На новом месте боец провел два дня. Он был все еще жив. Здесь он узнал, что вместе с ним в плену были три депутата местного самоуправления Макеевки. Один из них лет пятидесяти пяти, второй был сыном старшего из пленных, а третий был ранен и почти ничего не говорил. Все трое не были ополченцами.
Шел седьмой день плена. Депутатов должны были обменять в тот же день, но пленные узнали от разведчиков, что пока это невозможно и всех пленных вечером заберет контрразведка.
По старым советским фильмам Водяной представлял себе, что делает контрразведка с людьми. Там пытают изощренными способами, выбивая любую информацию и превращая человека в кусок мяса, а затем его разрезают на кожаные ремни. Водяной чувствовал, что на этом его война закончилась.
До прибытия контрразведки оставался час. Пленные говорили между собой о чем-то постороннем, пытаясь абстрагироваться от происходящего, чтобы добавить немного оптимизма перед приближающимся концом.
— Вы трое, — зашел один из украинских военных, — собираемся. Сделка не отменяется. Все получилось.
— А с ним что? — спросил старший депутат.
— Он нам уже не нужен. Мы своих обменяли. Хотите — берите с собой прицепом, — закончил он и закрыл дверь.
У Водяного сдавило грудь.
— Мужики, вы меня хотя бы до дороги дотащите, я ходить не могу. А там я уже доползу, — сказал боец. Снова появилась призрачная надежда на спасение.
— Русские своих не бросают, — с улыбкой сказал мужчина.
Контрразведка никого не застала. Пленным завязали глаза и долго возили кругами, путая след, после чего оставили в поле и сказали, куда идти.
Водяного положили на матрас и тянули втроем около двух километров. Ополченцу было неловко от того, что он не может пойти сам и вынужден обременять собой других, но выбора у него не было. Он был очень благодарен своим спасителям.
Спустя два километра раненый депутат уже не мог помогать общему делу. Тогда самый старший из мужчин закинул на плечи Водяного и еще около трех километров нес на своей спине, практически ни разу не останавливаясь, чтобы передохнуть. Настоящий мужик! Несмотря на годы, он молча и уверенно нес раненого земляка.
Когда добрались до ближайшей деревни, Водяного положили в тачку. И еще километров пять все шли пешком до следующей деревни, где пленных уже подобрали бойцы сопротивления.
— Мужики, простите, не могли раньше вас забрать. Там работают снайперы. Территория простреливается.
— Да не беда. Тут у нас боец тяжело ранен. Его в больницу срочно надо.
— Хорошо. Сейчас отвезем.
— Спасибо тебе, — со слезами на глазах сказал Водяной. Слезы стекали по грязному лицу, оставляя мутные разводы. — Я твой должник до конца жизни.
— Да перестань ты, Водяной. На моем месте ты поступил бы так же.
Водяной крепко пожал руку мужчине и обнял его.
— Слушай, ты, как будешь в городе, найди подразделение Моторолы. Очень прошу. Дай им знать, что я живой.
— А куда вы его повезете? — спросил мужчина у бойцов.
— В Антрацит.
— Хорошо, конечно, передам.
— И номер свой им оставь. Мне отблагодарить тебя хочется. Встретиться, поговорить, как только оклемаюсь.
— Хорошо, — с доброй улыбкой сказал мужчина, после чего Водяного увезли в больницу.
Раненому бойцу обмыли ноги, разрезали остатки одежды и сразу положили на операционный стол. Оказалось, что в больнице дежурил очень хороший хирург, который в ту же ночь принялся делать операцию по извлечению осколков.
— В рубашке ты родился, — сказал врач после операции.
— Да? — улыбнулся Водяной. Он наконец-то смог расслабиться и впервые за семь дней поел. Тело ныло от усталости и множественных ушибов, но на душе было радостно: он был на свободе!
— Да-а-а… Еще бы несколько часов — и операция была бы лишней. Пришлось бы ампутировать ноги. Там все к гангрене шло.
Водяной не знал, что ответить, поэтому просто кивал.
— Хорошо, что тебе там ноги обработали, это приостановило процесс заражения и подарило нам как раз эти несколько часов. Все было на грани.
— Да у меня со Славянска жизнь на грани. Я ходить буду?
— Безусловно. Кости не задеты. Осколки я убрал. Месяц или два — и ноги восстановятся. А вот с рукой даже не знаю, что сказать. Кость на кисти ушла вниз и уже срослась. В целом ничего страшного, но пальцы полностью сжиматься в кулак не будут.
— Да Бог с ней, с той кистью. Спасибо большое.
— Пожалуйста. Хорошо то, что хорошо заканчивается.
Водяной кивнул в знак согласия.
— А можно позвонить? Брату надо сказать, что я живой.
— Так тут бои в округе. Дорога от Антрацита еще не под контролем ДНР. Связи нет уже несколько дней.
— Понял.
Водяной ликовал в душе от того, что удалось спастись. Он закрывал глаза и все еще видел ту яму, тех карателей, глаза сослуживца и слышал дыхание депутата, тянущего его на своих плечах.
На следующий день ополченца как следует отмыли от грязи. Он начал нормально есть и даже спать, но после такого тяжелого испытания где-то в глубине души затаился страх. Страх смерти. Страх того, что все может повториться и жизнь может оборваться в любую секунду. Это чувство преследовало бойца еще очень долго, особенно по ночам.
На десятый день после его исчезновения Водяному принесли телефон.
— Это тебя.
— Кто?
— Возьми, узнаешь, — сказала медсестра.
Боец поднес трубку к уху.
— Алло?
— Братуха? Живой? — с дрожью в голосе сказал на другом конце линии Матрос.
Водяной хотел было сказать хотя бы слово, но огромный ком стал в горле, а по щекам потекли горячие слезы.
— Да, Матрос, — хриплым голосом выдавил младший брат. — Я живой.
«Я живой!..»
Глава 18
Матрос сидел в комнате и чистил автомат. Оружие нужно уважать. Он наматывал на шомпол небольшой кусок тонкой ткани, макал ее в машинное масло, а затем прочищал от гари дуло автомата. Этот процесс не терпел спешки. Нужно было все делать аккуратно и с любовью. Матрос концентрировался на процессе, смакуя каждый момент. Для него это было своеобразной медитацией.
Ополченец воевал уже много месяцев, и почти каждый день находился на линии фронта. Тяжелые бои закалили бойца. Он повидал достаточно много, чтобы сохранять спокойствие и хладнокровие в любой ситуации. У Матроса была семья. Осознание этого заставляло подавлять в себе любые безумства.
Матрос уже собирал оружие и вдруг вспомнил, как в разговоре с одним из не очень умных бойцов он то и дело поглядывал на пистолет, испытывая желание схватить его и выстрелить непутевому собеседнику в голову, чтобы остановить бессмысленное словоблудие. В такие моменты ополченец с силой закрывал глаза и больно щипал себя за ногу, чтобы успокоить свой возбужденный и растревоженный войной разум.
Легкая форма безумства порождала геройство, которое помогало меньшинством идти на танки и побеждать. Безумцы добывали победы в неравных боях. Безумцы творили историю.
Кто-то говорил, что скоро зайдут русские войска, кто-то говорил, что они уже тут, а кто-то рассказывал, что Америка и Россия уже обо всем договорились и борьба ополченцев не имела никакого значения в этой войне. Байки это были или реальная информация, Матрос не знал. Да и не хотел знать. Больше всего бойца сейчас волновала мысль о воссоединении с семьей.
Матрос перебирал в голове воспоминания, и перед его глазами всплывали то кадры веселых вечеринок с друзьями, то поучительные беседы с однокурсниками, то пьяные посиделки с соседями по улице. Все это казалось таким далеким и таким ненужным.
Раньше ополченец думал, что это имеет какое-то значение, какой-то определенный смысл. Друзья, общение, компании… Война отринула это все, оставила в прошлом. Война сняла пелену с глаз слепого и открыла истинный смысл жизни.
Друзья уходят, когда в бутылке не остается водки; женщины уходят, когда заканчиваются деньги; веселье проходит, когда начинаются серьезные жизненные препятствия, а поучительные беседы прекращаются, когда приходит осознание того, что тебе интересен не собеседник, а то состояние собственной значимости, которое ты получаешь от общения с ним. Во всей будничной суете никто никому не нужен и ничто не имеет значение. Только семья. Мать примет тебя и будет любить до последнего вздоха, даже если восемьдесят процентов бывшей страны называет тебя сепаратистом и врагом. Отец будет гордиться тобой, защитником своей Родины. А дети будут почитать тебя и между собой называть героем. Быть может, повезет, и рядом будет женщина, которая сможет залатать тяжелые раны и подарит веру и крылья, чтобы можно было взлететь до небывалых высот. И эту женщину твои дети будут называть мамой.
Оружие было готово к бою. На складе своего подразделения Матрос взял пулемет, два гранатомета, дюжину гранат, множество патронов и сложил все это на заднее сиденье легковой машины.
Все было готово к тому, чтобы ехать за братом.
«Почти все», — поправил себя Матрос.
У бойца до сих пор кровоточила рука, рана на которой все никак не хотела заживать. Матросу был нужен водитель.
— И дорога все еще не под нашим контролем? — спросил ополченец с позывным Серж, который был хорошим другом Шарнира.
— Нет. Говорят, что там есть и снайперы, и нацисты из Правого сектора порой патрулируют дорогу, — ответил Матрос, глядя на Сержа с надеждой.
— Я согласен, — с улыбкой ответил Серж, а Матрос не нашелся, что ответить, и просто пожал товарищу руку.
Ополченцы заправили полный бак, надели каски, бронежилеты и зарядили автоматы. Путь был неблизкий. Два — два с половиной часа умеренной езды по простреливаемой территории с возможными минными полями.
Все окна автомобиля бойцы закрыли бронежилетами, чтобы минимизировать риск случайных попаданий. Открытым осталось лишь одно из окон, в которое Матрос выставил ствол пулемета.
Серж не спешил давить на газ и придерживался допустимой скорости по трассе. Это был ответственный и рискованный шаг. В округе все еще б