Ее умиление быстро сменилось возмущением.
— Когда я слышу, как он говорит о своем сыне, нашем сыне, я его ненавижу! Фелиси, я рада, что ты идешь по стопам своего брата… Бедная Эстель уже почти на краю гибели… Не надо было разрешать ей выходить замуж за этого пьемонтца… Илэра я постараюсь исправить!
Поверив материнским признаниям, Фелиси рассказала о Жероме Ратьере и о своем желании выйти за него замуж. Взволнованная Селестина обняла свою дочь.
— Ты не представляешь, какую радость ты мне доставляешь!
В своей комнате Маспи Великий, которому обида, злость, горечь и в глубине души угрызения совести долго мешали забыться, внезапно задремал, даже не подозревая, что в нескольких шагах от него его жена и дочь замышляют разрушить идеал, которому он поклонялся всю свою жизнь, что они с мстительным пылом рвутся вновь сблизиться с тем, кого он считает позором семьи.
Из докладов своих коллег Пишеранд узнал, что мадемуазель Сигулес ни с кем из интересующих его лиц не встречалась перед тем, как отправиться спать. Он решил, что сам навестит Дораду, но счел невежливым посещение Эммы до полудня, ибо боялся, что придется вытаскивать ее из постели в такой непривычно ранний для нее час. Он отпустил Ратьера, который сразу устремился на улицу Канебьер, надеясь прийти в салон-парикмахерскую до того, как Фелиси закончит работу.
Дорада продемонстрировала все свое великолепие, когда в домашнем платье вышла на звонок полицейского. По легким, едва уловимым движениям лица посетитель понял, что его узнали.
— Что вы хотите?
— Поговорить с вами, мадемуазель Сигулес.
— Ко мне должны прийти…
— Буду счастлив с ним познакомиться.
— Но, месье, по какому праву…
— Старший инспектор Пишеранд, Национальная Безопасность.
— А!
— Теперь я могу войти?
Она посторонилась, и полицейский вошел в гостиную, обставленную с неожиданно хорошим вкусом.
— Что вы теперь от меня хотите?
— Ничего, если я присяду?
Она пожала плечами, как бы говоря, что подчиняется тому, чему не в силах помешать.
— Мадемуазель Сигулес, я здесь для того, чтобы попросить вас дать мне кое-какие объяснения.
— По поводу чего?
— По поводу вашего запроса на паспорт.
— Я не имею права запросить паспорт?
— Конечно, имеете.
— Ну так что?
— Куда вы собираетесь поехать?
— А вам какое дело?
— Значит, есть дело.
— Я так не считаю.
— Мадемуазель Сигулес, я терпеливый человек, но все-таки не надо перегибать палку! Что вы с собой берете, удирая в Аргентину?
— Я не удираю, господин инспектор… Я еду, а это совсем другое дело! Я обожаю путешествовать…
— Вы много путешествовали?
— Нет еще.
— Почему? Эта страсть пришла к вам впервые?
— Нужны деньги, чтобы отправиться пароходом или поездом… а до сих пор у меня их было недостаточно.
— Вы получили наследство?
— Вы считаете себя шутником?
— То, что я считаю, вас не касается!
— У меня есть очень богатый друг.
— Достаточно богатый, чтобы заплатить за драгоценности?
— А почему нет? Драгоценности мне очень идут!
— Я в этом не сомневаюсь… Покажите мне ваши!
— Что еще за новости!
— Я люблю драгоценности и разбираюсь в них.
Она заметно начала беспокоиться.
— Но к чему все это в конце концов?
— Вы покажете мне свои драгоценности?
— Нет!
— Вы хотите, чтобы я позвонил и взял ордер на обыск?
— Я… я вас обманула… У меня нет драгоценностей… Несколько незначительных побрякушек.
— Но тогда по какой причине они расспрашивали служащего префектуры, какова максимальная сумма драгоценностей, которую вы можете беспрепятственно провести через аргентинскую таможню?
— Но… но…
Тон Пишеранда изменился.
— Эмма Сигулес, у вас будут большие неприятности, если вы не решитесь быть чистосердечной… Я повторяю свой вопрос: где драгоценности, которые вы хотели вывезти в Аргентину?
— Я не знаю.
— Представьте, это меня не удивляет.
Она казалась удивленной:
— В самом деле?
— В самом деле… Вы до сих пор являетесь подругой Тони Салисето, не правда ли?
— Да…
— Это ему принадлежат драгоценности?
— Возможно…
— Это точно… Вы видели эти драгоценности?
— Нет.
— Тони сказал вам, что в Аргентину вы повезете с собой много драгоценностей?
— Да.
— И это не показалось вам необычным?
— Никто не задает вопросы Тони. И к тому же он обещал, что мы вновь заживем вместе, имея кучу денег в кармане… почему меня должно еще что-то интересовать?
— Вы должны были бы поинтересоваться, так как состояние, которое вам предлагает Корсиканец, замешано на убийстве.
— На убийстве?
— Да, на убийстве Томазо Ланчиано. Но теперь, Эмма, или вы с нами, или против нас, я хочу прижать Тони, а потом отправить его на эшафот. Вы ведь его не любите?
Она усмехнулась:
— Слово, которое я не понимаю.
— Это лучше в данном случае… Если вы будете себя правильно вести…
— Это значит, что я должна предать моего друга?
— Вы возьмете ваш паспорт и будете действовать так, как если бы мы с вами и не встречались…
Внезапно Пишеранд заметил, что Дорада его не слушает и старается не смотреть на дверь за его спиной, чтобы не привлекать его внимание. Полицейский почувствовал опасность, но слишком поздно. Нож вошел в него в тот момент, когда он поднялся со своего места. Пронзенный под левой лопаткой, он умер почти мгновенно.
Вечером дивизионный комиссар начал беспокоиться из-за исчезновения Пишеранда и его молчания. Он напряженно прождал всю ночь, при этом опасаясь каким-нибудь неуместным действием нарушить планы своего подчиненного. Утром, придя в свой кабинет, Мурато узнал, что Пишеранд до сих пор не подавал никаких признаков жизни. Он тотчас же послал Ратьера и Маспи к мадемуазель Сигулес, чтобы они попытались узнать хоть что-нибудь о нем.
— И сделайте все возможное, ребята, я вас прикрою. Я хочу знать, где Пишеранд!
Инспекторы стучали в закрытую дверь мадемуазель Сигулес, пока соседка не сказала им, что накануне вечером молодая женщина ушла с чемоданом в руке. Маспи и Ратьер уже собирались уходить, но Бруно, знавший благодаря навыкам, приобретенным в его семье, многие способы вскрытия дверей, решил хотя бы одним глазком заглянуть внутрь квартиры, хозяйка которой, по его мнению, уже могла считаться убежавшей. Ратьер чувствовал себя не очень уверенно, но любовь к Пишеранду победила…
Молодые люди сразу же наткнулись на тело своего друга. В первое мгновение они остановились, окаменев, а потом оба, поскольку были молоды и еще не слишком ожесточились в душе, заплакали. Тяжелее было, конечно, Бруно, ведь для него Пишеранд был в какой-то мере отцом, которым не сумел стать Элуа. Они позвонили комиссару, тот грубо выругался и пообещал перевернуть весь Марсель вверх ногами, но найти убийцу. Сразу же были разосланы приметы Эммы Сигулес, и десятки людей бросились на ее поиски. Когда допросили Салисето, он предоставил неопровержимое алиби. Комиссар Мурато не верил, что Пишеранда убила Эмма. Во-первых, потому что нож не был женским оружием, во-вторых, потому что рана была очень похожа на рану Ланчиано, и скорее всего нанесена той же рукой. Из этих размышлений он вывел заключение, что Пишеранд был на верном пути и что Корсиканец должен быть все время в поле зрения.
Что касается Бруно, то для него поиск убийцы стал личным делом. Он подумал, что если отец согласится ему помочь, у него будет отличный шанс быстро достичь своей цели. Поэтому ради Пишеранда в этот вечер он направился в родительский дом.
Все сидели за столом, когда Бруно постучал в дверь. Открывать пошла Фелиси. Увидя его, она в изумлении открыла рот. Полицейский пошутил:
— Ты по крайней мере не прячешь своих чувств. Я был очень рад убедиться в том, что твои зубки в прекрасном состоянии.
— Но… но он там!
— Именно с ним я и хочу поговорить.
Слышно было, как Элуа прокричал:
— Ну, Фелиси, ты скажешь или нет, кто там?
Девушка хотела ответить, но брат опередил ее, войдя в столовую и объявив:
— Это я.
В восклицании Селестины смешались в равной мере радость и страх. Получился какой-то неприятный крик.
Дед подмигнул своему внуку, бабушка улыбнулась и спросила:
— Будешь есть?
Но вмешался Маспи Великий:
— Нет, этому господину здесь делать нечего, и я прошу его уйти не-мед-лен-но, если он не хочет, чтобы его выкинули вон!
Селестина всплеснула руками:
— Божья Матерь! Его сын! Плоть от плоти!
Бруно, не обращая внимания на угрозы, поцеловал мать, бабушку, энергично постучал по плечу деда, не заботясь об Элуа, которому все-таки удалось вставить слово:
— Ты меня провоцируешь, ну, говори, позор своего рода?
— Я здесь, господин Маспи, в качестве полицейского.
— Полицейский или нет не важно, давай проваливай отсюда быстрей, пока я тебе так не выдал, что не забудешь об этом до конца своих дней!
Бруно подошел к отцу и приблизил к нему лицо:
— Если ты меня тронешь как послушного сына, я это переживу, а если как полицейского, то я тебя арестую и пинками под зад отволоку в тюрьму!
— Под зад?
— Вот и-мен-но! Под зад!
Элуа повернулся к жене:
— Чудесное воспитание! Я могу этим гордиться! Отцеубийца!
И, повернувшись к сыну:
— Ну, валяй, убивай меня! Чего ты ждешь?
— Я жду, когда ты перестанешь валять дурака!
Маспи Великий вновь обратился к жене:
— И уважительный, конечно! Я понимаю, что ты считаешь его примером для братьев и сестер! Господин Маспи Младший, я, к сожалению, не могу вам помешать ни носить мое имя, ни прекратить позорить его, но я хочу, чтобы вы знали, что я больше не считаю себя вашим отцом!
— Велика важность!
— Велика… А! Дьявольский прихвостень! Вы будете свидетелями убийства!
Селестина сразу бросилась между двумя мужчинами.
— Перед тем, как ты тронешь моего сына, ты убьешь меня, чудовище!