Храмовая комната была залом для лекций и киртанов. Читая лекции, Бхактиведанта Свами всегда держался строго и официально. С самого начала, когда помост еще не соорудили и Свамиджи сидел перед гостями на соломенной подстилке, было понятно, что он здесь для того, чтобы давать наставления, а не для того, чтобы обмениваться репликами со случайными посетителями. Вопросы разрешалось задавать только по окончании лекции. В течение сорока пяти минут слушатели сидели на полу, а Свами делился с ними знанием — чистым, совершенным знанием, подкрепленным логикой. Он опирался исключительно на авторитет Вед, цитировал санскритские стихи, вспоминал слова духовных учителей прошлого... Напрягая голосовые связки, чтобы перекричать уличный шум, с глубочайшей преданностью, читал он свои глубоко научные лекции. Было понятно, что он давно уже в совершенстве постиг все наставления и выводы предшественников и теперь готов отразить любые выпады.
В магазинчике он пел киртаны, не менее серьезные, чем лекции, но не такие официальные. На киртанах Свамиджи был снисходителен. Все желающие приносили с собой фисгармонии, деревянные флейты, гитары и подыгрывали в унисон основной мелодии, а иногда импровизировали. Кто-то принес даже старый контрабас со смычком, и любой гость, вдохновленный киртаном, мог взять смычок и подыграть. В какой-то канаве ребята подобрали выброшенную раму со струнами от старого пианино, принесли ее в храм и поставили у входа. Во время киртана гости, особо не стесняясь, перебирали пальцами струны, издававшие причудливые звуки. Рядом с помостом с потолка свисала большая оркестровая тарелка, которую несколько недель назад принес и повесил Роберт Нельсон.
Но и у экстравагантности были пределы. Иногда новичок брался за караталы и играл на них что-то, не слишком похожее на обычное «раз-два-три-и-и», и тогда Свамиджи обычно просил кого-нибудь его поправить, даже рискуя обидеть гостя. Пение Бхактиведанта Свами вел, ударяя одной рукой в небольшой барабанчик бонго[16]. Даже на этом маленьком бонго он настолько виртуозно отбивал бенгальские ритмы мриданги, что один местный барабанщик, мастер игры на конгах[17], специально приходил на киртаны, чтобы только послушать «невероятные ритмы Свами».
Киртаны вызывали новые, сильные переживания. Такого кайфа ребята еще не испытывали! Расширив глаза и качая головами в такт пению, ребята переглядывались, сравнивая ощущения со своим прежним опытом, полученным от наркотиков, и демонстрируя друг другу знаки одобрения:
— Классно! Круче, чем ЛСД!
— Да, слушай, я просто балдею!
А Свами был только рад, что его гости «пьянеют» от киртана.
Он дирижировал в киртанах, действуя при этом как опытный гуру. Господь Чайтанья сказал: «Для повторения святого имени нет жестких правил», и именно таким Бхактиведанта Свами принес пение «Харе Кришна» в Нижний Ист-Сайд. «Детский сад духовной жизни» — так однажды назвал он этот храм. Здесь он учил азбуке сознания Кришны, давая лекции по «Бхагавад-гите» и руководя совместным пением «Харе Кришна». Иногда, после заключительного киртана, он приглашал всех, кому интересно, в свою квартиру побеседовать.
В дальней комнате своей квартиры Бхактиведанта Свами обычно сидел один, особенно по ночам — в два, три, четыре часа, когда все спали. В эти часы в комнате стояла тишина, и он работал в одиночестве, особенно остро ощущая сокровенную близость своих отношений с Кришной. Он сидел на полу перед сундучком, заменявшим ему стол, и поклонялся Кришне, перепечатывая свои переводы и комментарии к «Шримад-Бхагаватам».
Однако в этой же комнате он иногда принимал гостей, и всякий, кто стучался в его дверь, мог войти и поговорить с ним с глазу на глаз. Свами отрывался от пишущей машинки и принимался говорить, слушать, отвечать на вопросы. Иногда он спорил, а иногда шутил. Посетитель мог просидеть с ним наедине полчаса, пока вновь не раздавался стук в дверь, и Свамиджи приглашал очередного гостя присоединиться к ним. Гости приходили и уходили, а Свамиджи все так же сидел и разговаривал.
Чаще всего это были официальные визиты. Гости задавали философские вопросы, а он отвечал — так же, как после лекций в магазинчике. Но иногда, особенно по вторникам, четвергам, субботам и воскресеньям, когда в храме не было вечерних лекций, его вниманием завладевали те, кто проявил себя как наиболее серьезные его последователи. Часто они задавали ему личные вопросы: что он чувствовал, когда впервые оказался в Нью-Йорке? Что он делал в Индии? Были ли у него там ученики? Были ли члены его семьи преданными Кришны? Каким был его духовный учитель? С ними Бхактиведанта Свами говорил по-другому — спокойнее, задушевнее, с юмором.
Он рассказывал, как однажды утром в Нью-Йорке впервые увидел снег и подумал, что кто-то побелил дома. Он рассказывал, как выступал в церквях в Батлере (когда ребята спросили, что это были за церкви, он, улыбаясь, ответил: «Не знаю», и они вместе рассмеялись). Он часто рассказывал о британском владычестве в Индии и об индийской политике. Он говорил, что заслуга освобождения Индии принадлежит не столько Ганди, сколько Субхасу Чандре Боузу. Субхас Чандра Боуз покинул Индию и сформировал Индийскую национальную армию; он заключил соглашение с Гитлером, чтобы индийские солдаты, сражавшиеся за Британскую Индию и сдавшиеся в плен немцам, были возвращены в Индийскую национальную армию, дабы сражаться против англичан. И впоследствии именно силовая политика Боуза, а вовсе не движение ненасилия Ганди, привела Индию к независимости.
Он рассказывал о своем детстве, которое пришлось на начало века, когда улицы освещались газовыми фонарями, а экипажи и трамваи на конной тяге были единственным транспортом на пыльных улицах Калькутты. Такие беседы очаровывали ребят куда больше, чем божественная философия «Бхагавад-гиты», и они чувствовали, как растет их привязанность к Свами. Он говорил о своем отце, Гоуре Мохане Де, чистом преданном. Гоур Мохан был торговцем тканями, и его семья состояла в близком родстве с аристократическим родом Малликов из Калькутты. У Малликов был храм, в котором поклонялись Божеству Кришны, и когда отец подарил ему, еще совсем маленькому, Божество, он стал подражать поклонению Говинде в храме Малликов. В детстве он ежегодно проводил собственный фестиваль Ратха-ятра, в миниатюре воспроизводя грандиозный праздник в Джаганнатха-Пури, и друзья отца обычно шутили:
— Что ж это такое? Ты проводишь Ратха-ятру, а нас даже не пригласил?
— Да это просто дети играют, — отвечал отец.
Но соседи говорили:
— Дети? Да ты просто не хочешь нас приглашать, вот и оправдываешься, что праздник — только для детей.
Бхактиведанта Свами с нежностью вспоминал отца, который всегда был против того, чтобы сын становился «светским» человеком. Отец учил его играть на мриданге и молил садху, посещавших его дом, благословить сына, чтобы тот вырос преданным Радхарани.
Однажды он поведал им о первой встрече с духовным учителем. Рассказывал он и о своей фармацевтической фирме, и о том, как в 1959 году принял санньясу. Юноши слушали с жадным интересом, но темы, которых касался Свами, были настолько далеки от них, что, услышав слова мриданга или санньяса, они спрашивали, что это такое, и тогда Свамиджи приходилось делать пространные отступления и рассказывать об индийских специях, барабанах и даже об индийских женщинах. Но о чем бы ни заходила речь, Бхактиведанта Свами в конечном счете озарял все светом шастр. Он не ограничивал время беседы и мог каждый день говорить часами, если рядом находился хотя бы один настоящий, искренний слушатель.
В полдень гостиная Свами превращалась в столовую, а по вечерам — в место сокровенного поклонения Господу. Паркетный пол в этой небольшой, площадью около тринадцати квадратных метров, комнате всегда сиял чистотой. Кроме кофейного столика, стоявшего между окнами, выходившими во двор, здесь не было никакой мебели. Теперь каждый день в полдень здесь собиралось человек десять-двенадцать, чтобы пообедать вместе со Свамиджи. Обед готовил Кейт, который все утро проводил на кухне.
Поначалу Кейт готовил только для Свами. Он научился замечательно варить дал, рис и сабджи в трехъярусной пароварке. Обычно этого хватало еще на одного-двух гостей. Но вскоре гостей прибавилось, и Свамиджи велел Кейту готовить больше (разумеется, уже не в пароварке). Так что в конце концов он готовил уже на дюжину голодных молодых людей. Два нахлебника, Рафаэль и Дон, хоть и не очень-то интересовались философией Свами, каждый день с завидной пунктуальностью приходили к прасаду, обычно приводя с собой еще одного-двух приятелей, которые случайно забредали в храм. Стив приходил прямо с работы, из отдела социальной защиты. Заходила и компания с Мотт-стрит. Бывали и другие гости.
На кухне всегда хранился запас традиционных индийских пряностей: свежий стручковый перец, свежий имбирь, семена кумина, куркума и асафетида. Кейт овладел основами приготовления пищи и обучил им своего приятеля Чака, который стал его помощником. Другие ребята часто стояли у дверей узкой кухоньки и наблюдали за тем, как похожие на блины чапати один за другим вздуваются над открытым огнем, как футбольные мячи, а затем ложатся сверху на дымящуюся стопку уже готовых чапати.
Когда отборный рис басмати, разварившись, превращался во влажную, воздушно-белую массу, а сабджи булькало, кипя на медленном огне, кухонное колдовство достигало своего апогея — приходило время готовить чаунк. Кейт готовил его в точности так, как показал ему Свамиджи. Он ставил на огонь металлическую чашечку, наполовину заполненную топленым маслом, и бросал туда семена кумина. Когда они становились почти черными, он добавлял чили, а когда перец тоже темнел, из чашки начинал валить удушливый дым —