— У тебя есть сестры, Илья? — спросил Семен, рассматривая куклу с открывающимися глазами.
— Есть. Одна. Если насчет кукол — у нее их вдосталь.
— Мои сестры этой радости были лишены, — сказал Семен. — Пришел как-то домой пораньше — ревут. В чем дело? Плюшевого зайца увидели у соседской девочки, взяли поиграть, а мать ее, лавочница, выскочила и отхлестала их мокрым веником. Ревут мои ревмя. Сел я для них зайца из дерева вырезать. Только успел уши обстругать, полиция нагрянула. Меня — в кутузку, а брусок, как вещественное доказательство, к делу приобщили. Длинные уши за жандармские приняли. Я им — про зайца, они мне — про филеров. Так и не договорились. А девчонки без зайца остались.
Семен нагнулся над ящиком и извлек какую-то этикетку.
— Тут все ясно, — сказал он. — Ее императорское величество посылает свой дар для бала Харьковского благотворительного общества. С детских лет люблю, — вырвалось у него, — всех этих благодетелей. Эх, Илья, пойти бы в ближнюю деревню. Найти девчонок… Самых что ни на есть беднячек…
— Нельзя, — сказал Илья.
— Сегодня нельзя, — яростно сказал Семен, — поглядим, что завтра от их императорских останется!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ.ВЫПУСКНОЙ ВЕЧЕР
— Не забудьте своих кукол, девочки. Это не стыдно — любить свои первые куклы. А «считалки» наши все помните?
Она старается говорить весело, а на глаза навертываются слезы. Сегодня она прощается со школой. Ну, разве могла она не прийти именно сегодня к своим октябрятам, к своим «ежикам», как она их прозвала.
— Помним, помним, Сильва Семеновна! — со смехом кричат «ежики».
— А вы, Мальчиши-Кибальчиши, — обращается она к ребятам, — не таскайте девочек за косички, потому что косички — это так же красиво, как первая весенняя листва, как узоры Деда Мороза на окнах…
«Коса была у Татьяны Лариной, — вдруг вспоминает она. — До свидания, милая, милая Таня! Теперь за вас будут сражаться другие девчонки и мальчишки. До свидания, Евгений Онегин! Извините, если мы вначале плохо о вас думали.
Прощай и ты, мой класс, прощай, моя парта…
А с вами, дорогие учителя, мы не расстанемся. Наверное, мы придем к вам расспросить, почему что-то в жизни оказалось не так, как вы и мы хотели».
Сегодня выпускной бал. Интересно, кто из мальчишек пригласит ее на вальс? Она знает, ребята не очень-то смелы с нею. Ну и пусть. Кому нужны эти ухаживания, эти записочки? А все-таки жалко, что он не решился ее поцеловать.
Она обходила этаж за этажом, потом снова зашла в свой класс. «Ну, здравствуй. Можно мне еще погостить у тебя пять минуточек? Помнишь, что случилось в твоем правом углу, у доски? Мы написали мелом на стене бином Ньютона, чтобы Лола Диц не засыпалась, а она прислонилась к стене и платьем стерла весь наш труд. Мы думали, Мария Никитична не заметит, а она сказала: „Лола, надо, чтобы бином у тебя не на спине был, а в голове“».
Да, они умели доставлять своим учителям хлопотливые минуты.
В пятом их любимым развлечением было выбрасывать за окно мел и тряпку, чтобы сократить «нелюбимый урок».
В седьмом они подражали литературным героям. Саша Давтян объявил себя одним из четырех мушкетеров, и мальчишки нанесли в класс деревянные рапиры. Тогда близнецы Соня и Лола Диц, которых весь класс вечно путал, играли в «Принца и нищего», Мишка Хант читал всем отрывки из своей поэмы «Мцыри из школы номер пять». И только Ника Феноменов, бредивший алгеброй и физикой, заявлял, что его герои — «класса точности Эйнштейна или Циолковского».
В девятом на смену героям пришли героини и «двойки» в дневниках. Мальчишки влюблялись. В своих же соседок по партам, в тех самых, которых восемь лет они называли «гогочками» или «финтифлюшками». Все считалось тайной, и все знали, как кто-то из ребят пригласил в кино Соню Диц, а пришла Лола Диц и как еще кто-то хотел поцеловать Сильву и получил оплеуху «со звоном».
В десятом они сразу дали почувствовать в школе и дома, что стали совершенно независимыми. Иные родители должны были понять, что кашне в тридцатиградусный мороз так и останется распахнутым, иные учителя — что можно ставить «неуд», но незачем его комментировать.
…Вот здесь, перед грифельной доской ее принимали в комсомол. Вначале — Аллу Гриневу. Алке припомнили «историю с географией». Она никак не могла заучить названий японских островов и придумала на модный мотив песенку, которую и спела, вызванная к карте:
Кюсю, Хондо и Хоккайдо —
Это вам не островок,
А из меньших выбирай-ка:
Рюкю, Садо и Сикок…
Ребята прыснули, Мария Дмитриевна тоже не удержалась от улыбки и сказала:
— Есть чувство юмора, нет голоса, чувства стиха, знаний. «Неуд» у тебя пока остается.
В комсомол ее приняли: училась неплохо, вечера хорошие устраивала, дружить умела.
Когда принимали Сильву, комсорг школы сказал:
— Давай о себе. Биографию и прочее.
Она подумала: «Ну какая у меня биография?» До трех лет — ясли. Вот недавно их пригласили с Майкой на юбилей: эти ясли — в городе первые. Заведующая выступала. Говорила смешно так: они с Майкой — ясельные старожилы. С трех до семи — в детском садике. В свободное время играли во дворах в «казаки-разбойники». Об этом говорить, что ли? Родители у нее замечательные. Не хвастать же! В их доме революция молчаливо и строго жила в портретах. Сальма Ивановна редко об этом говорила и Сильву приучила к сдержанности.
— Биография короткая, — сказала Сильва. — Ясли, детсад, школа. В октябрятах была и в пионерах.
— Отметки? Что полезного сделала? — сыпал комсорг, читая какую-то бумажку. — Вот тут сообщили о тебе… Без подписи. На руку, говорят, тяжелая. Мальчика Тараньева избила… И взгляды у тебя, говорят, на Онегина не пролетарские.
Сильва ответила с возмущением:
— У меня по литературе «хор». Это государственная отметка, у нас же не частная гимназия, а государство у нас пролетарское.
— Ладно, ты о Тараньеве скажи.
— Можно, я сам скажу? — С задней парты поднялся Тараньев. — Было такое дело в пятом, двинула она меня. Только я вдвое сильнее, ребята: если б ни за что… В общем — было за что.
Ее приняли. Она пришла в этот день домой тихая, задумчивая.
— Мам, ты была в комсомоле?
— Сивка, пора бы уже знать… Комсомола еще не было, когда я вступила в партию.
Сильва увидела на столе цветы. Обрадовалась.
— Это мне? Ой, спасибо! А я еще мало чего полезного сделала. Но вся жизнь впереди. Правда?
— Правда, правда. Только дело в том, что нельзя откладывать все на «потом».
На «потом» они ничего не откладывали. Обсуждали все сразу.
На пороге выпуска случилось ЧП. Из школы ушла Варвара Ивановна. Десятый «а» прекрасно знал, в чем дело: Пигарева! Собственно, инспектор Пигарева осталась в стороне. Виноваты они. Вывесили газету, не показав учительнице, пропустили в статьях несколько грубых грамматических ошибок. Пигарева увидела газету, велела спешно принести ее на районный смотр и подписать имя ведущего преподавателя русского языка. А им была Бахирева. Ребята спохватились только тогда, когда комиссия из роно стала проверять работу Бахиревой, и она сочла за лучшее сменить и школу, и район.
Новый преподаватель литературы со смешной фамилией Гавот был молод, напорист, но его желание расшевелить ребят, влюбить их в литературу, которую они и без того страстно любили, не встречало в классе энтузиазма. Педагог нервничал.
И вдруг на уроке литературы появилась сама Бахирева. Послушала, как Давтян что-то мямлил об истории написания Горьким романа «Мать», как ни одна из сестер Диц не могла толком изложить идею фадеевского «Разгрома». Послушала и в конце урока сказала:
— Жаль. А я думала, что сумела зажечь в вас какую-то искорку. Не стоит переживать, Ипполит Сергеевич, они недостойны.
И с этим ушла.
Вот когда началась буря. Вот когда десятый «а» обрел самостоятельность.
Аркадий Шаров. Почему это мы недостойны?
Саша Давтян. Ша, мальчики! Мало ли и раньше было уроков, которые мы не готовили?
Сильва Воскова. Да ведь нас же считают пустыми головами.
Алла Гринева. Школа не должна была отпускать Бахиреву!
Миша Хант. Мы сами подвели ее с газетой.
Сильва Воскова. Так что мы — бастуем? Я и не знала. Я думала, мы учимся, что-то знать хотим.
Лола Диц. Мы и без уроков Гавота литературу знаем.
Саша Давтян. Чего-то знаем, чего-то нет!
Сестры Диц. А ты совсем ничего не знаешь!
Юра Будыко. Это уже не довод. Это личные счеты.
Сестры Диц. Сам ты счеты и еще клуб четырех коней.
Юра Будыко. Будем учиться, как положено, или нет? Надо же в даль смотреть, а не только под ноги.
Сильва Воскова. Лично я буду учиться. И даже извинюсь.
Сестры Диц. Мы тебя не уполномачиваем.
Сильва Воскова. А я не от вас. Я — от себя.
Ника Феноменов. О чем вы думаете? Дадут нам на выпускном сочинение: «Мать» Горького — запоете!
Миша Хант. И не в этом только дело. Вообще — стыдно. Раз подвели Бахиреву и второй.
Инна Шафран. Я считаю, что педагог переживает из-за нас, а не из-за себя, и это значит, что он оказался выше нас и благороднее нас.
Майя Ратченко. Ставлю на голосование. Кто за извинение и за комсомольское отношение к литературе?
Аркадий Шаров. Ставь раздельно!
Сильва Воскова. Только вместе!
Сестры Диц. А если мы…
Сильва, Майя и Миша. Только вместе!
Алла Гринева. Одобряю! Бузить — так бузить, отвечать — так вместе!
…Сальма Ивановна спросила у дочери:
— Ты почему сегодня такая веселая пришла?
Сильва ее закружила.
— Мама, я сегодня читала на уроке Блока: «И старый мир, как пес безродный, стоит за ним, поджавши хвост…» Потом разбирала. Товарищ Гавот был доволен.
— Что же в этом особенного, Сильва?