Глава 33
Наверху, среди каменистых осыпей, Барщевский отыскал удобную площадку. Либа в волнении топталась на месте, держа в руках бинокль, но разглядеть происходящее на турецких позициях не могла. Она уже знала, что взяты редуты, что 4-я дивизия ушла вперёд, и где-то там идут тяжёлые и упорные бои.
С раннего утра на редуты посыпались контратаки. С правого фланга по ним била арта, всё больше по первому, ключевому для удержания остальных. Ответить ей, разумеется было нечем.
Петелин давно вымотался. Вот уже несколько раз турецкая пехота прорывалась почти вплотную и только сосредоточенный огонь пулемётов не давал ей использовать численное преимущество. Патронов, к счастью, затащили с лихвой, но не зная, сколько придётся здесь обороняться, Миша лихорадочно подсчитывал запасы. По его редуту лёгкие орудия били шрапнелью, но убитых пока оказалось немного, и то, большей частью от ружейного огня наступающей пехоты. Связи с остальными редутами не было и что происходит на левом фланге Миша не имел понятия.
Редуту Харченко пока везло. Главный удар принимал на себя первый. По нему летело всё — гаубичные снаряды, гора шрапнели, и в промежутках между ними густые цепи неприятельской пехоты раз за разом пытались прорваться. Сан Саныч, слыша прилёт за прилётом со стороны первого редута, молил Бога, чтобы там удержались. Он понимал, что как только оборона первого рухнет, его редут постигнет печальная участь. Отступить без полного разгрома не получится.
Минус давно не участвовал в подобных переделках. Его позиции арта едва не сравняла с землёй, и только торопливость турецкого командования, очевидно решившего вернуть редуты как можно быстрее, оказалась ему на руку. Бороться с пехотой выходило неплохо и ощетинившийся пулемётами редут, отбивал атаку за атакой.
Но потери не радовали. Лишь упорная стойкость болгарской пехоты давала возможность ещё удерживаться на месте. От исходной роты Испытательного полка осталась горстка человек. Минус проклинал командование, медлившее с подкреплением. Он не знал, что Радко внезапно решил взять седьмой из редутов и только потом двинуть дивизию вперёд. Командующий 3-й армии поступил опрометчиво, не располагая сведениями о том, что захваченные редуты уже несколько часов отбивают атаки сразу трёх полков, под командованием самого Махмуд-Мухтара, командира третьего армейского корпуса.
Азаренко вдруг оказался в неплохом положении. Вести огонь по его фортам, без смены позиций тяжёлых орудий, туркам было крайне неудобно, и даже лёгкие скорострельные пушки притащили нескоро. Второй из фортов, сам имел их на вооружении, и с высоты работал орудиями не в пример успешнее. Отбивать эти форты, отчего-то поручили редифной дивизии и внезапно Азаренко вытащил счастливый билет. После нескольких атак, потеряв часть офицеров, турки просто отошли, заняв позиции позади форта. По которым к тому же долетали снаряды из укрепления. Азаренко был несказанно рад, что в его группу придали болгарских артиллеристов, которые приноровились к захваченным «крупповским» орудиям.
Огонь по первому из редутов ослабел. Основные усилия артиллерия перенесла на седьмой, с тяжёлым боем захваченным силами 4-й дивизии. Командир 3-го корпуса турок, после череды неудач, решил атаковать сразу два редута. Первый и второй, не считаясь с потерями. Потому как после падения седьмого, опасался серьёзного прорыва неприятельских войск.
Олег Костюченко выполнял приказ — уничтожать офицеров противника, хоть в проклятом тумане его трофейный карабин с трудом находил мишени даже из рядовых. В массе мелькающих тел, одетых в шинели цвета хаки, было не разобрать командиров. Ни одного офицера он так и не убил. Лишь к десяти часам туман изрядно рассеялся, и глазу Костюченко, припавшему к окуляру прицела, предстал чернобородый человек, сразу выделяющийся из остальных. Он на мгновение показался вдали, высунувшись из укрытия, и что-то крича. Чернобородый повернул голову вправо и Костюченко торопливо прицелился. Остроконечная «маузеровская» пуля ударила Махмуда–Мухтара в грудь, пробив лёгкое.
Волна турок накатила на второй редут, в этот раз прорвавшись вплотную. Из первого редута палили два оставшихся пулемёта, пытаясь сбить наступающих фланговым огнём. Но тут, к огромному удивлению Минуса, противник отхлынул обратно. Вражеская пехота дрогнула, оставшись без командира. Серёга не понял, что случилось.
Минус усмехнулся, ещё не веря, что турки в самом деле отступили. Он схватил бинокль, пытаясь разглядеть происходящее, и тут снова заговорила вражеская арта. Тяжёлый снаряд угодил в каменную глыбу, и целый сноп осколков накрыл Серёгу и стоящих рядом людей. По его шлему словно ударил молот, и Минус провалился в темноту.
Он наконец-то пришёл в себя. Ужасно тошнило, гудело в ушах, малейшее движение заставляло голову неистово вращаться. Серёга ухватился ладонью за лицо, пытаясь остановить головокружение, да не тут-то было. Он закрыл глаза, но стало ещё хуже, и Минус торопливо открыл их обратно, заметив, что шинель измазана рвотой.
Ему повезло. Осколок камня ударил в каску, причинив тяжёлое сотрясение и только. Вокруг него суетились солдаты, но шевелить глазами было нестерпимо. Минус встал, поддерживаемый с двух сторон. Рядом с ним оказались болгары. Они искренне радовались, что он остался в живых, но их голоса едва пробивались через звон в ушах Серёги, и он не понимал из сказанного ровным счётом ничего.
За Чаталджинскую линию укреплений вот уже вторые сутки шли бои. 3-я армия на своём левом фланге прорвалась в тыл линиям фортов и теперь, отражая встречные атаки турецких войск, стремилась отсечь снабжение и окружить гарнизоны. Правый фланг турок рухнул и только отсутствие свободных резервов у болгар, мешало скорому продвижению к вражеской столице. От осаждённого Адрианополя отрывали последние резервы, торопливо заменяя их сербскими дивизиями. Успех был достигнут, но развить его сейчас было совершенно некем.
От Испытательного полка осталось одно название. Слишком многие были убиты и ранены. Остатки подразделения выведены в ближний тыл, которым теперь являлись старые позиции, за исключением Азаренко и его людей, всё ещё держащих захваченные форты. Полковой врач и двое фельдшеров не справлялись с ранеными, и по возможности отправляли их в Лозенградский госпиталь. Минус, временно выбывший из строя, оставил командование на Ершова, как на полкового адъютанта. Виктор Васильевич отправил нарочного в Старую Загору, чтобы известить Гучкова о ситуации.
Сотрясение вышло паршивым. Удар был такой силы, что повернул голову в момент прилёта, и оттого воздействие на мозг оказалось серьёзным. Голова мучительно ныла, а из болеутоляющих средств, в лазарете имелась только опийная настойка, от которой Минус сразу отказался. Прослышав, что от головной боли помогает трава валерианы, Либа попросила Барщевского привезти её из Странджи.
А пока Серёга разместился под громадным дубом у подножия горы. В полковом лазарете ему делать было нечего, а находиться в командирском блиндаже неприятно. Низкий потолок, казалось, давил на голову, усиливая боль, и от того Минус почти всё время проводил здесь, в отдалении от шума. Зная по прошлому опыту, что голова скорее всего, успокоится через несколько дней, тем не менее, Серёга плохо переносил своё состояние. Маясь от вынужденного бездействия, он в тоже время не мог спокойно подумать о том, что же делать дальше.
Подразделение фактически перестало существовать, и требовалось либо выводить его на восстановление, либо попросту возвращаться в Россию. Но решение должно было остаться за Гучковым, ведь Испытательный полк полностью зависел от его финансирования.
Либа, будучи несказанно рада тому, что Минус вернулся живым, от счастья не находила себе места. Она твердо решила, что увезёт его обратно во что бы то ни стало, лишь только головные боли хоть немного пройдут. Либе было наплевать на эту войну, которую она разом возненавидела. Она хотела вернуться в Киев как можно скорее.
Жильём для Либы с Серёгой теперь служила трофейная четырёхместная палатка из непромокаемой ткани, захваченная под Бунар-Гиссаром. Её установили неподалёку от стоянки грузовиков, чтобы Минусу не нужно было часто подниматься по склону.
Оставив Серёгу одного, Либа поспешила вернуться в палатку. Она забыла прихватить свой маленький ранец, в котором хранилась приличная сумма денег. У стоянки техники находился пост, но Либа не собиралась рассчитывать на его бдительность.
Местность густо заросла мелким дубняком, среди которого поднимали свои кроны громадные дубы-патриархи. Просеки, проделанные солдатами, представляли собой целую сеть дорог и тропинок.
Торопясь вперёд, Либа срезала путь. Она обошла стоянку слева и вдруг возле своей палатки увидела одного из волонтёров. Это был тот недотёпистый парень, которого Серёга прозвал про себя Пингвином.
Оба волонтёра остались в полку. Но если Николая Терентьева приняли в свои ряды и он участвовал в захвате фортов, в составе группы Азаренко, то определить куда-нибудь Александра Кудряшова, Минус затруднился. Серёга вообще не понимал, отчего ресторанный певец решился отправиться на фронт. Впрочем, по слухам, в главную квартиру являлись самые разные добровольцы, и их, чтобы поскорее избавиться, направляли в Македоно-Одринское ополчение. Это Минусу ещё повезло, что ему не отправили штук пятьдесят таких энтузиастов.
Серёга было хотел спихнуть певца в штаб 3-й армии, но Кудряшов упросил его, чтобы остаться в полку. С лошадьми певец обращался умело и теперь правил одной из лазаретных линеек, хоть и был этим крайне недоволен. Но выдать ему оружие Минус отказался наотрез.
Либа относилась к волонтёру со снисхождением и даже сочувственно. Ей нравилось, что несмотря на совершенно штатскую профессию, парень стремился на войну. В отличие от Барщевского, который и не собирался брать оружие, чтобы сражаться, Кудряшов так и рвался на передовую.
Сейчас, увидев, что Александр вдруг прошмыгнул в оставленную без присмотра палатку, Либа испытала негодование. Надо же, она симпатизировала ему, а парень оказывается, вор! Либа неслышно подошла к палатке. Она и не подумала тянуться за «люгером» в кобуру, ведь совершенно не боялась волонтёра.