Лена сказала:
— Мы с Сережей вместе к математике готовились. Он страшно переживал каждую свою неудачу…
— Ленка, а что же мы сидим в стороне! — жалобно сказала Сильва.
— Будет время, — возразил Роман, приятель Лены, студент-гидроакустик, — и нас всех позовут.
— Нет, — возразила Сильва. — Ты как хочешь, а я долго ждать приглашения не собираюсь. Я уже ждала порядком.
Володя посмотрел на нее с недоумением, она встретила его взгляд с вызовом, но объяснять своих слов не собиралась.
Все два с половиной года занятий в институте ее преследовала тревожная мысль, что она чего-то не успевает, к чему-то не подготовлена, не обладает решительностью. Эта тревога особенно усилилась после истории с Иваном Михайловичем.
Лето поступления в институт принесло и радости и заботы. Вместе с родителями она совершила поход по Военно-Осетинской дороге. В памяти остались впечатления, которые будут сопровождать еще не один год: резкие очертания гор, в которые врезаются луга всех цветов — густо-изумрудные, бирюзовые, салатные, — головокружительные спуски, на которые пастухи умудряются пригонять стада баранов и где угощают туристов у костров наперченным шашлыком, и — что больше всего поразило ее воображение — совершенно зеленый лед, который можно увидеть только на могучих вершинах.
— Ну почему люди живут в комнатах? — смеялась она.
В комнаты пришлось вернуться. Их, носящих звучное имя абитуриента, опрашивали в старинном здании, выходящем готическим фронтоном на Аптекарский проспект, в тех самых аудиториях, где когда-то читал курс физики изобретатель радио Попов и где скрывался от жандармских филеров Ленин. От этого становилось торжественнее и страшнее.
Надо же, в разгар вступительных она подхватила ангину. «В постель! — сказала Сальма Ивановна. — И не дури, Сивка!» Но она сдурила и продолжала сдавать экзамены.
Миша Хант, Володя Стогов, поступавшие вместе с нею в электротехнический, помогли Сильве пробиться сквозь толпу новичков, гудевших у стеклянных щитов со списками зачисленных, и она увидела в колонках фамилий свою: «Воскова С. С…, ЭФФ[10], группа 12».
— Мальчики, — простуженно сказала она. — Смотрите. «Вишнякова Е. П.» Это не наша вожатая Лена? Вот здорово, если она! Мальчики, я, кажется, окончательно заангинила. Побегу домой. Поздравляю вас, мальчики, и себя тоже.
Как всегда, новичков ошеломляло и обилие новых технических терминов, и обилие заданий, которые они получили не на день, не на неделю, а до Нового года.
С замиранием сердца они взирали на знаменитых ученых, которые, как равные, шли с ними по коридору или поедали рядом с ними булочки у буфетных стоек.
— Мама, — начинала уже в дверях, — сегодня один удивительный человек рассказывал нам, как он строил Волховскую ГЭС. Об этом нужно писать поэму. Решай: быть мне инженером или поэтессой?
— Ты становишься поэтом или просто двоечницей, Сильва? — отозвалась Сальма Ивановна, но думала о своем.
— Неприятности, мама?
— Какие еще неприятности… У тебя вечером опять спортзал?
Да, спортзал. И еще — важный разговор. Она собралась, наконец, подойти к Лене Вишняковой и сказать ей то, что уже давно просилось. «Лена, будем дружить, — скажет она. — Я умею хорошо дружить».
— Как ты думаешь, — спросила она у Ивана Михайловича, — что главное в дружбе?
Он ответил после некоторого размышления:
— Вероятно, одним словом тут не отделаешься. В друге должно быть нечто такое, чего недостает тебе. Еще — требовательность. Безусловная требовательность — к себе же. И, конечно, отношение к жизни, которое ты разделяешь.
— Пять шаров, — сказала она, подражая старшекурсникам. — За красивый вывод формулы и доходчивость.
Нет, к Лене она так и не подошла в этот вечер. Лена, коротко подстриженная, черноволосая, смуглая, была окружена болельщиками и поклонниками. Но она еще подойдет. После встречи со сборной вузов.
Прошла встреча со сборной вузов. И прошли «январские встречи со сборной экзаменаторов», как окрестил их первую сессию Миша Хант, а она все так и не могла решиться заговорить с Вишняковой.
К тому же почувствовала: у родителей что-то неблагополучно. Всегда оживленно обсуждавшие события в мединституте, они сейчас говорили о войне в Испании, о папанинцах, о Сильвиных делах, но только не о своих служебных. Сосед их по лестничной площадке и сослуживец Ивана Михайловича некий Зыбин однажды постучался к ним, церемонно вошел, спросил, не готов ли отзыв на его научно-исторический труд.
— История там есть, — сухо сказал Иван Михайлович, — а наукой, извините, не пахнет. Вам нужно бы в клинике поработать, Маркэл Демидович, материала побольше накопить. И потом — по поводу освещения истории. Не совсем у вас марксистский подход…
Не прощаясь, Зыбин пошел к выходу. Уже в дверях, не поворачивая головы, сказал:
— Вы, наверно, не знали, что я поменял свое имя на Маркэл в честь великих основоположников научного коммунизма.
Сильва, слышавшая этот разговор, фыркнула.
— Ваша семья еще меня вспомнит, — ровно произнес Зыбин.
Встретив как-то Сильву на лестнице, он вежливо уступил ей дорогу и своим бесстрастным голосом сообщил:
— Исключительно из дружеских чувств хочу проинформировать вас о деяниях вашего отчима. Его эксперименты в науке граничат с растратой и уголовно наказуемы.
Ей показалось, что кто-то ее ударил. Она прислонилась к перилам, ошеломленная, растерянная, сбитая с толку этим мерным, бесцветным голосом…
— Использование служебного положения в корыстных целях, — продолжал Зыбин, — статья номер…
Но она уже бежала вверх по лестнице, не слыша ни его голоса, ни цитат из уголовно-процессуального кодекса, которыми этот человек, кажется, хотел заполнить и лестницу, и дворы, и город…
Все были дома, она хотела что-то сказать, объяснить, спросить, но Иван Михайлович догадался.
— Ты встретила Зыбина? Ну, что ж… Помнишь у Бернса?
That there is Falschood in his looks,
I must and will deny…
Его английская речь была, как всегда, безукоризненна. Она увлеченно подхватила строфу:
Нет, у него не лживый взгляд,
Его глаза не лгут…
Они правдиво говорят,
Что их владелец — плут!
— Вот именно. А теперь садись за стол. Мать приготовила вкуснейший суп.
Она уже поднесла ложку ко рту и вдруг остановилась.
— Что ему нужно от тебя?
— Мм… — Он тщательно вытер рот салфеткой. — Вероятно, чтобы я на минуточку изменил науке и дал положительный отзыв о его диссертации.
— Слушай, а ты не очень придирчив?
Он вздохнул:
— Работа на уровне пятикурсника. Мы как-то говорили о требовательности в дружбе…
— Помню.
— Так как же? Советуешь дать ему отзыв, какой он хочет?
— Не смей! Я тебя уважать не буду. А могу я за тебя вступиться… в этой истории с растратой?
— Дело яйца выеденного не стоит. Мы перерасходовали смету, но не для себя же, для больных. Мать, жаркое будет?
Потом они остались с матерью вдвоем. Об Иване Михайловиче знали только два слова: «под следствием».
Так же методично продолжала свою работу в клинике профессора Ланга Сальма Ивановна, так же аккуратно продолжала посещать все лекции Сильва. С матерью старалась об Иване Михайловиче говорить пореже, но в душе кляла себя, что куда-то, неизвестно куда, не пошла, чего-то, неизвестно чего, не заявила.
По утрам просыпалась с мыслью: «Решительность начинается с мелочей». Сказала себе: «Сегодня засядешь за эпюру», — и сделала чертеж первой в группе. «Сегодня ты подойдешь в спортзале к Лене, — приказала она себе. — В друге должно быть нечто, чего недостает тебе».
Дождавшись, пока Лена войдет в раздевалку, шагнула за ней.
— Ты меня помнишь?
Лена засмеялась.
— Наконец-то! В школе была сурком и здесь сурок. Сидишь в углу и поблескиваешь глазками.
Сильва тихо спросила:
— У тебя много друзей?
Лена подумала.
— Не сказала бы.
— Тогда… Хочешь дружить? Только по-настоящему. Навсегда.
Ждала ответа и волновалась. А вдруг не захочет?
— Будем, Сильва, дружить, — просто согласилась Лена.
Сильва застала мать хлопотавшей, что-то перебиравшей, мелькавшей из комнаты в комнату. Так бывало всегда, когда мать нервничала.
— Что с тобой?
— Ничего не случилось, Сивка. Ужин на столе. Ничего не случилось, только явился сегодня управхоз и с ним еще кто-то из жилотдела. Видишь ли, маленькая комнатка им наша понадобилась. «Для известного ученого работника товарища Зыбина», — передразнила она кого-то.
— А ты что сказала, мам?
— А ничего! Кукиш им показала — не сдержалась.
Сильва расхохоталась.
— Ну, и правильно.
— Ах, Сивка, они очень разозлились. Соседи потом слышали, как Зыбин кричал на лестнице, что совсем нас выселит.
— Это невозможно, хотя и интересно, — сказала Сильва. — Да… «Его глаза не лгут». Чего ты разволновалась? Ты тоже научный работник и имеешь право на комнату.
«Завтра пойдешь к юристу», — сказала она себе.
Юрист пожимал плечами, говорил, мало ли кто чего хочет, закон оберегает права граждан, хотя, конечно, изымать излишки площади жилотдел имеет право.
— Послушайте, — сказала Сильва. — Я хочу знать: да или нет. Я не про Конституцию вас спрашиваю — это мы проходили по обществоведению, а про наш конкретный случай.
Высокий юноша, ожидавший, когда до него дойдет очередь, громко засмеялся, и юрист недовольно сказал:
— Я попросил бы вас, клиент…
— Нет, нет, выбываю из вашей клиентуры, — доверительно сообщил он и встал.
Сильва добилась, чего хотела, юрист сказал «да», и она вышла из консультации.
Юноша стоял у входа.
— Такие справки и я могу давать. А знаешь, мы из одного института, — вспомнил он. — Я тебя видел на гребной базе. Володя Жаринов. Тебя как?
— Сильва.