жаль… Ну, я тебе все равно желаю огромного счастья с тем, кого ты любишь, Пимпренетта…
— Ипполит будет…
— Я не Ипполита имел в виду…
И он оставил ее совершенно растерянную.
Бруно знал о предстоящей помолвке Пимпренетты и чувствовал себя ужасно несчастным. Горе казалось ему таким большим и настолько тяжелым, что никто не сможет помочь ему, в растерянности, он часто бродил по улице Лонг-де-Капюсин, не рискуя, однако, навестить родных. Воспоминания об отчем доме его притягивали, но он не мог забыть о том, что для семьи Маспи он стал позором.
Вдруг Бруно различил среди покупателей, окружающих машину уличного торговца фруктами и овощами, свою мать. Он приблизился, очень взволнованный, и совсем тихо прошептал:
— Мама…
Увидев сына, Селестина бросила свою плоскую плетеную корзинку и всплеснула руками.
— Святая Мадонна!.. Мой Бруно!
Не замечая окружавших их людей, она обняла своего мальчика и буквально его зацеловала. Опасаясь, как бы кто-нибудь из любопытных не кинулся к Элуа, чтобы предупредить его, полицейский взял свою мать за руку и повел к небольшому кафе, где они и устроились рядышком. Селестина зарделась от радости.
— Как отец?
Она грустно покачала головой.
— Ты для него все еще его бесчестие… Я не думаю, что он когда-нибудь тебя простит… Это меня огорчает… потому что я тебе верю, мой Бруно… Со временем твоего ухода я размышляла о вещах, которые раньше не приходили мне в голову… Я думаю, ты прав, что живешь своей жизнью… что бы там ни говорил Элуа, тюрьма — это совсем не смешно…
Он обхватил руками плечи матери и прижал ее к себе.
— Я рад, мама… и все же, ты знаешь, у меня большое горе…
Она высвободилась, обеспокоенная, чтобы лучше его рассмотреть.
— Из-за чего?
— Пимпренетта.
— Ты ее до сих пор любишь?
— Да… и она выходит замуж за Ипполита…
— Мой бедный мальчик!.. А если мне с ней поговорить?
— Она не будет тебя слушать.
— Почему?
— Из-за моей профессии… Я должен был допросить ее родителей по делу об убийстве Итальянца, которого выловили в Старой Гавани.
— Кстати, по этому поводу…
И она рассказала ему о визите Салисето с его людьми, их поведении, их угрозах… Опустив глаза, она рассказала и о двух полученных пощечинах… Одну из них получил Элуа, другую — она…
Бруно сжал кулаки. Если Корсиканец попадется ему в руки, то тому не поздоровится!
— Твой отец созвал всех своих друзей, но, кроме Адоля с женой, все остальные испугались… Внешне Элуа ничего не показывает, но я догадываюсь, что эта обида гложет его изнутри…
Незнакомая девушка, которой Бруно явно очень понравился, не переставая ходила взад и вперед перед их столиком, не упуская любой возможности посылать юноше многообещающие улыбки. В конце концов Селестина не выдержала и резко сказала ей:
— Нет уж, хватит! Вы что, так и будете маячить? Совсем потеряли стыд!
Девушка была из тех, кто в карман за словом не лезет, и бойко ответила:
— Не смешите! Да вы только послушайте ее! За кого она себя принимает, эта убогая?
— Есть ли у вас хоть капля стыда?
— Это вам должно быть стыдно: вешаться на парня, который вам в сыновья годится!
Селестина широко улыбнулась.
— Это действительно мой сын, дурочка!
Девушка разозлилась:
— Не больше дура, чем ты, старая ведьма!
Вмешался Бруно:
— Проваливай поскорее, если не хочешь, чтобы тебя засадили…
И он протянул ей свою карточку полицейского. У девушки округлились от удивления глаза, она очень расстроилась:
— Черт побери! Я собиралась подцепить легавого!
Выходя из салона-парикмахерской, где она работала, Фелиси почувствовала, как учащенно забилось сердце при виде Жерома Ратьера, который ее ждал. Друг Бруно ей очень нравился — вежливый, сдержанный и скромный.
— Мадемуазель Фелиси… Я пришел вас встретить. Вы не против?
— Это зависит от того, с какой целью вы пришли меня встречать.
— Я разговаривал с вашим братом.
— С моим братом? И что же вы ему сказали?
Она кокетничала и забавлялась над стеснительностью своего возлюбленного. Они шли вниз по Канебьер. Погода была такой прекрасной, что даже самые хмурые не могли сдержать беспричинных улыбок.
— Я… я ему сказал, что… что…
— Так что?
— Что… я вас люблю.
Фелиси зажмурила глаза от удовольствия и чуть не врезалась в какого-то толстяка. Она ему подмигнула, извиняясь. Этому господину казалось вполне нормальным, что очаровательные девушки оказывают ему знаки внимания, и он продолжал свой путь, насвистывая.
— А вам не кажется, что все это вы должны были сказать мне, а не ему?
— Я… я не осмелился.
В этот момент она взяла его за руку.
Бедные итальянцы, плавающие в Старой Гавани, сторожа, которых убивают злодеи, украденные драгоценности — все это не имело больше никакого значения для Жерома Ратьера. Он распрямил грудь, подобрался. Он был убежден, что любовь к Фелиси, разделявшей это чувство, самая прекрасная на свете и что никто и никогда до них не любил так друг друга, как они будут любить до конца своих дней.
С глазами, еще влажными от слез, Селестина вошла в дом, почти одновременно с дочерью. Их сердца бились, правда, по разным причинам, но достаточно сильно. Один Элуа не разделял ликования женщин. Он начал распекать жену за то, что она поздно вернулась. Она тщетно пыталась ему объяснить, что обед почти готов и через несколько минут будет на столе.
Но это его не остановило, и с особым рвением он взялся отчитывать Фелиси.
— Ты просишь помочь мою мать, — гневно кричал Элуа жене, — а тем временем эта мадемуазель ничего не делает и бьет баклуши!
Селестина кинулась защищать свою дочь.
— Ты что, не дашь ей отдохнуть часа два, заставляешь работать дома? Элуа, у тебя совсем нет сердца! Ты бы хоть подумал о ногах малышки, ну!
Вопрос явно застал Элуа врасплох.
— А почему я должен думать о ее ногах?
— Потому что она стоит весь день! Ты хочешь, чтобы у нее было расширение вен?
По правде говоря, Элуа в глубине души считал, что его младшая дочь по своим внешним данным достигла прекрасных результатов, и совсем не хотел, чтобы она страдала от этого ужасного заболевания, поэтому он лишь проворчал в ответ, что в его время не заботились о ногах своих детей, когда хотели заставить их работать, и замолчал.
Обед прошел в мрачной обстановке. Элуа даже головы не поднимал от тарелки. Дедушка и бабушка ели с прилежанием стариков, которые видят в тщательном питании залог долголетия. У Селестины не было ни малейшего аппетита, потому что она была слишком взволнована встречей с сыном. А для Фелиси, витавшей где-то в своих голубых мечтах, обед мало что значил. Совершенно неожиданно Маспи Великий объявил:
— Сегодня утром приходил Дьедонне Адоль…
Вернувшись к реальности, Селестина сочла нужным потребовать уточнений:
— Чего он хотел?
— Он выдает замуж свою дочь… за Ипполита Доло… Он пригласил нас всех пятерых на помолвку, которая состоится завтра у них дома.
— И ты согласился?