Сегодня соседи решили, что Бхактиведанта Свами и его ученики вышли подурачиться: пройтись по улицам в диковинной одежде, чтобы привлечь к себе внимание и затеять переполох. Соседи считали свою реакцию совершенно естественной для нормального, уважающего себя обитателя американских трущоб.
Итак, сама дорога в парк уже превратилась в приключение. Однако Свамиджи оставался невозмутимым.
— Что они говорят? — спросил он пару раз, и Брахмананда повторял.
Свамиджи всегда ходил с высоко поднятой головой, выдвинув подбородок вперед, и это придавало ему вид благородный и решительный. Он обладал духовным зрением и видел, что все находится под властью Кришны, а любой человек был для него вечной душой. Но и без того, даже с мирской точки зрения, его не пугало городское столпотворение. В конце концов, он был видавшим виды жителем Калькутты.
К тому моменту, когда появился Свамиджи, киртан продолжался уже минут десять. Сбросив свои белые туфли, словно у себя в храме, Свами сел на ковер рядом с учениками, которые прекратили пение и выжидающе на него смотрели. На нем был розовый свитер, а на плечах — домотканый плед. Он улыбнулся и, оглядев учеников, задал им ритм: раз... два... три-и-и. Затем он стал громко хлопать в ладоши, продолжая считать: «Раз... два... три-и-и». Зазвенели караталы, сначала невпопад, но он держал ритм, хлопая в ладоши, и ребята подхватили и тоже начали хлопать и неумело звенеть тарелочками, неспешно и размеренно.
Он запел молитву, которую никто из них не знал. Ванде 'хам шри-гурох шри-йута-пада-камалам шри-гурун ваишнавамш ча. Его мелодичный голос, сладкий, как звук фисгармонии, передавал все богатство нюансов бенгальской мелодии. Сидя на ковре под раскидистым дубом, он пел таинственные санскритские молитвы. Никто из его учеников не знал ни одной мантры, кроме «Харе Кришна», но зато они знали Свамиджи. Они отбивали ритм, вслушиваясь в его пение, а в это время по улице грохотали грузовики и вдалеке слышался ритм барабанов конга.
Он пел — шри-рупам саграджатам, а мимо пробегали собаки, таращились дети, какие-то зубоскалы тыкали пальцами: «Эй, приятель, это что за пастор?» Но его голос был прибежищем, в котором можно было укрыться от противоречивой двойственности этого мира. Ученики продолжали звенеть тарелочками, а он солировал: шри-радха-кршна-падин...
Бхактиведанта Свами пел молитвы во славу чистой супружеской любви Шримати Радхарани к Кришне, возлюбленному гопи. Каждое слово, пронесенное через века ближайшими спутниками Кришны, было исполнено глубокого духовного смысла, который понимал только он один. Саха-гана-лалита-шри-вишакха-анвитамш ча... Они ждали, когда он начнет петь мантру Харе Кришна, хотя пение и без того захватывало.
Люди все подходили и подходили — чего и хотел Свами. Он хотел, чтобы они пели и танцевали вместе с ним, а теперь того же хотели и ученики. Они хотели быть с ним. Они уже делали это вместе — возле ООН, в Ананда-ашраме, на Вашингтон-сквер... Казалось, это будет продолжаться вечно — они будут собираться, садиться и петь. А он всегда будет рядом.
Наконец он запел — Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна Кришна, Харе Харе / Харе Рама, Харе Рама, Рама Рама, Харе Харе. Ученики подхватили, сначала слишком низко и нестройно, но он еще раз повторил мелодию, и голос его звучал твердо и торжественно. Они отозвались уже смелее, звеня караталами и хлопая в ладоши — раз... два... три-и-и, раз... два... три-и-и. Он снова запел один, а они, ловя каждое слово, хлопали в ладоши, звенели тарелочками и старались поймать его взгляд, обращенный на них из глубин его мудрости, его бхакти. Ради любви к Свамиджи они оборвали все связи с окружающей действительностью и присоединились к его пению. Свамиджи играл на маленьком барабане, левой рукой держа его за ремешок и прижимая к себе, а правой отбивая замысловатые ритмы мриданги.
Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна Кришна, Харе Харе / Харе Рама, Харе Рама, Рама Рама, Харе Харе. Прошло полчаса, но он не чувствовал усталости и по-прежнему пел, а заинтересованных зрителей становилось все больше и больше. Несколько хиппи присели на краешек ковра, скрестив ноги. Подражая преданным, они слушали, хлопали в ладоши и пытались подпевать. Маленькая группа участников киртана начала расти, а люди все подходили и подходили.
Как обычно, киртан привлек музыкантов.
Ирвинг Хольперн: Я делаю флейты и играю на музыкальных инструментах собственного изготовления. Когда появился Свами, я подошел и стал играть, и он поприветствовал меня. Как только подходил новый музыкант и брал первую ноту, он поднимал руки в знак приветствия. Казалось, он стоял на сцене, за дирижерским пультом в Нью-Йоркской филармонии. Я имею в виду жест, знакомый любому музыканту. По этому жесту ты понимаешь, что человек хочет играть с тобой и рад тому, что ты играешь с ним. Это был язык, на котором общаются музыканты, — я сразу уловил это и очень обрадовался.
По всему парку постоянно слонялись одинокие музыканты, и, услышав, что можно подыграть Свами и что им будут рады, они один за другим потянулись к нему. Один саксофонист пришел просто потому, что хорошо звучали ударные и ему захотелось подыграть. Другие, подобно Ирвингу Хольперну, видели в этом нечто духовное и получали удовольствие от приятных звуков. По мере того как музыкантов прибывало, все больше собиралось и прохожих. Свамиджи солировал и пел вместе с хором, а только что подошедшие начали петь вместе с ведущим, и вскоре киртан превратился в несмолкающий хор. После полудня вокруг преданных толпилось уже более сотни человек, и дюжина музыкантов с латиноамериканскими барабанами, бамбуковыми и металлическими флейтами, губными гармошками, деревянными и металлическими трещотками, бубнами и гитарами играла вместе со Свами.
Ирвинг Хольперн: Весь парк просто пел. Музыканты внимательно вслушивались в слова мантры. Когда Свами пел Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна Кришна, Харе Харе / Харе Рама, Харе Рама, Рама Рама, Харе Харе, иногда слово «Кришна» звучало как «Кри-ше-на» — двусложное слово становилось трехсложным. Обычно это происходило на первой паре слов, и музыканты с точностью воспроизводили этот ритмический рисунок. Каждое слово Свамиджи произносил по-особому, и музыканты очень внимательно слушали его пение. Мы начали замечать, что одну и ту же короткую фразу Свами поет на разные мелодии, и пытались в точности ему подражать, как музыканты следуют взмахам дирижера или хор — голосу солиста. Это было классно — люди толкали друг друга в бок и говорили: «Слышишь? Слышишь?» Мы старались уловить и воспроизвести все тонкости звучания санскритских фраз, которые, похоже, ускользали от большинства слушателей, с энтузиазмом танцующих или погруженных в игру на инструментах. Иногда Свами добавлял новый ритм. То, как главный ударник (роль которого выполнял тогда Свами) играл на барабане, — это было нечто...
Я говорил с другими музыкантами, и все они согласились, что Свами, должно быть, знает сотни и сотни мелодий, которые приходят из какого-то потустороннего источника истинного знания. Народ просто валом валил, только чтобы поучаствовать в этом музыкальном подарке, дхарме, привезенной из-за морей.
— Эй, — говорили они, — вы только послушайте этого святого монаха.
На самом деле люди ожидали, что им вот-вот покажут какие-нибудь трюки, фокусы, сеанс левитации или что-нибудь в этом роде. Но когда вы начинали чувствовать всю простоту того, о чем говорил Свами, — не важно, собирались ли вы серьезно этому следовать или вам просто понравилось и вы хотели воздать ему должное, отведя ему какой-то уголок в своем сердце, — все равно это поражало до глубины души.
Еще было интересно наблюдать, как люди воспринимают киртан. Некоторые думали, что это лишь прелюдия к какому-то событию. Другие — что это и есть само событие. Одним нравилась музыка. Другим — поэтично звучащие слова.
Вскоре подошли Аллен Гинзберг и Питер Орловский с друзьями. Аллен оглядел сцену и уселся посреди поющих. Поэт-патриарх — чернобородый, в очках, с лысиной, обрамленной черными кудрями, — он присоединился к пению, и это прибавило киртану солидности в глазах окружающих. Бхактиведанта Свами, продолжая в экстазе петь и играть на барабане, заметил его и улыбнулся.
Репортер из «Нью-Йорк таймс» подошел к Аллену с просьбой дать интервью, но Аллен отказался:
— Не следует мешать человеку, когда он занят поклонением.
«Таймс» пришлось подождать.
Аллен: Томпкинс-сквер был центром духовных противоречий тех дней, и это было просто здорово. Вдруг, совершенно внезапно, у людей, занятых философской болтовней и наркотиками, появилась возможность попеть, продолбить интеллектуальный лед и выйти к всепоглощающей бхакти — это было действительно потрясающе!
Негры и пуэрториканцы тоже частенько музицировали на улицах со своими барабанами, исполняя конгу[22]. Но эти люди были ни на кого не похожи. Некоторые обрили головы, и это вызывало любопытство. В пении постоянно повторялись одни и те же слова, но и в этом была своя прелесть. Любой мог поучаствовать в пении. Сцена была открыта для каждого. Никаких отгороженных углов. Лица людей светились радостными, одобрительными улыбками, в глазах горело воодушевление, свидетельствующее о реальности такого способа общения, ибо построено оно на серьезной основе, а не просто на барабанных ритмах.
На Бхактиведанту Свами стоило посмотреть! Он старался петь громко, его брови были сдвинуты, лицо напряжено, вены на висках вздулись, а нижняя челюсть выступала вперед, когда он пел: «Харе Кришна! Харе Кришна!» — так, чтобы слышали все. В его облике было нечто необыкновенно притягательное, внушавшее симпатию. При этом он вкладывал в пение все силы, так что иногда оно становилось напряженным, и весь вид его говорил о предельной сосредоточенности.