А Валерии Александровне пришлось дожидаться своего поезда одиннадцать дней, о чём она написала в своём очередном письме Евгению:
«Во Владивостоке в гостинице Дальстроя мы прожили 11 дней в ожидании поезда (откуда я послала тебе 2 письма) – я с детьми помещалась на одной койке (в комнате было ещё 6 человек), а потом Алексея уложили на стол. Там так измучились, что только мечтали сесть на поезд, но билетов на пассажирский поезд не достать было, т. ч. я решила уехать хоть в теплушке. К счастью, ко мне примкнул один пожилой человек, который уговорил меня ехать в теплушке, и пожалуй, это было лучше, т. к. в вагонах творилось что-то жуткое, а мы хоть могли спать. Ехали 25 суток, дети себя чувствовали неплохо. А Алик захворал ангиной, но я быстро справилась с его болезнью, т. к. у меня были нужные медикаменты. Не раздевались мы за всё это время и были похожи на чертей – так черны и грязны. Помещались всё время на верхних нарах. Лялька ни разу с них так и не сходила. Питание наше кончилось во Владивостоке, так что перед посадкой в теплушку пришлось покупать продукты.
…В пути пришлось менять часть своих и детских вещей на хлеб и продукты. Ели дети в дороге так, что мне было их не удовлетворить. Хлеб такой порой был (чёрный и с всякой примесью), что я не могла его есть, а ребята, что называется, лопали вовсю. В Москву приехали, и началось мытарство, т. к. наш состав не приняли вокзалы московские, а оставили на окружной дороге, и мы 2 суток мучились в бараке железнодорожном, а потом я устроилась с детьми в детской комнате на Ярославском вокзале, и 8 января я уехала в Буй. Попутчик мой довёз нас до самого Буя, т. к. он сдавал свой багаж вместе с моим и думал его взять здесь и уехать в Саратов (но багажа ни его, ни моего до сих пор нет), он пробыл 2 суток здесь и уехал, т. к. ему сказали, что скоро багажа ждать нечего. Мне повезло в этом отношении, и если бы не его участие, с детьми было бы очень тяжело, и я не знаю, как бы я одна справилась со всем, так что свет не без добрых людей…»
Высшее образование
У человека есть одно замечательное свойство: если приходится всё начинать сначала, он не отчаивается и не теряет мужества, ибо он знает, что это очень важно, что это стоит усилий.
После пяти лет со дня освобождения, в 1944 году, Евгений Иванович стал ходатайствовать о снятии судимости, которая очень мешала в жизни: то ему не раз отказывали в назначении на вышестоящую должность, то его фамилию вычёркивали из списков на премию за им же сделанный удачный проект; да и в простых жизненных ситуациях нарочно подчёркивалось, что он – бывший зэк. Такое к себе отношение со стороны Дальстроя в письмах к матери он называл «свинским». Не включили его и в список на соискание Сталинской премии, хотя в основу представления были положены его изобретения.
Конечно, это был не единственный случай. Система того времени была мстительной по отношению к талантливому, творческому человеку, прошедшему лагеря ГУЛАГа, его долго будет преследовать зэковское прошлое, да и после реабилитации практически ничего не изменится.
«Евгений Иванович» – так обращались к Богданову коллеги – уже не представлялся при знакомстве «зэка номер такой-то», но прошлое не забывалось.
Кошмары о годах, проведённых в лагерях, мучили Евгения Ивановича до конца дней. По крайней мере, два-три раза в месяц он просыпался в холодном поту после увиденных во сне явлений, связанных с лагерями. То ему снилось, что в него стреляет конвойный, то он бредёт по тундре, убежав из зоны… Особенно часто ему снились сны, будто бы он был в тюрьме на Шпалерке и в темноте на него надвигается урка Вонючка с заточкой в правой руке. В этом месте Евгений всегда просыпался.
Он знал философское определение сна: «Сон – это небывалое сочетание бывалых впечатлений». Но от этого знания кошмары не прекращались. Татьяна спала очень чутко и каким-то шестым чувством угадывала, что Евгений сейчас проснётся после увиденного очередного кошмарного сна. Она ласково гладила его по руке и шептала:
– Всё хорошо, Женечка, всё хорошо, всё прошло, спи, дорогой.
Но спать Евгений после этого уже не мог…
Татьяна никогда не расспрашивала мужа о временах, проведённых в лагерях, да и он особо не откровенничал, пытаясь забыть то проклятое время.
…Мать Евгения, Валерия Александровна, в семейных беседах за чашкой чая нередко сводила разговоры к тому, что Евгению нужно ходатайствовать о снятии судимости. Евгений и сам это прекрасно понимал, однако первое его ходатайство особым совещанием НКВД не было удовлетворено и в снятии судимости было отказано.
В 1946 году Евгения Ивановича назначили руководителем обогатительной группы Главного управления Дальстроя. Семья Богдановых переехала в Магадан, где ей была предоставлена коммунальная квартира на две семьи. Комната в 20 кв. м с ванной, водопроводом, паровым отоплением и балконом.
В то время столица Колымского края представляла собой большой посёлок, застроенный в основном двухэтажными деревянными бараками. Главная улица (как и практически во всех городах СССР, носила имя Ленина) упиралась в сопку. На этой улице были сосредоточены солидные каменные здания различных учреждений, в том числе Управление Дальстроя, школа, больница, особняки высшего колымского начальства. Здесь же находились и магазины, продавались без карточек рыба, рыбные консервы, американский белый кукурузный хлеб.
Жить в Магадане было значительно лучше, чем в Ягодном, но дороже ввиду наличия коммерческого магазина, рынка и других источников трат, условия здесь постоянно выравниваются с материком, как писал в одном из писем матери Евгений Иванович.
– Танечка, сегодня мы едем в театр, – ещё с порога заявил Евгений, вернувшийся пораньше с работы.
По возможности они не пропускали ни одного спектакля магаданского театра, который с некоторых пор стал называться Магаданским музыкально-драматическим театром имени М. Горького. Театр ведёт своё начало от небольшого коллектива, приступившего к работе в 1933 году в Дальстрое. Большая часть труппы состояла из заключённых, в прошлом профессиональных артистов.
В разные годы в театре работали артисты Георгий Жжёнов, певец Вадим Козин…[30]
Валерия Александровна заметила, что сын изменился не только внешне. Он стал совсем другим и во взаимоотношениях, как в семье, так и на работе.
Как-то раз Валерия Александровна спросила у Татьяны:
– А почему к вам друзья не заходят?
– Потому что здесь, на Колыме, особые отношения между людьми, которые отсидели. Клеймо не смывается, – грустно ответила та.
А когда об этом же мать спросила у сына, тот ответил задумчиво:
– Знаешь, мама, мне и одного «друга» на долгие годы хватило…
Мать поняла – это как намёк на Жору Кульпина.
– Да и потом, нам с Танечкой и сыновьями нисколько не скучно. Да и ещё и ты вот приехала.
Нередко вечерами Татьяна, после окончания домашних работ и укладывания малышей, брала в руки гитару и негромко, чтобы не разбудить детей, пела романсы. Евгений и Валерия Александровна тихонько подпевали.
Рано оставшись без родителей, Татьяна приняла мать Евгения как свою родную. Только первые несколько часов после её прибытия на Колыму она называла её по имени-отчеству, а затем стала называть просто «мама».
Евгений Иванович не курил, не участвовал в пьянках, к водке был равнодушен, по праздникам выпивал бокал шампанского и заканчивал на этом.
Конечно, он не был святым, условия лагеря сказались на его характере – не в лучшую сторону. Один из бывших заключённых и его коллега по добыче золота Георгий Кусургашев[31] писал о нём: «… Главный инженер был человеком с головой. Изобретательская мысль у него работала… За голову я его уважал, но не за характер…»
Богданов догадывался, что в должности главного инженера он долго не продержится по простой причине – у него не было диплома о высшем образовании. Ему как воздух нужен был этот документ. И вот в конце 1947 года семья Богдановых в полном составе выезжает в Ленинград, в свой первый отпуск. После нелегкой и трудной дороги: бухта Нагаево – Находка, дальше – поездом Владивосток – Москва, затем поездом же Москва – Ленинград, где Евгений не был целых тридцать лет.
Остановились в квартире матери, которую она сумела выхлопотать, кстати, совсем недалеко от довоенного местожительства. Жили они на улице Мытнинская набережная, дом три. Квартира была просторной, состояла из четырёх комнат со всеми удобствами, так что места хватало всем. Дом расположен в конце проспекта Максима Горького и служил своеобразной видовой площадкой, прямо из окон был виден Зимний дворец.
Послевоенный Ленинград трудно было узнать. Город перенёс тяжёлые дни блокады. Повсюду были руины домов, разрушенных бомбардировками немецкой авиации или разбитых артиллерийскими обстрелами, ещё не были разобраны завалы кирпичных стен, зияли чёрными проёмами окна.
Но Евгений Иванович увидел и почувствовал, что город постепенно возвращается к мирной жизни: разбираются кирпичные и мусорные завалы, ремонтируются фасады домов, налаживается транспортное движение.
Не успев разложить вещи после прибытия в Ленинград, Евгений Иванович помчался в политехнический институт. У него уже было готово заявление на имя директора Ленинградского политехнического института с просьбой восстановить на пятый курс и дать возможность защитить дипломный проект.
Евгений Иванович разволновался не на шутку, когда подошёл к массивному зданию института. Он даже остановился, постоял минуты две-три, а потом решительно направился к кабинету директора. На его счастье, секретарём была Ольга Семёновна, бессменный секретарь директоров института начиная с 1930 года, когда Богданова зачислили в Ленинградский машиностроительный институт, выделившийся из Ленинградского политеха в результате реформы высшего и среднего образования. И только в 1934 году, осознав ошибочность реформы, правительство вновь