Он пошел было рядом, но она вдруг резко сказала:
— Мне налево. Будь здоров.
— Пожалуйста, — вежливо сказал он. — До свидания.
Она уладила квартирный конфликт. Управхоза даже в прокуратуру вызывали, он бегал потом извиняться «за причиненное».
Володю она встретила в институте, он помахал ей издали рукой, но не подошел. Разговорились они на гребной базе, да и то благодаря Лене. Впечатление он оставил у девушек разное.
— Не парень, а робкая газель, — смеялась Лена. — Люблю, черт возьми, когда мальчишки смеются, ухаживают и предлагают тебя проводить.
— А мне нравится в нем сдержанность, — призналась Сильва и густо покраснела. — Да нет, ты не подумай… Я в жизни с парнем в кино не пойду. Но если уж пойти, то с таким, как Володя. Это, кажется, из Шекспира: где слова редки — там они и имеют вес. Не терплю болтунов…
Лена рассмеялась.
— Тогда такую болтушку, как я, ты не должна любить.
— Тебя обожаю, — быстро сказала Сильва. — Ты исключение.
Да, Володя был сдержан, но уж если вступал в разговор… Сильва и Лена помнили, как к ним на Островах довольно развязно обратился парень, похожий на семинариста, с длинной копной волос, и Володя очень вежливо сказал ему:
— Вы ошиблись, гражданин. Девушки не работают в парикмахерской и остричь вашу гриву не сумеют.
Как-то Лена сказала, что вечер у нее занят, мужская баскетбольная пригласила их женскую баскетбольную на ужин. Роман ее проводит.
— Вот и отлично, — заметил Володя. — У меня два билета на «Сирано де Бержерака», и я уже полчаса ломаю голову, как поделить их на четыре части — даже страфантен не выходит.
Сильва, колеблясь, сказала:
— Жаль… Лично я занята… по дому.
— Жаль, — спокойно повторил Володя.
Он методично разорвал билеты, опустил клочки в карман, вежливо попрощался и ушел. Лена взглянула на Сильву.
— Ну и дичок!..
Перед отъездом в лыжный батальон Володя пришел прощаться.
— Если получите письмо, — сказал он, — с ответом больше семестра не тяните.
— Мог бы и не сомневаться! — Лена даже рассердилась. Сильва молчала, он искоса взглянул на нее.
— Значит, теперь уже после войны в кино сходим, Сильва?
Она наклонила голову, улыбнулась.
И вот сейчас — первые потери в студенческой семье.
— Ну, поболейте за меня, девочки, — прервал долгое молчание Володя. — Эпюру иду сдавать.
— А знаете, ребята, — сказала Сильва, когда они вышли из чертежного зала, — я никогда не горела жаждой получить обязательно «пять». Но ведь должна быть у нас сила воли… Хотя бы для больших жизненных барьеров.
В этот вечер она сказала матери:
— Сальма Ивановна, вы были не в восторге от моих троек за прошлый семестр. Не хотите ли подписать договор: вы сдаете без троек свой кандидатский минимум, я без оных — свою шестую сессию?
— Это что-то новое, — Сальма Ивановна была довольна. — С наградой или без?
— Это будет простое пари. На верность слову и силу воли.
Сильва аккуратно вывела: «Весной у меня не будет ни одной тройки. Сильва Воскова».
И снова она начала ставить перед собой маленькие задачки, целую серию «волевых упражнений».
«Сегодня скажу Лене, что она не должна так безбожно водить мальчишек за нос». И говорила. Лена только звонко смеялась и обнимала свою Сивку: «Глупышка, а зачем они мне назначают свидание, разве я прошу их об этом?»
«Сегодня скажу Володе, что он не должен поджидать меня… нет, нас… у аудитории. Нужно беречь дорогое время». И говорила. Володя пожимал плечами: «Я не просто стою. Я рассчитываю зубчатую передачу. А как работает „мальтийский крест“, ты уловила?» Призналась: «Не очень». «Видишь, а я усвоил… в коридоре».
Приказала себе: «Ребята, которых взяли на войну, были отличными лыжниками. Ты получишь разряд». У нее уже был четвертый разряд по гимнастике. Теперь она занялась лыжами. В институт стала ходить в лыжной куртке — это никого не удивило, вообще в их группе ребята жили небогато, пиджак считался недоступной роскошью.
Изматывала себя в ежедневных тренировках, Володя как-то с сомнением заметил:
— А стоит ли так сразу?
— Время не ждет, — ответила она. — Есть еще высоты на свете.
— Меньше пафоса, Воскова, — предложил он. — К слову, в гражданскую был комиссар Восков. Слышала о таком?
— Кажется, был такой, — коротко ответила она.
Несколько дней ни Володя, ни Лена, ни Роман ее не видели. Потом вдруг сообразили, что Сильва их избегает. Кое-что объяснила им крошечная информация в «Красном электрике»: «В Кавголове прошли соревнования по лыжам на приз ДСО „Электрик“. Дистанция для мужчин была 20 км, для женщин — 5 км… Вызывал сожаление бег тов. Восковой, которая увлеклась занятием хорошего личного места, забыв, что она в первую очередь защищает спортивную честь института, как член команды…»
Лена и Володя ее изловили в читальном зале:
— Рассказывай, на кого обиделась.
— Не обиделась, — ответила она, как всегда честно, — просто недостойна настоящей дружбы. Сваляла дурочку. Оставила команду и вырвалась вперед. Получила второй разряд, а девчат своих подвела.
— Ну, не очень-то себя казни, — Володя засмеялся. — Твои двадцать восемь минут и тридцать пять секунд принесли команде немало очков. Все-таки — второе место.
— Но если бы мы шли рядом и все чуть побыстрее — команда могла вырваться и на первое место.
Лена встряхнула ее:
— Да. В спорте есть свои законы. Но ведь без азарта нет и спорта, верно?
— Не разлюбила, значит?
— И не подумала.
— И я, — Володя чуть запнулся, — и я по-прежнему к тебе хорошо отношусь. За честность. В общем — за все.
Надвигались экзамены. Сальма Ивановна попросила.
— Если ночью читаешь, баррикады вокруг лампы не строй.
Она проглатывала конспект за конспектом. Все экзамены были сданы «согласно договору». А на последнем — осечка.
— Теория проводной связи — ваше будущее, — мягко заметил экзаменатор.
— Вы правы, — сказала она. — На троечку я вытяну ответ. Но мне тройки мало. Дайте мне, пожалуйста, еще четыре дня.
Он согласился. Четыре дня и четыре ночи — это был ее экзамен…
Вышла радостная. Лена и Володя ее ждали в коридоре — помахала им зачеткой. Заторопилась домой. Володя сказал:
— У меня к тебе серьезный разговор… Осенью.
Она вспыхнула.
— Как хочешь, Володя.
Сильву ждали дома цветы и записка матери: «Не сомневаюсь, что договор успешно выполнен. Приду поздно — практиканты».
Она распахнула окно: как там — лето или весна? Захотелось написать что-то радостное для себя, матери, Ивана Михайловича и еще для одного человека.
Уже много лет спустя в Сильвиных бумагах нашли стихи, помеченные этим днем:
Раззвенится серебристой, звонкой
Солнечною песнею весна,
Заиграет воздух льдинкой тонкой
И от зимнего растает сна.
Закурятся почки золотые
Запахом медвяных тополей,
Заискрятся капли дождевые,
Окропляя бархаты полей.
Нет весенней трели голубее,
Белоснежней пенных облаков,
Нежного восхода розовее…
Серое осталось далеко.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.РАЗЪЕЗДНОЙ КОРРЕСПОНДЕНТ
Митинг в Броунзвилле прошел без стрельбы, без потасовок, без вмешательства полиции. Но Семен отлично понимал, что его оппоненты не собираются сдаваться. Он получал предостережения через рассыльных контор, он находил угрожающие записки в деревянном ящике с набором инструментов — неизменном спутнике в своих поездках по другим городам.
В Нью-Йорке уже действовал и боролся за права эмигрантов первый русский отдел «Юниона клоакмейкеров»[11] и это приводило в ярость бизнесменов, привыкших без шума обирать эмигрантов. «Учитесь не только считать центы, — внушал Восков на рабочих митингах. — Чтоб бороться с большим бизнесом, надо быть политиками». «Мировая политика — вот что на очереди дня», — это была его излюбленная фраза. У столяров негритянских кварталов он говорил по-английски, к крестьянам из Херсонщины и Полтавщины обращался на их родном украинском наречии, а однажды его приятель услышал, как он выступает перед еврейскими ремесленниками.
— Да ведь ты же сам говорил, что не мог из «Талмуд-торэ» пересказать рассказ!
— Видишь ли, — Семен растянул в улыбке губы. — Я как только пришел к ним, смекнул, что по-английски они еще понимают плохо. Я и решил с ними заговорить на их родном языке. Сначала боязно было, а потом ничего, вошел во вкус.
— Допустим… Но где ты подслушал это выражение: «Чтоб меня любимый пес за пятку ухватил, если не так»?
У Воскова даже голос осел:
— Не вспоминай… Это любимая прибаутка матери.
Он продолжал борьбу в защиту беженцев из России. Один за другим возникали «союзы русских рабочих» в Питтсбурге и Челси, Гартфорде и Провиденсе, Бостоне и Филадельфии. Во всех этих городах видели Воскова и нередко повторяли его меткие фразы: «Желудок обмануть проще — пояс затянешь, а вот рабочую совесть свою поясом не обведешь!», «Если поп за тобой океан переплыл, спроси, не царь ли ему билет купил!», «Лю́бите жизнь — так люби́те русскую революцию!».
Революция в России была его святыней, и когда ему удавалось провести на митинге сбор в пользу русских подпольщиков и узников царизма, он радовался как ребенок и всем объяснял: «Русская революция стала сильнее не на несколько долларов, а на несколько сот друзей. Хорошо бы, чтоб об этом узнал Ленин».
Его оценили как оратора, а потом — и как бойца. В предместье Нью-Йорка вместе со столярами он несколько суток оборонял большие мастерские от штрейкбрехеров. Наконец те решили взять ворота штурмом под прикрытием полиции. У рабочих не было ни ружей, ни гранат, и тогда столяры спешно извлекли из своих чемоданчиков наборы столярных инструментов. «Мне уже не впервой, — смеялся Восков, — Имею опыт Екатеринослава и Полтавы».