— Куда?
— В старую прачечную, в печь, которая давно не работает… На следующий день я все объяснил Эмме… И надо ж было, чтоб эта идиотка наткнулась на Пишеранда… Она понимала, что за ней будут следить, и предупредила меня… Ты знаешь, что было дальше… Когда я избавился от Пишеранда, Эмма испугалась. Я понял, что она может меня предать… Я был вынужден от нее избавиться… хотя я ее очень любил.
— А Бруно?
— Он хотел отомстить за своего друга Пишеранда… Я не верил, что он от меня отстанет, и думал, что в конце концов он доберется и до меня… Элуа, я рад, что промахнулся.
— Это вышло случайно, негодяй!
Адоль поднял на Маспи Великого глаза, полные слез.
— Ты мне должен помочь выбраться из этого, Элуа… Ведь ты…
— Послушай меня, Дьедонне: Перрина не заслужила того, чтобы у нее был муж-убийца… Пимпренетта выходит замуж за Бруно, и я не хочу, чтобы в моей семье была дочь преступника…
— Ты думаешь, что я должен уйти?
— Ты уйдешь, Дьедонне.
— Куда?
— Это мое дело.
— Вместе с драгоценностями?
— Без драгоценностей.
— Ты хочешь у меня их украсть?
— На них слишком много крови.
— Но если у меня не будет драгоценностей, на что я буду жить?
— Там, куда ты идешь, такие вопросы не возникают.
— Я не понимаю.
Элуа собрался с силой, напряг мышцы и ударил Дьедонне в подбородок — это был самый сильный удар, который он наносил когда-либо в своей жизни. Адоль был буквально сметен со скамьи этим ударом и, оглушенный, рухнул за борт. Маспи видел, как он камнем погружается в воду. Он завел мотор лодки, чтобы поскорее удалиться до того, как этот приговоренный вновь появится на поверхности воды.
Перрина Адоль сидела, мертвенно бледная, застывшая от напряжения, и слушала, как Маспи рассказывал ей о смерти ее мужа.
— Это была настоящая исповедь… Он не чувствовал в себе больше сил жить, когда на его совести были все эти трупы… и потом, в эту рану на руке попало заражение… Он так быстро прыгнул в воду, что я даже не успел пошевелиться!
— И вы даже не попытались, чтобы…
— Нет.
— Я думала, что он был вашим другом.
— Вот именно, Перрина, я бы не выдержал, чтобы в одно прекрасное утро его отправили на гильотину… и потом, такой позор для вас… для Пимпренетты… Я считаю, что правильно поступил, Перрина.
Она помедлила минуту, прежде чем сказать:
— Я тоже так считаю.
— Для всех — мы вернулись вместе, он и я, потом вы нас задержали, чтобы взять что-то… а потом он снова вышел, после моего ухода… Вы сообщите в полицию послезавтра…
— Послезавтра…
— Возможно, его найдут… возможно, не найдут…
— Ну, а как же драгоценности?
— Я постараюсь, чтобы полиция нашла их где-нибудь в другом месте, а не у вас дома… Ну, успокойтесь, Перрина… Это тяжелый момент… На Дьедонне нашло какое-то помутнение… Теперь вы будете с нами… вы будете членом нашей семьи…
— Элуа… эта девушка… Эмма… он собирался уехать с ней?
— Не думайте об этом больше, Перрина… Мертвым нужно прощать… всем мертвым.
Она покачала головой, упорствуя в том, что ее горе остается с ней.
— Я его никогда не прощу за то, что он хотел меня бросить.
Маспи спустился по Монте-дез-Аккуль, убеждая себя в том, что каждому определена своя доля страданий. То, что ее муж был убийцей, вором, конечно, произвело на Перрину впечатление, но то, что он ее обманывал, — это ее потрясло… Несчастная!
По правде говоря, никому и не приходило в голову искать Дьедонне Адоля, когда его жена сообщила в полицию об его исчезновении. Перрину заверили, что начнут расследование и будут держать ее в курсе. Ее отпустили, и память о Дьедонне потонула в глубинах бумажных дел более надежно, чем его тело в морских водах.
Самым озабоченным в этой истории был Маспи Великий, решивший не расставаться с поясом, в котором носил драгоценности Итальянца. Со всевозрастающей с каждым часом тревогой он задавался вопросом, как сможет отнести свою ношу в полицию, чтобы не скомпрометировать себя, чтобы его не заподозрили в убийстве Ланчиано. Он постоянно думал о том, что если его арестуют по какому-нибудь поводу и обнаружат на нем целое состояние, его будущее окажется весьма и весьма мрачным.
Спасение пришло к Элуа неожиданно в облике Тони Салисето, который после исчезновения его помощников слонялся как неприкаянный. Встретив Маспи, он предложил ему пропустить по стаканчику. Тони нужен был слушатель, которому он мог бы поведать о своих несчастьях. Догадка озарила Элуа, когда Тони заговорил о Боканьяно.
— Славный парень, Луи… преданный… верный… Какая идиотская идея пришла в голову твоему отцу взять с собой ружье! Он убил моего единственного помощника, которого я очень любил… Заметь, что я не желаю плохого старику, но тем не менее… такой конец не для Луи… Он заслуживал лучшего!
— Гильотины?
— Не шути с мертвыми, Маспи! Это не принесет тебе счастья!
— Он жил вместе с тобой, этот Боканьяно?
— Нет… Он снимал комнату на улице Маринян, дом 254… Но появлялся там не часто… Это было своего рода убежище, где он отдыхал время от времени…
— У него были родственники?
— Нет… Я был его единственным родственником, если так можно сказать…
Квартирная хозяйка Боканьяно встретила весьма прохладно Маспи Великого, который попросил разрешения осмотреть комнату умершего.
— Вы его родственник?
— Его кузен. Я приехал прямо из Аяччо. Он вам заплатил за комнату?
— До следующей недели, но было бы неплохо, если бы вы ее освободили.
Элуа достал несколько тысячных банкнот.
— Это за беспокойство.
Добрая женщина вся расплылась от улыбки, мышцы ее лица пришли в движение, выражая признательность.
— Так приятно встретить понимающих людей…
— Вы позволите мне хотя бы мельком взглянуть, где он жил, мой бедный кузен?
Она хотела его проводить. Он остановил ее мягким движением руки с прискорбным выражением лица.
— Я хочу собраться с мыслями… Мы вместе воспитывались…
Хозяйка вышла, потрясенная:
— Я… я понимаю… Извините меня…
Маспи оставался в комнате Корсиканца всего лишь несколько минут. Когда он спустился вниз, то чувствовал себя немного легче, но перед хозяйкой предстал с серьезным лицом человека, у которого только что была возможность поразмышлять над смертью и суетностью человеческого существования.
Он вздохнул.
— Бедный Луи… Он в глубине души не был таким уж плохим…
Поддавшись его влиянию, она подтвердила:
— Конечно!
— Мадам, вам, наверное, пришлось много видеть, слышать, и вы знаете, что такое жизнь…
Она вздохнула полной грудью, которая, впрочем, явно никогда у нее не была полной, и испустила вздох, выражающий усталость человека, для кого превратности судьбы не были секретом.
— Это правда… да, я намыкалась!
— Вы не узнаете ничего нового, если я вам скажу, что у моего кузена были довольно оригинальные взгляды на то, что вы и я называем порядочностью.
Она стыдливо опустила глаза:
— Вообще-то я хотела сказать… но потом, его смерть. Разве это была смерть честного человека, а?
— Увы!.. Только я, я ведь чиновник, состою на государственной службе… И будет не совсем удобно, если кто-нибудь заподозрит, что я — кузен Боканьяно… Поэтому в случае, если полиция придет сюда… то сделайте милость, не рассказывайте о моем визите. Договорились?
Несколько новых банкнот окончательно развеяли возможные сомнения хозяйки, которая поклялась всеми святыми, всеми небожителями, что она скорее предпочтет быть изрубленной на кусочки, чем доставит хотя бы малейшее беспокойство такому воспитанному и благородному человеку.
Вернувшись на улицу Лонг-де-Капюсин, очень довольный тем, что избавился от беспокойного груза, Элуа увидел Пимпренетту, которую Селестина утешала, как могла. И прежде чем ее муж успел войти в квартиру, Селестина крикнула ему:
— Дьедонне пропал!
С видом человека, которого никакая новость не может застать врасплох, Маспи потребовал деталей и приложил усилия, чтобы успокоить девушку. Он заверил ее, что ее отец уже в таком возрасте, когда люди знают, что они делают. Немного позже явился Бруно и постарался отвлечь Пимпренетту от мрачных мыслей, сжимая ее в своих объятиях. Подали аперитив, и, воспользовавшись паузой в разговоре, Элуа небрежно бросил:
— Ну, и как все эти истории с убийствами? Что-нибудь у вас там в полиции прояснилось с ними?
Несчастный Бруно был вынужден признать, что топчется на месте, как и его коллега Ратьер, и это не поднимает настроение у дивизионного комиссара. Не глядя на сына, Маспи заметил:
— Я, конечно, не полицейский, но все же…
— Все же… что?
— У меня сложилось впечатление… Как бы это сказать?.. Что вы ищете не в том направлении.
— Ты говоришь так, потому что хочешь мне что-то предложить, да?
— Я? Откуда я могу что-нибудь знать об этом грозном деле? Но это не мешает мне размышлять… и на вашем бы месте… но в конце концов вы специалисты.
— Нет, нет, скажи, что ты думаешь?
— По-моему, если ты хочешь это знать, мой мальчик, убийцу вы найдете в окружении Салисето!
— Боканьяно мертв, а Бастелика в тюрьме.
— Последнего вы схватили, а вот первого дедушка прикончил уже после убийства Итальяшки.
— Но мы раскопали все их дела!
— Видишь ли, Бруно, люди, подобные этим двоим, имеют надежные тайники почти по всему Марселю… И вот, не далее как вчера, я встретил Тони… Он все никак не успокоится по поводу смерти Боканьяно… Когда мы разговаривали, он мне сказал, что Луи снимал комнату на улице Мариньяк, дом 254… ну вот! Можешь верить мне или нет, но я об этом даже и не подозревал.
— Мы тоже!
Элуа, вновь став Маспи Великим, усмехнулся, прежде чем сказать:
— Ну, ты меня удивляешь…
Укладываясь спать этим вечером, Маспи думал о том, какой вид будет у Тони, когда он узнает, что его помощник скрыл от него такой куш, обладая которым после смерти Луи, он мог бы жить припеваючи, и никто бы его ни в чем не заподозрил. Он лишится спокойствия до конца своих дней. Отличная месть за полученную пощечину… Он заснул с легкой душой и радостью на сердце.