Комиссары дружно засмеялись. Приказ был подписан сразу. Фабрициуса разбудили утром громкие голоса, Восков пояснял владельцу мануфактурной лавки:
— Во-первых, у нас мало свободных рук. Во-вторых, вы отхватили недурные прибыли при немцах, и нужно же как-то замаливать свои грехи перед рабоче-крестьянской властью. В-третьих, поработать физически — полезно каждому, и я сам рядом с вами буду таскать камни.
— Вы прирожденный полемист, — отметил Фабрициус. — Вам бы в газету, Семен Петрович.
Он и о газетах думал. Стал частым гостем в «Псковском набате», рассказывал репортерам, как был разъездным рабочим корреспондентом, снабжал их интересной информацией из частей. А услышав, как они ломают голову над текстом оповещения местной буржуазии о том, что в ее квартиры начинается вселение рабочих, сел и тут же набросал несколько едких фраз: «Буржуа, не забудьте на новоселье одеть калоши, открыть зонтик — там холодно, там сыро и тесно, в рабочих подвалах, там пахнет смертью и страданием. Но… в галошах, с зонтиком — там можно жить». Этими словами, набранными крупным кеглем, открывался номер газеты.
Седьмая продолжала наступать, и он не мог долго засиживаться на месте. Восков возвращался в штаб ночью, диктовал Сальме несколько распоряжений, наскоро съедал свой ужин — ломоть хлеба, запивая его кружкой воды, и засыпал на рваном диване, а если диван бывал занят, устраивался на столе, за которым только что рассматривал с начштаба карту. Через час-два поднимался освеженный, разыскивал на рассвете секретаря и извиняющимся голосом говорил:
— Ты уж, товарищ Сальма, не ругай простого столяра… но только мне показалось, что наш последний приказ составлен очень уж деликатно. Давай покрепче завернем.
И «заворачивали»: «Поменьше прав и побольше обязанностей… Подальше от котлов, поближе к огню».
— Это обидит честных политработников, — предположила Сальма.
— Честные не примут на свой счет, — отрезал он. — Воспитывать могут только люди высокой личной ответственности. Размножь приказ, товарищ.
В эти первые дни девятнадцатого года, когда Седьмая армия, растекаясь по просторам Севера, отжимала германских оккупантов и белогвардейские части, Восков старался укреплять связь армии с населением, находил новые решения. Началось с Новгорода, где он собрал группу безработных репортеров и предложил им основать новую газету.
— Ее будут выпускать местный Совет и наш политотдел, — предложил он. — Информацию из полков мы вам обеспечим, а вы нам обеспечьте материалы из глубинок уезда. Только уговор: писать так, чтоб у людей глаза разгорались!
Так возникли «Новгородская звезда», «Олонецкая звезда», «Повенецкая звезда» — до самых отдаленных деревень доходили эти небольшие исчитанные странички. Восков по пути заезжал в редакции, отмечал каждую газетную удачу. Резолюцию 6-й роты 171-го полка комментировал с особым удовольствием.
— «Мы, стрелки 6-й роты, заявляем всем социал-предателям и защитникам иностранного капитала: прочь с нашей дороги!.. Мы не допустим, чтобы на нас опять надели цепи рабства. Да не будет этого никогда, пока мы, стрелки 6-й роты, живы!» Чуете? Шестая рота бросает вызов империализму! А сколько у нас таких рот!
С рассказа о молодых газетах начал он свое выступление на Первой конференции коммунистов Седьмой армии, которая избрала его председателем, а затем командировала на VIII съезд партии.
Делегатов Седьмой было свыше полутора тысяч. Заседали в большом зале Смольного. Объявив перерыв, Семен ненароком положил голову на руки и моментально уснул. Он уже не слышал, как по залу пронеслось солдатское «тс!..», как замахали руками на фотографа, щелкнувшего не вовремя затвором…
Что ему снилось? Малыши, которых он сам же отправил в степи, истоптанные махновцами? Запевало, который клялся, что ему уже «с неделю назад шестнадцать»? Или начдив, который звал его из «каши» и которому он ответил: «В штабе только после боя…»
Прозвенел колокольчик.
Двое суток передышки революция не могла ему дать, но десять минут подарила.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ.РАССТАВАНИЕ
— Дали бы нашим ученикам отпуск, а нас, — мечтательно проговорила Сильва, — туда!
— Рапорт, Сивка, подать, что ли? — раздумывала вслух Лена. — С другой стороны, нас еще шлифуют…
— Отшлифуют, когда наши уже в Берлин войдут!
Миновали зима, весна и лето насыщенного боями сорок третьего. Учащиеся «лесной» школы многое пережили, многое узнали. Никогда из их памяти не изгладится ночь с 18 на 19 января, когда не спал раскованный от блокады Ленинград и не спали они, люди, которых готовили к трудной судьбе и у которых наша армия «перехватывала» плацдарм за плацдармом. Они радовались сводкам Совинформбюро и относились к ним ревниво.
— После войны будем себе объяснять: «Нас шлифовали», — горячилась Сильва. — Так, что ли?
Программа тренировки усложнялась. Их знакомили и с новыми языковыми оборотами, вошедшими в обиход рейха, и с новыми образцами немецких мин. Случилось непредвиденное. Дядя Миша заметил, что один из новичков взял для опробования мину еще не проверенного действия, когда тот уже отбегал. Инструктор успел только броситься ему наперерез и прикрыть его своим телом. Юношу взрыв только оглушил. Но дядя Миша не поднимался. Когда его брали на носилки, он открыл глаза и шепотом сказал:
— У разведчика руки на втором месте, на первом — ум.
Да, они узнали и поняли многое. А главное — что в их работе всегда надо находить повод и случай что-то узнавать.
Марина Васильевна зашла к Сильве, оставила план незнакомого города. Небрежно сказала: «Ознакомьтесь, Воскова!». Отсутствовала всего несколько минут, возвратилась, свернула план в трубочку.
— У меня только три вопроса, товарищ разведчик. Сколько вокзалов в городе? Далеко ли от центра до пароходной пристани? Каким видом транспорта можно добраться от полицейпрезидиума к городской ратуше?
Сильва стала пунцовой, призналась:
— Я только успела понять, что город стоит на судоходной реке, а жителей порядка трехсот тысяч. Но то, о чем вы спрашиваете, наверное, нельзя изучить и за час…
Марина предложила:
— У вас есть записная книжка, там адреса друзей. Можете мне ее показать на пять минут?
Через пять минут она отвечала Сильве на вопросы:
— Майя Ратченко жила с вами в одном доме, сейчас — в Сибири. Ника Феноменов отлично успевал по алгебре. Наверное, его уже нет. Телефон вашего классного воспитателя: Ве-два-двадцать девять-шестьдесят шесть.
— Все правильно. Память у вас натренированная. Понимаю. Но откуда вы знаете, что Ника был математик?
— Против его фамилии карандашиком проставлены номера нерешенных вами примеров с пометкой «Ш. и В.», то есть из «Шапошникова и Вальцева».
— Вы знали, что Ника убит на войне?
— Нет. Но его телефонный номер обведен вами в траурную рамку.
— А кто вам сказал, что Изабелла Юльевна нас выпускала?
— Ее телефон записан под буквой «ш» — «школа». Обычно домашних телефонов учителя школьникам не дают. Теперь беритесь за план города и будем учиться его читать.
Прошла неделя, и Сильва методично читала планы и карты.
— В городе пять мостов. Один — железнодорожный. К ратушной площади ведет шесть улиц. Благоустроенного пляжа, очевидно, нет.
— Верно. Как догадались?
— Ни один вид транспорта не подвозит к реке.
— Верно. А где может находиться гестапо?
— Вероятно, рядом с тюрьмой или полицией.
— А если вчитаться в план?
Задумалась. Вспомнила:
— Транспорт пущен в обход Грюненплац. Наверное, в связи с размещением на площади служб безопасности.
Все это было слишком серьезно, чтобы казаться детской игрой.
Инструктор, с которой они в последнее время перешли на «ты» и стали друг для друга «Мариной» и «Сильвой-Леной», ни разу не похвалила Сильву. Большей частью она что-то прикидывала для себя и очень сухо изрекала: «Не поверят» или: «Сойдет с очень большой натяжкой».
Но 8 сентября 1943 года — Сильва хорошо запомнила число потому, что в этот день капитулировала фашистская Италия и по этому поводу кто-то из ребят сострил, что на берег Средиземного моря их уже не забросят, — Марина, выслушав очередную Сильвину «легенду», притянула ее к себе и поцеловала. Заметив недоумение Сильвы, фыркнула:
— Не возомни о себе. Это не оценка, а знак расставания.
— Ты уезжаешь? Куда? Как же мы без тебя?
— Не я уезжаю, а ты. Начальник школы тебя вызывает — узнаешь все от него.
Сильва закружилась на месте.
— Не верится… Еду… Ты только скажи: за линию?
— Пока нет. Но поближе к ней. Поедешь в небольшой районный центр, близ которого формируются отряды для заброски в тыл к немцам. Поучишься еще кое-чему. Возможно, я приеду туда натаскивать тебя и других.
Начальник школы сообщил ей то же самое. Не назвал ни конечного пункта, ни цели отправки. Она только спросила:
— С Еленой Вишняковой… разлучаете?
Он с сожалением отметил:
— Увы, товарищ Воскова, воинские подразделения комплектуются не по дружеским связям. Но полагаю, ваши пути с подругой еще скрестятся.
И она, и Лена всплакнули.
— Ничего трагичного, — сказала Лена. — Не важно, где нас шлифуют, важно, что для одной цели.
— До свидания, моя хорошая. Хочешь — договоримся? — предложила Сильва. — Если после войны потеряем друг друга из виду или скоро окажемся там и… поймем, что в мирное возврата нет и что, словом, все уже, — подадим друг другу весть через Центр: «Ленсил» — «Лена и Сильва». Идет?
— Идет, но без потерь. Пиши и почаще.
Разыскала свой эшелон, он стоял на самом дальнем пути, предъявила документы начальнику, он бегло просмотрел.
— Порядок. — Взглянул на часы. — Отправка в двадцать четыре ноль-ноль. Не исключено, что задержат. Но быть вовремя. Сядете в шестой вагон. Там теплее.
— Спасибо. Не опоздаю.
Стремглав домой. Застала одну бабушку.
— Сильвочка… Вот хорошо… А я тебе носки теплые вяжу.