— Если вы хотите знать мое мнение, месье Пишеранд, так все это смахивает на импровизацию… Случайное убийство… Кто-то увидел драгоценности, которые ему предлагали, и потерял голову…
— Кто? Тони Салисето?
— Я его не знаю лично, но вокруг него крутятся люди, которые неплохо владеют ножом.
— Да и Тони не промах в этом деле.
— Совсем не промах.
Рано утром коллеги комиссара Мурато собрались на рабочих местах, вконец замотанные и в дурном расположении духа.
Не лучше было настроение и у Адолей на улице Монте дез Аккуль. Какой-то не особо важный груз был перехвачен таможенниками недалеко от замка Иф. Дьедонне упрекал свою жену в том, что она рискует их авторитетом из-за пустячных дел, которые, вдобавок ко всему, выходят им боком. Перрина, возмущенная, отвечала, что если бы она вышла замуж за мужчину, достойного этого звания, ей бы не пришлось всем этим заниматься. Привыкшая к подобным перебранкам, Пимпренетта обычно старалась в них не вмешиваться и уже в начале ссоры тихонько выходила, чтобы заняться своими собственными делами. Но в это утро она была какой-то вялой, ни на что не реагировала. И то, что должно было случиться, случилось. Перрина Адоль, не видя в своем муже противника, стала цепляться, без видимой причины, к своей дочери, упрекая ее в том, что она ни на что не способна, ни в чем не помогает матери и в двадцать лет ведет себя, как маленькая дурочка.
— Говорят, и это точно, что с тех пор, как тебе не удалось выйти замуж за этого мерзавца Бруно Маспи, у тебя с головкой не все в порядке!
— Бруно вовсе не мерзавец!
— Глядите-ка! Она его еще защищает!
— Я его не защищаю… Я просто говорю, что он думает не так, как мы, вот и все, и хватит об этом!
— «Хватит об этом»! Нет, ты ее слышал, Дьедонне? «Хватит об этом»! Хватит, если я этого хочу, мадемуазель!
— Ой, ну ладно, мама…
— Нахалка! Где тебя только воспитывали?
— Ты это отлично знаешь — в монастыре в пансионе «У Добрых Сестер»!
— Она смеется над своей матерью в довершение всего! Ты была под стать твоему Бруно! Да ты б ему при случае помогла бы засадить родных отца и мать, пропащее отродье!
Дьедонне, обожавший свою дочь, попытался прийти ей на помощь.
— Это… ну если ты хочешь знать мое мнение, Перрина, ты преувеличиваешь! Малышка никогда не говорила ничего подобного!
— А плевать я хотела на твое мнение, бездельник! Ты смеешь защищать ее от меня, эту неблагодарную? Эту бессердечную? Ты забыл, что это я ее произвела на свет в конце концов?
— Да, но я ведь тебе в этом помог!
— Ты в этом уверен?
Дьедонне, уязвленный после этого чудовищного заявления, запричитал:
— О Господи! Что мне приходится выслушивать? Я всегда уважал тебя, Перрина, но берегись! Еще одно подобное высказывание, и ты лишишься моего уважения! Если Пимпренетта не моя дочь, скажи это сразу же, сию же минуту. Тогда я покину этот дом и утоплюсь!
— Ловлю на слове!
— Тогда я еще подумаю.
Мадам Адоль победоносно улыбнулась.
— А я в этом сомневаюсь! У тебя никогда не хватило бы смелости, чтобы покончить с собой, кретин!
— Если я правильно понял, ты меня толкаешь к самоубийству? Убийца — вот кто ты есть на самом деле, Перрина.
— Не старайся растрогать меня, Дьедонне. Можешь успокоиться: Пимпренетта, разумеется, твоя дочь! Она похожа на тебя тем, что, как и ты, живет и кормится за счет матери, которая трудится, не жалея своих сил, и этим убивает себя.
Малышка заупрямилась:
— Если уж тебе так трудно меня прокормить, то, уверяю тебя, тебе осталось заниматься этим совсем недолго.
Эта загадочная фраза сразу всех утихомирила. С беспокойством в голосе, забыв о своем великом гневе, Перрина спросила:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Что я выхожу замуж!
Они оба разом бросились к ней.
— Ты что, выходишь замуж, о святой Иисусе! А за кого?
— За Ипполита Доле.
— Иппо… но он же в тюряге!
— Он оттуда вышел… Я встретила его, и он попросил меня стать его женой.
— И ты дала согласие этому жалкому отродью?
— Да.
— Я запрещаю тебе это.
— Обойдусь без твоего согласия!
— Божья Матерь!
Перрина подскочила к дочери и залепила ей пощечину, эхом разнесшуюся по квартире. Девушка гордо выпрямилась.
— Тебе придется меня убить, чтобы помешать выйти замуж за Ипполита.
— Несчастная, ну что ты в нем нашла в конце концов?
— Это… это касается только меня…
Мадам Адоль резко повернулась к мужу:
— А ты, что ты скажешь, если твоя дочь собирается совершить безумие, которое сведет меня в могилу?
Папочка попытался приласкать свою дочурку.
— Пимпренетточка моя, ты же все это говоришь не серьезно? Доле — это же все как один такие подонки… Мелкая сошка… Ты же с голоду подохнешь с этим Ипполитом, и потом, как мне думается, этот молодой человек лишен высоких чувств… Я уверен, что он способен буквально на все… И ты очень хочешь быть вдовой казненного?
Пимпренетта из упрямства ничего не ответила, и мать воздела руки к небесам.
— Что же я такого сделала? За что мне приходится нести этот крест?
Славная женщина очень бы удивилась, если бы узнала, что ее деятельность вряд ли бы была одобрена Господом Богом и его святыми.
Спор становился все более яростным, но появилась Фелиси Маспи. Ее приход успокоил приступы гнева, готовые вылиться в неистовые проклятия, но ведь перед посторонними надо все же сдерживаться. Перрина Адоль мгновенно преобразилась, что озадачило ее мужа, не привыкшего к мгновенным сменам настроений своей супруги.
— Ба! Ведь это Фелиси… Малышка, что тебя привело? Надеюсь, дома ничего не случилось?
— Я бы хотела поговорить с Пимпренеттой.
— Ты не вовремя пришла.
— Она болеет?
— Болеет? Да это она сама кого угодно сделает больным! Просто проклятие какое-то эта Пимпренетта! Да вообще-то ничего в этом удивительного нет! Она вылитый портрет своего папочки!
Дьедонне аж подскочил от обиды.
— Да как ты смеешь так говорить о своем муже в присутствии какой-то соплячки, которая и уважать-то меня перестанет после этого?
— Дьедонне, должна тебе заметить, что мы здесь не одни и наша перебранка неинтересна молодой девушке, у которой из-за тебя может возникнуть чувство отвращения к замужеству.
Подавленный этим высказыванием, несправедливость которого казалась ему беспредельной, Дьедонне рухнул на свой стул, вопрошая себя самого, сможет ли он до конца своей жизни хоть что-нибудь понять в женщинах. Не обращая больше на него никакого внимания, мадам Адоль принялась расспрашивать Фелиси о здоровье ее семьи, подчеркивая своим видом, как она рада тому, что все чувствуют себя хорошо в клане Маспи, и в конце концов сказала:
— Если уж тебе так хочется поговорить с этой мерзавкой Пимпренеттой, поднимись к ней в комнату, потому что, если я ее позову, она из вредности не ответит и закроется на ключ.
Фелиси тихонько постучала к Пимпренетте.
— Кто там?
— Фелиси…
— Входи.
Пимпренетта тщетно пыталась держать себя как ни в чем не бывало, но младшая дочь Маспи сразу увидела, что она только что плакала.
— Здравствуй, Пимпренетта…
— Здравствуй… Неужели возможно, что ты здесь?
— Мы долго не виделись.
— Ты знаешь почему?
— Вот именно…
— Вот именно, что?
— Я встретила Бруно.
— Неужели?
По тону девушки Фелиси поняла, что та все еще любит ее брата. Но Пимпренетта спохватилась:
— Ну и что? Что ты от меня хочешь?
— Он хочет с тобой поговорить.
— Да пошел он! Я не встречаюсь с полицейскими!
— Он несчастен…
— Тем хуже для него!.. Несчастен, в самом деле?
— В самом деле.
— А почему?
— Потому что до сих пор влюблен в тебя.
— И ты воображаешь себе, что я тебе поверю?
— Я говорю тебе то, что он мне говорил, понятно?.. Он будет ждать у Логшанского фонтана, в одиннадцать часов.
— Если ему так нравится ждать, то может ждать до посинения.
— Поступай как хочешь, Пимпренетта. А сейчас я ухожу на работу. Можно я тебя поцелую?
Они бросились друг другу в объятия, и обе разрыдались. Пимпренетта простонала:
— Ну почему он стал полицейским, а?
Однако любовные неурядицы Пимпренетты и Бруно совершенно не интересовали господ из службы Национальной Безопасности. Инспекторы продолжали вести следствие по делу об убийстве Томазо Ланчиано. Жером Ратьер, еще пока мало известный в уголовной среде, мог позволить себе, не опасаясь, что его быстро вычислят, задавать вопросы направо и налево. Он обращался главным образом к женщинам, зная, что его внешность красивого молодого человека производит благоприятное впечатление на этих дам, у которых собственное увядание не заглушило еще романтических иллюзий. И тем не менее, несмотря на все его усилия, он ничего не узнал. Казалось, что никто и не подозревал о существовании Ланчиано, пока газеты не сообщили, что с ним случилось.
Пишеранд же многого ждал от встречи с Элуа Маспи, которому он оказал немало услуг, равно как и его близким, когда случалось, что они попадались. Он не просил ничего взамен, а делал это только ради своего любимца Бруно.
Великий Масли пребывал в задумчивости, которая не покидала его со времени, когда его старший сын покинул родительский дом, курил свою трубку, устроившись в одном из кресел в гостиной. Когда он услышал стук в дверь, то подумал, что это мог быть какой-нибудь клиент, желающий поделиться с ним своими проблемами. Он выпрямился на своем стуле, чтобы придать себе вид, внушающий уважение. Селестина неожиданно возникла перед ним, прерывисто дыша и раскрасневшись.
— Элуа…
— Что? Что там такое?
— Это… это господин Пишеранд!
— Инспектор?.. Что ему нужно?
Вошел Пишеранд и весело проговорил:
— Всего-навсего поболтать с вами минутку, Маспи.
Элуа велел своей жене достать им бутылку вина, и скоро полицейский и старый нарушитель закона распивали как хорошие друзья, какими в глубине души они и были. Пишеранд рассказал Великому Маспи все, что он знал об убийстве Ланчиано, и о сво