Подойдя к «поверженному» курсанту, доцент присел над ним на корточки и провел левой рукой по безротому и безглазому лицу, словно прилипшую паутину снимал. Опаньки! Вот и «прорезались» потерянные «органы»!
— Ну-с, молодой человек, — произнес субтильный старичок, карикатурно сморщившись от бьющего из окна прямо ему в лицо яркого лучика солнца, — будете еще безобразничать на моих лекциях?
— Нет-нет! Что вы? Нет! — Поспешно залепетал дрожащим голосом Егорка, хлопая вновь обретенными глазами. — Простите дурака, Вильям Карлович! И слова дурного… да и вообще слова… от меня больше не услышите!
— Запомните, дорогие мои товарищи курсанты! — поднявшись с корточек, во всеуслышание объявил преподаватель. — Что с первого взгляда невзрачный и никчемный жалкий человечишка, которого, казалось бы, плюнь и разотри — на деле может оказаться очень опасным противником! Никогда! Запомните! Никогда не грубите неизвестным вам людям! Будьте взаимно вежливы и обходительны друг с другом! Кто знает, что за Сила скрывается за внешне неприглядной вывеской?
Вот молодец, дедок! Как прожарил напалмом «зажравшиеся» душонки! Может, хотя бы сейчас, некоторые и призадумаются…
— Перерыв десять минут! — объявил доцент, подойдя к учительскому столу. — Приведите здесь все в порядок, а после продолжим наши занятия! — Он раскрыл потертый кожаный портфель, лежавший на краю столешницы, и достал из него жестяную коробку папирос «Девиз». — Курите, Гасан Хоттабович? — поинтересовался он.
— С удовольствием составлю вам компанию, уважаемый Вильям Карлович! — произнес я, тоже поднимаясь.
— Угощайтесь! — Доцент поднес ко мне открытую жестяную коробку, откуда я вытащил папироску. — Эти намного ароматнее казенных! — пояснил он.
— Премного благодарствую! — велеречиво ответил я, направляясь к выходу из класса следом за доцентом-коротышкой.
Мы вышли во двор и неспешно продефилировали до беседки, оборудованной лавками и мусорными ящиками для курящих преподавателей, курсантов, начальства и остального «обслуживающего» персонала училища. Приземлившись на одну из лавок, мы с удовольствием задымили. Табак в «Девизе» действительно выгодно отличался от папирос «Дымок», выданных мне начхозом Пасичником.
— Весьма недурственно, Вильям Яковлевич! — после пары глубоких затяжек, похвалил я выбор доцента.
— А! Заметили, как мягко идет? — похвалился доцент, выпуская дым кольцами. — А от этого вашего «Дымка» только глотку дерет — спасу нет!
— Спасибо, что хоть не махру начхоз всучивает! — И не подумал расстраиваться я. — Хотя, на безрыбье и рак — рыба, а махра — курево!
— Ну, с махрой это вы, Гасан Хоттабович, все ж таки передергиваете… — Шильдкнехт неопределенно покутил рукой. — Школа Красных командиров, как-никак. — а не сержантские курсы! — хмыкнул Вильям Карлович. — Папирос на складе хватает. — Он опять с наслаждением затянулся. — Вот ничего не могу с собой поделать, произнес историк, — выпуская дым через ноздри. — Люблю курить! — признался он. — Никак не могу бросить, а мне уж восемьдесят скоро! Домашние ругаются, запрещают… Только на службе и наслаждаюсь… — Он печально вздохнул, припадая к папироске в очередной раз.
— Вот в этом мы с вами схожи, Вильям Карлович, — сто два, а смолю, как паровоз! Только ругаться уже давно некому — всю родню пережил, даже детей…
— Завидую вашему здоровью, Гасан Хоттабович! — произнес доцент. — А вот мне врачи запрещают!
— А как же Силовики-Медики? Они ж любую хворь на раз могут излечить? Или я чего-то не знаю?
— Странный вы, Гасан Хоттабович, — поделился своими измышлениями Вильям Карлович, — вроде и сто лет вам, а в некоторых вопросах совсем не разбираетесь… Как дитя, право слово…
— Да я долгое время в одном горном селении проживал, — выдал я заранее подготовленную легенду. — Можно сказать, в полной глуши. Отшельничал. Вот и одичал немного без людского общения. А в чем проблема-то? Ну, с Медиками?
— Накладно это очень, Гасан Хоттабович, у настоящего Силовика-Медика собственное здоровье поправлять! Я же не видный государственный деятель, чтобы за счет казны… А в частном порядке никаких средств не напасешься! А еще и домашних всегда в добром здравии хочется видеть. Вот и выходит, что надо постоянно крутиться, как белка в колесе. Думаете, я за так в это училище преподавателем подвизался? Я, как-никак, целый доктор наук! Доцент, завкафедрой, между прочим!
— Да, за время моего уединения, в мире, в обще-то ничего и не изменилось! Хоть при царе, хоть при Советах — без средств к существованию долго не протянешь!
— Да, пока это истина, не требующая доказательств, — согласился со мной Вильям Карлович.
— Думаю, что на нашем с вами веку, ничего и не изменится — до обещанного коммунизма не доживем. — подвел я итог.
— До победы бы дожить, — согласно кивнул историк, — а там с чистой совестью и помереть можно! А то, как не будет нас с вами, кто из этих молодых оболтусов настоящих людей делать будет?
— Старший наставник Болдырь — как раз тот, кто нужен! — усмехнулся я, вспомнив усатого фельдфебеля.
— Болдырь, он, скорее, за тело и боевой дух ответ держать будет. А нам, старикам, за кой-чего посерьезнее браться надо — за бессмертную душу!
— Вы действительно считаете, что душа существует? — с интересом спросил я историка.
— Ой ли, Гасан Хоттабович? — рассмеялся доцент. — Только не стройте из себя ярого атеиста! Старого немца Вильяма не провести! Я довольно долго копчу это небо… Поменьше вашего, конечно. Но в людях разбираться я научился неплохо! — Вильям Карлович заглянул мне в лицо, а его глаза, увеличенные мощными линзами, казалось, вывернули меня наизнанку. — И мне отчего-то мниться, что вы точно знаете, так это или нет…
На секунду я подумал, что профессор помимо Дара Тератоморфа, обладает еще и способностями Мозголома, и с легкостью шарит у меня в голове. Однако, «Стена отчуждения», которую я, уже по привычке, держал активированной при любых контактах с «чужаками», стояла незыблемо. И никаким нападкам со стороны доцента Шильдкнехта не повергалась.
— Нет-нет, не подумайте, чего, Гасан Хоттабович! — словно догадавшись, о чем я задумался в этот момент, через чур эмоционально воскликнул Вильям Карлович. — К Дару Мозголома я, к величайшему моему счастью, не имею никакого отношения! Все, сказанное мною ранее — сплошные догадки, некая интуиция, если хотите… Ну а вы невесть что подумали? Не так ли? — И он потешно прищурился.
Что ж, в чем — в чем, а проницательности ему явно не откажешь! Можно сказать, расколол меня «коллега по возрасту».
— Каюсь, натурально подумал, что вы мои мысли, словно открытую книгу читаете. — А вот меня чего на откровенность потянуло? Или я настолько соскучился с общением с себе подобными? Со стариками… А ведь Вильям Карлович действительно к себе располагает! Очень положительный персонаж! Даже слишком!
— Сплошная дедукция и никакого мошенничества! — подмигнул он мне. — А раз так, выходит, что вы действительно умирали?
— А это так заметно? — Я слегка напрягся — о моей смерти в этом мире знали всего лишь несколько человек. И проговориться они явно не могли.
— Нет, — покачал головой Вильям Карлович, — совсем нет. Знаете, я не уверен даже, что в Советском Союзе найдется еще хоть один специалист, способный разглядеть этот нюанс. Понимаете, я долгое время изучал массу древних религиозных культов, отправной точкой которых является умирающие и воскресающие божества: египетский Осирис, финикийский Таммуз, греческий Адонис, скандинавский Бальдр, индийский Митра, да Иисус Назаритянин, в конце-то, концов! Перечислять можно бесконечно!
— И в чем же отличие всех этих богов, от остальных?
— Каждая смерть, и каждое последующее возрождение к жизни, оставляют следы на Божественной Благодати… Или, как сейчас принято её классифицировать в Советской идеологии — на Источнике.
— А вы эти следы, стало быть можете видеть? — риторически спросил я, сделав нехитрые выводы. — И, как минимум, можете видеть сам Источник?
— Похвально, Гасан Хоттабович! — «расцвел» Вильям Карлович. — Вы не перестаете меня удивлять! Ваш мозг, несмотря на почтенный возраст, продолжает оставаться абсолютно ясным и работоспособным! Никакого маразма и старческой деменции! Я хотел бы оставаться таким в вашем возрасте!
«Ага, а ты, дружок, — подумал я, различив в голосе доцента определенные интонации, — совсем не сомневаешься, что доживешь до моего возраста. Но для глубоких стариков такая убежденность и вера „вечную жизнь“ — один из способов не скатиться в жесточайшую депрессию. И Вильям Карлович уверенно использовал эту „психотерапию“».
— У вас еще все впереди, мой юный друг! — Не отказал я себе в «маленькой шпильке» в адрес престарелого доцента.
И мы вместе с ним весело и беззаботно рассмеялись.
Глава 24
Вдоволь насмеявшись, я попытался вернуть доцента в русло нашей предыдущей беседы:
— А я слышал, что видеть Источник могут только Медики, да и то — не каждый встречный-поперечный…
— Да, — согласился Вильям Карлович, — это действительно так. Но видите ли в чем дело: мой Дар, он сродни медицинскому направлению Силового воздействия. Только Дар Медиков позволяет исправить так называемые дефекты, как отдельных органов и тканей, так и всего организма в целом, приближая его к некоему эталонному и идеальному образцу. Я же могу позволить себе работать лишь… — Он немого замялся, видимо, пытаясь подобрать определение, чтобы я побыстрее его понял. — Видоизменяя «внешние» параметры тканей, формируя их в некую новую форму…
— Ничего себе — «внешние»! — Я даже присвистнул от удивления. — «Отрастить» человеку шакалью или птичью башку, да чтобы она еще и функционировала нормально? Что-то вы себя явно недооцениваете, Вильям Карлович!
— В том-то и весь фокус, что нормально функционирующую птичью башку я не смогу, как вы выразились, «отрастить». Резерв не позволит! Я довольно посредственный Силовик, увы! Понимаете, Гасан Хоттабович, — произнес историк, бросая окурок в мусорный ящик, — это все очень сложно объяснить человеку, абсолютно не разбирающемуся в нюансах… Я даже немного теряюсь… Медики, воздействуя на больной организм, приводят его в норму…