— Вы извините, товарищ старший лейтенант, — отрезала Лена, — но я хочу служить своей Родине одинаково по всем линиям и различия между ними не делаю.
Когда Кардов узнал, что Сильва посажена на гауптвахту, как курсанты называли маленькую угловую комнату, он вскипел:
— За что вы ее наказали, старший лейтенант? За патриотизм?
— Да вы же сами… — Скалодуб растерялся.
— Что я сам? Что я сам? Я ее не отпустил в преисподнюю, в тыл к гитлеровцам, где гибнут другие. Потому что она отлично учит. Она инструктор по призванию, понимаете? И тем не менее правы не мы, а она. Словом, отмените свое приказание.
Они сидели молча друг против друга. Кардов вздохнул:
— Ну и характер у вас, Воскова.
Упрямо попросила:
— Отпустите.
— Не имею права. Между прочим, из вашего взвода отобрали пятерых радистов. Я даже заготовил приказ о премировании вас пачкой махорки и ста граммами спирта.
— Спасибо. Хотя я не пью и не курю.
— Знаю. Мальчики вас за это угостят шоколадкой. Но приказ зачитаем через недельку.
— А вы не боитесь, — наконец улыбнулась, — что за эту недельку я окажусь далеко-далеко?
— Не дурите, Воскова. Придет и ваше время.
Она вернулась в «кубрик», когда все уже спали. На своей койке нашла подарки девочек: плюшевый медвежонок, набор еще довоенных конвертов и томик стихов Анны Ахматовой. Наверно, от Ленки узнали, что она помешана на стихах.
«А что за окном? Моросит… Девочки спят сладко. И те пятеро, которые сегодня нырнут в ночь, как в пуховую перинку. А я остаюсь здесь».
И в дневник легла еще одна лирическая исповедь:
«Мрачные непрошеные тучи равнодушно застилают сиявшее небо… Влажная листва топорщит мокрым блеском всю поверхность, стволы деревьев намокают тушью, садовые скамьи теряют прежний лирический уют. Погода, как незнакомая музыка, невольно заставляет прислушиваться к шорохам где-то в глубине души, достаточно явственным, чтобы их уловить, и слишком неуловимым, чтобы — осмыслить.
Среди этого размазанного, но сладкого лирического хаоса вдруг ощущаешь непобедимое и давящее желание сделать что-то большое, нужное…»
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.«СЕСТРОРЕЦКАЯ РЕСПУБЛИКА»ВЫХОДИТ НА ШТУРМ
Их, семерых, действительно освободили из тюрьмы сестроречане.
Правда, начальник тюрьмы на другой же день сообщил арестованным, что их задержали лишь «во избежание кровопролития» и имеется циркуляр министра отправить членов завкома обратно на завод. О мощной забастовке сестроречан с требованием немедленно освободить их товарищей и паническом рапорте начальника завода в Главное артиллерийское управление о резком падении выпуска винтовок, которые позарез в это тревожное время требовал Керенский, он умолчал. Как и о том, что Гвоздев вместо ожидаемой награды за усердие получил на память от генерала Верховского ироническую фразу: «Направляя вас, капитан, в Сестрорецк, Александр Федорович надеялся ослабить в низах страсти, а отнюдь не воспламенить их. Доставленные вами кухонные ножи, видимо, заинтересуют ресторанную прислугу».
Семена и его товарищей дожидалась у ворот Крестов делегация рабочих. Начальник тюрьмы лично открыл перед рабочими калитку.
Завком напоминал военный штаб. Ежедневно сюда приезжали делегаты: путиловцы, лесснеровцы, матросы Кронштадта.
— Требуется, товарищ Восков, пятьсот винтовок.
— Урал просит триста!
Решали оперативно. Однажды всех насмешил приезжий парень в кожанке и с большим в горошек шарфом.
— Аркаша из Одессы, — представился он, обмахиваясь шарфом. — Партийная кличка «Музыкант». Пусть мне не видать Дерибасовской, дорогой земляк Восков, если вы не поможете нам трехлинеечками.
Одесса тоже не уехала с пустыми руками.
Начальник завода тревожно напоминал Воскову:
— Мы подчиняемся Главному артиллерийскому управлению…
— А мы подчиняемся воле революционного народа, — спокойно отвечал председатель завкома.
Открытый конфликт у них произошел после депеши из Петросовета, подтвержденной Военно-революционным комитетом: отгрузить два вагона винтовок для Красной гвардии Питера. Шебунин телефонировал в артиллерийское управление, оттуда сообщили: ждать особого распоряжения. С телеграммой он прибежал в завком.
— Больше ни одной винтовки толпе, — устало сказал он. — Довольно вы похозяйничали! У кладовых мои часовые.
— А что, разве мы плохо хозяйничали? — удивился Семен. — Полноте, капитан. Пора бы вам понять, на чьей стороне будущее.
Он прошел по цехам. Затем направился домой.
— Папа пришел! — закричал Даня. — Сейчас будем разучивать песни.
— Будем в солдатики играть, — предложил Витя, вытягивая из-под кровати коробки с оловянными фигурками.
Но им пришлось отложить и песни, и солдатики. Раздался стук. В дверях стоял Шебунин. На него жалко было смотреть, его руки мяли в руках очередную депешу, длинное узкое лицо позеленело, глаза тревожно перебегали с предмета на предмет.
— Не густо живете… Я не знал, что у вас трое маленьких. — И наконец решился. — Что же будем делать? Читайте…
Восков бегло прочитал бланк, улыбнулся. Под страхом военно-полевого суда Временное правительство запрещало начальнику завода отгрузку вагонов винтовок по заявке Петросовета или ВРК.
— Все закономерно, — спокойно сказал Восков. — Вам запретили, и вы не разрешаете отгрузку.
— Не время для шуток! — вскипел Шебунин. — Только что я обошел все кладовые. Часовые сняты. Двухдневный запас оружия погружен вашими людьми на грузовики и невесть куда отправлен.
— Но ведь это не вы сделали, капитан, — Восков пожал плечами. — Стоит ли волноваться из-за строптивости большевиков?.. Послушайте, — уже серьезно сказал он. — Вы правы. Время шуток кончилось, и двух хозяев на заводе быть не может.
— Я не желаю идти под суд, — вяло сказал Шебунин. — Предупреждаю, из округа вызвана охранная команда.
— Дядя, а папу больше не арестуют? — спросил Даня.
— Нет, мальчик. Теперь, наверно, арестуют меня.
Охранная команда прибыла в эту же ночь. Она состояла в основном из солдат, получивших на фронте тяжелые ранения. Два часа понадобилось Воскову и его товарищам, чтобы команда разобралась в делах «Сестрорецкой республики».
— Ладно, — сказал ефрейтор, — отпускайте кому что надо.
Только под утро, дождавшись сообщения, что оружие дошло до красногвардейцев, Семен смог заснуть. Ему показалось, что он и глаз еще не сомкнул, как его потрясли за плечо. Рядом на табурете сидел Зоф.
— Сегодня двадцатое октября, — сказал Зоф. — А Петроградский комитет хотел бы, чтобы к двадцать четвертому–двадцать пятому Луга зашагала с большевиками. Придется поехать, Семен.
Восков протер глаза.
— Перестань меня разыгрывать, Вячек. Дел невпроворот и тут. Луга… Эсеровское гнездо… При чем тут председатель завкома?
— Спроси у Свердлова. Это его предложение. Лично я думаю… Если за пару часов ты поднял на стачку весь Бруклин, то за пару дней ты вывернешь наизнанку Лугу. Логично? О детях товарищи позаботятся. А теперь собирай чемоданы и загляни по дороге в завком — там твой старый знакомый по Америке.
Он вошел в завком, и его сильно хлопнул по плечу молодой человек с большими восторженными глазами.
— Джон! Джон Рид! Вот не ожидал! Чертовски здорово!
— Хэлло, Самуэль! Мне говорили, простой столяр Восков стал первым министром в Сестрорецке.
— Чепуха! Первых у нас много.
Они хлопали друг друга по плечам, вспоминали…
— А помнишь, Самуэль, как тот упитанный святоша съездил тебя крестом?
— Еще бы… Ребята потом говорили, ты вцепился ему зубами в икру. А помнишь, как ты в Нью-Йорке ставил спектакль о битве петерсонского пролетариата с капиталом — и тебя же не хотели впустить в Гарден-зал?
— О, твои ребята тогда проложили мне дорогу…
— Погоди, ты зачем здесь? — спохватился Семен.
— Ваш Центральный совет фабзавкомов дал мне право на посещение предприятий. Я задумал большую книгу, Самуэль. Покажи мне для нее хотя бы одну страницу.
В комнату, узнав об отъезде Семена, уже набилось полно людей. Он посмотрел на часы и развел руками.
— Какая жалость, Рид. Я спешно уезжаю. Но целый час я в твоем распоряжении. Вот только с ребятами разберусь.
Рид сел в угол и наблюдал, как эти люди, не кончавшие колледжей, едва ли обученные чему-либо сверх четырех действий арифметики, четко и без проволочек решают вопросы, над которыми на Западе безуспешно бьются образованнейшие политиканы.
Проходя с Ридом по заводу, Семен коротко рассказал, чего удалось добиться рабочему контролю, как они сократили рабочий день с одиннадцати с половиной до восьми часов и лишние расходы — вполовину. Построили школу и больницу.
— А городские власти не мешают вам? — спросил Рид.
— Ты чудак, Джон. Городские власти — это мы же. В Сестрорецкий Совет провели рабочих ребят, большевиков.
Не утерпел: завел Рида в приют, с гордостью показал детскую мебель.
— Работа наших столяров, Рид.
— О’кэй. Но кто им заплатил?
— Вот эти ребятишки… Посмотри, какие у них счастливые глаза. Ты знаешь более высокие расценки?
Рид хлопнул Семена по плечу.
— Ты очень интересный агитатор.
В Смольном, куда Семен прибыл за полномочиями, над старыми эмалированными дощечками — «Классная дама», «Попечительский совет Института благородных девиц» — уже были прибиты надписи: «ВРК», «Фабзавкомы», «ЦИК». Получил инструкции и, собираясь уходить, столкнулся в дверях со Свердловым. Яков Михайлович пожал Семену руку, быстро сказал:
— Мы переживаем исторические дни. Попробуй убедить в этом лужан. Тебе придется не только заматовать эсеров, но и поработать с казаками… Этот истерик Керенский способен стянуть в Питер все части, и их путь лежит через Лугу.
Убедить? Поработать?
Уже на вокзале в Луге он прочел многозначительное сообщение местного исполкома о запрещении всяческих собраний и митингов без специального его согласия. Председателя заменял вислоносый, тонкогубый человек, обвешанный наганами.