И когда наконец наступило время десерта, Дьедонне поднялся с бокалом шампанского в руке:
— Друзья мои, я благодарю вас за то, что вы пришли на помолвку нашей единственной дочери… Вместе со мной, я надеюсь, вы хотите им пожелать большого счастья… с юношей, которого она любит…
— Это неправда!
Возмущенный выкрик Селестины прервал плавную речь Адоля, и он не знал теперь, что еще можно сказать. Перрина нахмурила брови. Оба Доло озлобились. Пимпренетта покраснела. Ипполит сжал кулаки. Маспи Великий повернулся к жене:
— Ты что, с ума сошла?
Уязвленная Перрина Адоль заметила:
— Селестина, вы меня удивляете!
— Нет, это вы меня удивляете, Перрина, что отдаете свою дочь за такого проходимца!
Все разом начали кричать. Ипполит жестикулировал, доказывая, что собирается набить кое-кому физиономию и ему необходимо лишь немного времени, чтобы выбрать жертву. Доло хором спрашивали мадам Маспи, с какой стати она вмешивается и что это она себе воображает. Элуа советовал этим самым Доло не брать на себя слишком много, не зарываться и не забывать, что они оба всего лишь жалкие типы. Перрина возмущенно проревела, что ее впервые оскорбили в ее же собственном доме. Дьедонне попытался объяснить, что произошло всего лишь недоразумение. Пимпренетта плакала, а дедушка сквозь шум голосов пытался докричаться до своей жены:
— Передай мне мороженое, Адель, пока нас еще не выкинули за дверь!
Обстановка окончательно испортилась. Уже не надеясь быть услышанной, Перрина схватила вазу для фруктов и со всей силы швырнула ее на пол, где она буквально взорвалась. Грохот заставил замолчать участников перебранки и напугал дедушку так, что он не донес до рта ложку с мороженым и уронил ее на свой жилет. Голосом, холодная сдержанность которого тут же остановила суматоху, мадам Адоль проговорила:
— Сейчас нужно разобраться, что все это значит, и никто здесь не произнесет ни слова без моего разрешения. Селестина, вы сказали ужасную вещь… Мы ведь давние друзья… почему вы нас так оскорбили?
— Потому что вы прекрасно знаете, что ваша дочь не любит Ипполита, у которого вид недоноска. Его даже в армию не взяли…
Серафина Доло подняла свою мордочку землеройки, чтобы прошипеть, что ее оскорбляют и что она еще вполне способна, как любая другая женщина, рожать добрых детей. Но что для этого процесса нужны двое! Ее муж, задетый за живое, влепил ей пощечину, сын сразу бросился на него, чтобы защитить мать. Перрина схватила парня за ворот пиджака и вновь его усадила, при этом предупредила Доло:
— Жеффруа, если вы опять будете вести себя, как невежа, будете иметь дело со мной! Вы продолжите, Селестина?
— Ваша дочь, я это уже говорила, она не любит Ипполита, потому что она любит моего мальчика!
Перрина покраснела от обиды.
— Вы осмеливаетесь утверждать при всех, что моя Пимпренетта может любить полицейского?
Девушка вскрикнула:
— Это неправда!
Торжествуя, ее мать решила окончательно уничтожить противника:
— Селестина, я понимаю… вы клевещете от обиды! Вы хотели бы разделить с нами тот позор, который Бруно принес вашей семье, но у Адолей никогда не было и никогда не будет в семье полицейских!
Маспи Великий не шевелился. Всякий раз, когда ему напоминали о позоре сына, который пошел работать в полицию, он не знал, что ответить. Селестина, напротив, казалось, и не почувствовала, какое оскорбление ей бросили в лицо.
— Я хочу вам сказать одну вещь, Перрина… По-моему, Бруно прав… Это смелый парень, но сегодня, бедняга, он, должно быть, плачет, думая, что эта Пимпренетта, которую он любил всю жизнь, нарушила свое слово… Я его видела не далее как вчера, моего Бруно, и если бы вы могли его видеть, Перрина, вы бы не были так настроены против него… Жалкое, ничего не видящее лицо… худой до ужаса… и все время эта Пимпренетта, он не переставал повторять ее имя… «Мама, — сказал он мне, — я лучше умру, чем буду жить без нее… Я люблю ее. Я не хочу, чтобы у меня ее отобрали, ведь для меня это такое горе…»
Пимпренетта больше не плакала, она голосила. Ипполит, выйдя из себя, требовал в присущих ему выражениях, чтобы она замолчала:
— Ты заткнешься, а?
Мадам Адоль не могла снести, чтобы так разговаривали с ее дочерью.
— Иполлит Доло, в нашем доме женщины не привыкли, чтобы с ними разговаривали в подобном тоне! И если ты не знаком с хорошими манерами, что ж, я тебя им научу в два счета!
Жених, уязвленный такой несправедливостью и таким ожесточением против него, возмущенно указал на Селестину Маспи:
— Вы что, не видите, что эта добрая женщина пытается настроить против меня Пимпренетту? Маспи не выносят, когда кто-то улаживает свои дела без их на то разрешения! Их просто бесит, когда приходится признаться, что выпутываются без их помощи! У них в семье — полицейский, и пусть они об этом не забывают, потому что такой стыд никто не сможет вынести!
Хотя муж полностью ее игнорировал, а свекор продолжал объедаться, Селестина упорствовала:
— Ты тявкаешь, как шавка, мой бедный Ипполит, но окажись тут люди посильнее тебя, ты бы сразу же поутих.
— Вроде как вы, когда Тони Салисето со своими друзьями нанесли вам визит и поставили вас на место!
Маспи моментально вскочил:
— Кто тебе рассказал?
— А вам какое дело?
— Значит, якшаешься с Корсиканцем?
— И что из этого? Я предпочитаю иметь дело с Корсиканцем, чем с полицейскими! А вы нет?
Сраженный, Элуа рухнул на свой стул. Только сейчас он полностью осознал глубину своего падения. Предательство сына сбросило его с пьедестала. Он больше не был Великим Маспи, а всего лишь Элуа, отцом полицейского. Он чуть было не заплакал от стыда… Ко всеобщему удивлению, в тишине, наступившей после того, как Маспи позорно отступил с поля боя, раздался скрипучий голос Адели Маспи:
— За всеми этими россказнями мы так и не поняли, любит ли Пимпренетта до сих пор Бруно или уже не любит…
Оказавшись перед таким неожиданным противником, Ипполит вновь потерял хладнокровие.
— А эта старая шлюха! Она чего лезет? Совсем уже спятила?
— Спятила не больше, чем ты, чурбан неотесанный!
Не в силах все это больше выносить, героиня этих нескончаемых дебатов, в которых каждый уже высказал свое мнение, кроме нее, Пимпренетта закричала:
— Замолчите! Замолчите все! Вы меня с ума сведете! Да, я люблю только Бруно и не хочу больше видеть Ипполита! Вот он каким оказался! Я не хочу выходить замуж за человека, который якшается с Корсиканцем!
И она бросилась в объятия матери, ища защиты, та не смогла удержаться от замечания:
— А ты не могла нам этого сказать перед тем, как мы заказали обед?
Ипполит впал в страшную ярость от нанесенного ему оскорбления. Он уже готовился к расправе над несчастными приглашенными, когда дверь в гостиной открылась и ворвалась девушка, приглашенная прислуживать.
— Мадам!.. Мадам!.. Эти двое мужчин…
Но она не успела закончить фразу, как инспектор Пишеранд отодвинул ее решительным жестом и вошел в комнату в сопровождении инспектора Маспи. Это появление, которого меньше всего ожидали, заставило всех замолкнуть.
Полицейский любезно раскланялся:
— Всем добрый день… Вы уж извините, что нарушаем такой милый семейный праздник, но мы на минуточку…
Перрина Адоль приняла вызов:
— Я что-то не припоминаю, чтобы мы вас приглашали, господин Пишеранд.
— Наша работа часто вынуждает нас входить в дома, не будучи туда заранее приглашенными… Могу я поговорить с Пимпренеттой?
— Что вы хотите от моей дочери?
— Ничего страшного, уверяю вас! Пимпренетта?
Но Пимпренетта не слышала. Она не сводила глаз с Бруно, а тот с нее. Успокоенная Селестина вновь уселась. Маспи Великий сидел, зажав голову руками, он предпочел сейчас ничего не видеть, а тем более сына, которого стыдился.
— Ну, Пимпренетта?
Девушка все же решилась пойти за полицейским, который взял ее за руку.
— Какое у тебя красивое кольцо, малышка… Кто тебе его подарил?
— Ипполит.
Все так же любезно Пишеранд обратился к сыну Доло:
— Может, ты мне расскажешь, где ты купил такую чудную вещицу?
— Это вас не касается!
Полицейский принял жалобный вид.
— С прискорбием должен отметить, что ты ничуть не умнее своего папочки… потому что нужно быть полным идиотом, чтобы подарить своей невесте кольцо, которое только что украли… Ты еще не знаешь, что нам прислали полный список украденных драгоценностей?
— Это неправда!
— Правда или нет, но я тебя арестовываю и, поверь, в твоих интересах, так что не играй с огнем.
В мгновение ока Пишеранд достал наручники и застегнул их на руках Ипполита Доло.
— Ну, пошли… Дамы и господа, еще раз просим нас извинить… мы вас покидаем. Счастливо оставаться! Ты идешь, Бруно?
— Иду!
Но Пимпренетта взяла его за руку и решительно заявила:
— Я иду с тобой!
Полицейские и бывший жених с невестой ушли. Никто не знал, как себя вести дальше. Серафина Доло беззвучно плакала на плече своего мужа. Ликующей Селестине стоило немалого труда скрыть свою радость. Перрина мысленно подсчитывала, во что ей обошелся этот бесполезный праздник. Дьедонне Адоль радовался, что расстроилась так не нравившаяся ему помолвка. Жоффруа Доло с тяжелым сердцем осознал, что его сын возобновляет свою жизнь заключенного, и не мог отделаться от мысли, что, возможно, то, что сказала Селестина, не было такой уж глупостью, как он пытался это представить. Дедушка подвел итог сложившейся ситуации:
— Я в первый раз присутствую на помолвке, где нет ни жениха, ни невесты!
Ипполит Доло не долго сопротивлялся на допросе, который вели Пишеранд и Ратьер. Сначала он отпирался как мальчишка, затем, когда владелец ограбленного ювелирного магазина, вызванный в качестве свидетеля, узнал кольцо, которое входило в список похищенных вещей, экс-жених Пимпренетты не выдержал.
— Да, я участвовал в этом деле…
Пишеранд отослал Ратьера и сам принялся за допрос.