Он и не заметил, как ноги сами привели его к Центральному рынку. Просто шёл и шёл куда глаза глядят… А глядели они, оказывается, именно сюда. И Павел даже не сразу им поверил, когда увидел возле молочного павильона знакомую с детства торговку марлей Наташу, которая некогда так яростно и экспрессивно желала “всраться” всем пенсионерам. Словно и не было всех этих лет, словно ему сейчас снова — десять, и он только что удрал из детского дома во внеурочный час, чтобы прошвырнуться по рынку и стырить что-нибудь вкусненькое.
Павел остановился чуть поодаль, напряжённо замер… Наташа заметила его пристальное внимание и резко обернулась.
— Ну? — спросила она не слишком-то вежливо. — Чего уставился, парень? Что надо?
Павел сглотнул.
— Тётя Наташа, а вы… вы меня не помните? — спросил он, хотя понимал, что едва ли — сколько той шпаны ошивается каждый день на рынке, поди упомни всех!.. Однако случилось чудо: торговка часто заморгала, потом сощурилась, вглядываясь в его лицо, и вдруг всплеснула руками.
— Та не может бы-ы-ыть!.. — нараспев вскричала она. — Ты ж тот самый малой, что постоянно тут вертелся-крутился под ногами, лет этак…
— Десять, — подсказал он, улыбнувшись. — Десять лет назад.
— И ведь не изменился почти, засранец! — вздохнула она. — Ты откуда взялся-то? Где живёшь теперь?
— В Москве, тёть Наташ.
Она крепко, точно родного сына, обняла его, действительно радуясь этой незначительной встрече, а его с головы до ног словно прошило теплом.
На рынке по-прежнему можно было найти что угодно. Здесь было абсолютно всё, даже птичье молоко, пожалуй. Но бубликов — таких же ароматных, как в детстве, с мягкой сердцевиной и хрусткой корочкой, густо присыпанной маком, — не было.
И Милки, доверчиво сжимающей его ладонь и с аппетитом откусывающей от бублика, Милки, глазеющей из-под неровной чёлки по сторонам с непосредственным живым любопытством, Милки, заворожённо замирающей перед россыпью бус, браслетов, брошек и ярких блестящих заколок для волос, точно сорока, Милки, смеющейся и запрокидывающей голову, — её тоже не было.
Точнее — где-то, конечно же, она была. Ближе, чем можно себе представить. И уже через пару часов они должны были увидеться в детском доме…
Да только у этой Милки не осталось почти ничего общего с той беззаботной и наивной девчонкой, которая столько лет подряд держала в руках его сердце.
С той, которую он так любил…
=102
И сюрприз, и сам праздник в итоге удались на все сто. Вечер получился добрым, светлым и действительно семейным. Да они все и были друг для друга семьёй — одной большой, дружной, замечательной, самой настоящей семьёй…
Павел с грустью отметил, что Татьяна Васильевна сильно сдала и постарела. От нахлынувших чувств, от поздравлений, цветов и подарков, песен и танцев, которые посвящали ей дети — её дети, маленькие и большие — она то и дело принималась растроганно плакать.
На смену Высоцкой должна была прийти новая директриса — сама бывшая воспитанница детского дома. Она сидела сейчас за столом рядом с Татьяной Васильевной, подбадривала её и клятвенно заверяла, что будет заботиться обо всём так же преданно и искренне, как и её предшественница, а та лишь кивала и утирала слёзы платочком.
Милка казалась непривычно тихой, непохожей на саму себя. С собранными на затылке волосами, без косметики и в простой неброской одежде она выглядела пятнадцатилетней девчонкой. Почти не пила, не выкрутасничала, не отчебучивала никаких номеров в своём стиле, не скандалила. Когда старые знакомые забрасывали Павла вопросами про балет, Мила даже не вставляла привычные ехидные замечания по ходу беседы.
Павел с трудом отбивался от настойчивых просьб усесться в шпагат “вот прямо здесь и сейчас”, мотивируя тем, что в джинсах это неудобно, и затверженно отвечал на одни и те же вопросы: про геев в балете, про “колготки”, про отсутствие трусов у мужчин-танцовщиков.
— А вот в интернете так много фотографий и картинок ног балерин, — с жаром говорил ему кто-то из бывших одноклассников. — Там две ступни рядом — одна в пуанте, а другая полностью изуродована, смотреть страшно — синяки, шишки, кровяные мозоли… Это у вас только после спектаклей так или постоянно?
— У мужчин с этим попроще, потому что мы не танцуем в пуантах, — терпеливо объяснял Павел. — Мы танцуем исключительно в балетках.
— В них ноги не разбиваются?
— Разбиваются, но не до такой степени, как у женщин. У тех всё действительно по-страшному, я им очень сочувствую.
— Даже здесь мужикам больше повезло, а бабы мучаются, — со вздохом подала наконец голос Мила.
— У тебя всё нормально? — негромко спросил он, когда от него все отстали. — Ты какая-то кислая весь вечер. Даже почти не ешь и не пьёшь.
— Нормально, — коротко отозвалась она. — Просто тошнит немного и голова кружится.
Его осенила внезапная догадка.
— Ты не беременна, случайно?
Мила в непритворном ужасе округлила глаза.
— Совсем спятил?
— А что я такого сказал? В браке иногда рождаются дети… — насмешливо заметил он.
— Нет, я не беременна, — резковато отозвалась Милка. — Только этого мне сейчас ещё и не хватало…
— Ребят, что же вы сидите и скучаете со мной, престарелой тёткой? — вмешалась вдруг Татьяна Васильевна. — Вон как все веселятся… Паша, почему ты не приглашаешь Милу на танец?
— Она плохо себя чувствует, Татьяна Васильевна, — отозвался Павел. — У неё же с вестибуляркой проблемы с детства, вы в курсе. Так что танцевать ей… противопоказано.
— Что за чушь, — Мила дерзко вскинула подбородок. — Я в полном порядке. И правда, Паша, почему же ты не приглашаешь меня на танец?
Некоторое время он сканировал изучающим взором её лицо — что-то она ещё задумала? Мила смело встретила его взгляд.
— Ну что ж, — сказал он, принимая вызов. — Пойдём потанцуем.
=103
При всём своём таланте Павел не умел толком танцевать “медляки”. Точнее, просто не привык этого делать. Вот если бы ему нужно было станцевать вальс, да пусть даже какую-нибудь сальсу или румбу — тут он точно не растерялся бы, всё это они проходили в училище. Сейчас же Павел просто приобнял Милу за талию, слегка притянул девушку к себе, вдыхая знакомый запах её волос… Мила обхватила его шею руками и прижалась головой к его плечу, а затем глубоко вздохнула и замолчала.
Они почти не двигались, просто тихонько покачивались в такт песне Жасмин Томпсон “Позволил ей уйти”:
“Ты понимаешь, что любишь,
Лишь когда позволяешь ей уйти.
И ты отпускаешь её…
Ты видишь её, когда закрываешь глаза.
Возможно, однажды ты поймёшь, почему
Всё, к чему ты прикасаешься, погибает.
Ты видишь её, когда засыпаешь,
Но её не коснуться и не удержать,
Потому что ты любил её слишком сильно
И погрузился в это чувство слишком глубоко…” *
Минуту спустя, словно напитавшись от Павла энергией и подзарядившись, Мила чуть-чуть отстранилась и взглянула на него с привычным ехидством, вновь готовая кусаться и ёрничать.
— Странно, что Даша за тобой в Таганрог не увязалась, — заметила она насмешливо.
— Вообще-то я сам предлагал ей поехать. Она отказалась, — спокойно отозвался Павел.
— Ты предлагал? Что ж ты её за собой всюду таскаешь? — Мила пренебрежительно фыркнула. — Вон уже и дома у себя её поселил…
Павел покачал головой, стараясь не раздражаться и не обижаться.
— Ты сейчас похожа на маленькую ревнивую злючку. Тебе-то что с того, что Даша теперь со мной живёт?
— Мне — ничего. Просто тебя жалко, — Мила пожала плечами.
— Это ещё почему?
— Потому что твоя Даша так и будет всю жизнь за тобой везде бегать. Тебе не скучно с ней, нет? Она же зануда и заучка. Типичная “хорошая девочка”…
— Если кто-то образованнее и умнее тебя, это ещё не значит, что он зануда.
Мила убедительно изобразила, что её тошнит.
— Ску-у-учная, — повторила она протяжно. — Не представляю, как можно строить отношения с такими девушками.
— А ты полагаешь, все только и мечтают об отношениях с тебе подобными?
— Зато ты никогда не знаешь, чего от меня можно ожидать, — Мила показала ему язык. — Со мной хотя бы не соскучишься.
— За этим “хотя бы” очень удобно прятать внутреннюю пустоту, — бросил он безжалостно. Нарываешься? Так получай!
— Тебе хорошо с ней? — спросила Милка с живым любопытством, даже не обидевшись. — Интересно? Она устраивает тебя в постели? А в быту?
— Мне с ней очень хорошо, — уверенно отозвался Павел. — Лучше, чем с кем бы то ни было. Во всех смыслах. А бурных страстей и выяснений отношений мне хватает и в театре — на сцене. В семье я хочу искренности и доброты, простой человеческой заботы.
— В семье? Ты что, жениться на ней собрался?
— Ну, не прямо сейчас, конечно… Но если в будущем Даша согласится, я буду очень рад.
— О, она согласится, — заверила Милка саркастически. — Побежит за тобой в загс с повизгиваниями, виляя хвостиком.
— Какой же ты иногда бываешь дрянью, — покачал он головой с искренним удивлением.
Эти слова внезапно подействовали, словно отрезвили её. Мила заметно сникла.
— Паш, ты что… правда любишь её?
— Люблю. Я люблю её, Мила, хоть это и не укладывается в твоей голове. И да, возможно, я захочу прожить с ней свою жизнь, просто не загадываю наперёд.
— Любишь больше, чем меня? — она впилась в его лицо пронзительным взглядом.
— Это совсем другое, — устало сказал он. — Мы же с тобой не любовники и не супруги. Мы друзья.
— Другое… — глаза её сделались беспомощными, растерянными и одновременно злыми. — Другое?! Вспомни ту новогоднюю ночь, когда мы… разве ты тогда не любил меня? Как мужчина — женщину?