Первый акт пролетел незаметно. Легко, без усилий, на доброй ауре зала и зачарованной тишине. Николя окончательно забыл про Зурало и к антракту грезил лишь свежими фонтанирующими отзывами о своем последнем выходе на сцену «Чердака».
Однако Зурало про своего обличителя не забыл…
Берестов заметил недруга в начале второго акта, когда братья Карр собрались на вылазку в ближайший сосновый лес – в каморке у световиков, в полный рост стоящего возле панорамного окна. За спиной цыгана горел свет, нарушая все возможные инструкции. И с первого взгляда становилось понятно: Зурало Годявирович застыл так, чтобы быть заметным со сцены.
А еще Николя показалось, что тот стал еще выше ростом. Теперь он выглядел настоящим каланчой, и куда только делась беспомощная старческая сутулость? Но разгадать цыганского плана Берестов не успел – в то же мгновение в лицо ему ударила световая пушка. Не по сценарию, предательски слепя, и актер был готов поклясться, что светлячки сделали это специально, подговоренные за бутылку…
Перед глазами вспыхнули яркие круги. Действительность померкла и поплыла, заставила зажмуриться, но Коля мужественно продолжил игру.
– Вот увидишь, мы точно найдем ее следы! – громко пообещал он «брату», бредшему за ним по пятам. – И тогда дрянь уже не сможет отвертеться!
После вспышки Рори в исполнении Артема выглядел темным пятном сбоку.
– Ты натягиваешь желаемое на действительное, – угрюмо ответило пятно. – Но будет ли твоих доказательств достаточно для замысла?
Голос Артема-Рори звучал странно, словно белобрысый миновал первый план и отступил к авансцене, что шло вразрез с самыми безалаберными репетициями.
– Сомнения – спутники жертв! – хохотнул Берестов, стараясь не отвлекаться на мелочи.
Он шагнул в глубь сцены и грузно переступил через разлапистую вязанку валежника, имитирующего бурелом. Оперся на пенопластовый «сосновый» ствол, верхним концом закрепленный к колосникам. Ноги персонажа продолжали нести его вперед; еще ослепленный пушкой, Николя точно знал, что в двух метрах дальше он найдет потерянный рюкзак «ведьмы».
Дыхание зала за его спиной вдруг переменилось. Стало едва ощутимым, словно прилипшая к затылку паутинка. Чуть не зацепившись штаниной за очередную связку веток, Берестов почти чертыхнулся – рюкзака под ногами не было…
Неужели цыган оборзел настолько, что осмелился украсть у реквизиторов одну из самых важных вещей этой сцены? Или сам Коля, ослепленный коварным лучом, умудрился сбиться с пути, и сейчас остальные артисты покатываются над его беспомощностью из-за кулис?
Не на того напали!
– Сомнения – спутники жертв, Рори! – с подкатившим возбуждением повторил он, заполняя неловкую паузу.
И неожиданно услышал, как странно отражается от задника его могучий голос. Выходит, звукачи тоже состоят в заговоре и все-таки отважились испортить ему финальное выступление?!
Перед глазами все еще плясали пятна, отчего сцена под ботинками казалась неровной, изрытой ямками. Под пяткой хрустнуло сломанной веточкой, не иначе как впился в подошву очередной «забытый» саморез…
Пытаясь восстановить зрение, Николя крепко зажмурился. Не оборачиваясь к залу, повертел головой, якобы высматривая следы детоубийцы, и устало оперся на очередной древесный «ствол». Машинально оценив его высочайшее качество – если бы бездельник Зурало все свои декорации творил на таком уровне подобия, то мог бы без преувеличения считаться настоящим мастером…
Берестова так и подмывало обернуться, чтобы зафиксироваться по авансцене и бледным пятнам зрительских лиц. Но он лишь фыркнул, покривился и снова двинулся вперед, забирая по дуге и стараясь шаркать. Рюкзак найдется, просто нужно быть внимательным и не перешагнуть…
В следующую секунду его недобро кольнуло в грудину. По подсчетам Берестова, через пару шагов он должен был уткнуться в задник, завешенный фотообоями с изображением мрачного леса. Но по ощущениям впереди… не было ничего. И рюкзак, проклятый рюкзак, все никак не находился под ногами!
А еще из фланговых карманов вдруг потянуло сквозняком, в котором ощутимо промелькнули ароматы прелой листвы и болотной тины. Неужели Николя так глубоко погрузился в роль, что и сам начал верить происходящему на сцене? В таком случае сегодня вечером критики сойдут с ума от восторга.
Отчаянно моргая, но до сих пор не оборачиваясь к залу, Коля вскинул голову в попытке сориентироваться по колосникам и пожарному занавесу. Он представлял, как символично выглядит со стороны – почти скрытый гребенкой «древесных стволов», словно заблудившийся, губительно оторвавшийся от младшего брата…
В следующую секунду в горле Берестова пересохло, а следующая строчка ирландского текста испарилась из памяти, словно он ни разу не видел пьесы. Колосников – этих шатких незримых мостков над сценой – не было. Вместо них в лицо Николая сверху заглянула темнота, прохладная и злая, будто поздневечернее небо, затянутое сырыми тучами.
Вокруг стремительно стемнело – предатели-световики, подначенные цыганом, решились окончательно утопить спектакль…
Коля вздрогнул, чуть не запнулся на ровном месте, вытянул перед собой руки и (отчасти выпав из образа хладнокровного Филипа Карра) рванулся к заднику. Вдруг прозрев вперед на несколько метров… а затем еще на несколько, как если бы перед взглядом покорно рвался туман.
Задняя часть сцены исчезла. Вокруг Берестова раскинулся холодный осенний лес, глухой, сосновый, с подлеском из настоящего, одурманивающего запахами можжевельника.
Страх схватил за загривок ледяной сороконожкой. Свился на шее, стиснул, поглаживая сотнями липких лапок, застрекотал в ухо. Сердце лихорадочно забилось, ладони похолодели, по бокам покатился обжигающий пот. Глухо вскрикнув, галлюцинирующий Николай шагнул в сторону и обессиленно схватился за дерево. Настоящее дерево, вековую корабельную сосну, а вовсе не декорацию с «чердачной» сцены…
Сколопендра нестерпимого ужаса на шее не давала даже склонить голову, но Коля все же заставил себя обернуться к залу. Челюсть его отвисла, из горла вырвался сиплый писк – сотни зрителей бесследно исчезли, как и весь театр. Исчезла сцена, занавес, софиты и люки, исчезли коллеги за кулисами и младший Карр в исполнении Артема.
Мороз усилился, изо рта повалил пар. Мир вокруг Берестова стал диким сосновым лесом, лишающим сознания своей неподкупной достоверностью. И лишь где-то вдали, в мерно клубящемся тумане, на уровне растворившейся комнатенки светляков, висела в воздухе недобрая золотая улыбка. И Николай точно знал, кому она принадлежит…
Он помотал головой. Через боль в сведенной шее он все тряс и тряс ею, не замечая, что кепка со следами засохшей крови слетела в черную болотную лужу. Он все еще не верил, хотя знакомый гадкий голос в ушах уже нашептывал и нашептывал, открывая правду.
Пробираясь среди искусственных стволов умельца Зурало, Берестов углубился в настоящую чащу. Принадлежащую, если верить шепоту, царству таинственного и могучего Красного человека. И больше актер никогда не вернется на сцену – ни «Чердака», ни какую-либо еще. Он отбыл, сгинул, растворился, лишив себя права ходить среди живых.
Золоченый оскал в тумане померк, напоследок успев сообщить Николаю, что в непролазном болотистом бору хозяйничает вовсе не он – потомственный цыган Зурало Годявирович, скромный рукодел и проводник, – а нечто, носящее зубастое имя Порескоро.
И что оно совсем рядом…
Берестов заметался. Закружил среди сосен попавшей в петлю птицей, рванулся в одну сторону, в другую. И почти сразу заметил в тумане это, тяжеловесно вышагивающее среди поросших кустарником кочек.
Сошедший с перстня Порескоро было темно-бурым, как запекшаяся кровь; крупным и широким, словно носорог, но покрытым перьями. Дымок, вьющийся вокруг пары мертвенно-бледных птичьих лап, скрывал и размазывал очертания когтистой твари. Но Николай все равно рассмотрел бородавчато-индюшачью тушу, из которой хаотично росли собачьи и кошачьи головы – живые, слюняво облизывающиеся. Волочащийся по земле чешуйчатый хвост был тяжелым, одним весом перемалывающим можжевельник и валежник.
Николай запоздало всхлипнул и закричал, надрывно, по-вороньи вышибая из легких отрывистые каркающие звуки. Скакнул назад, споткнулся о корягу и рухнул в глубокую стылую лужу, мгновенно промочив и ботинки, и штаны.
Порескоро обернулось на отчаянный вопль.
Крохотная голова с изогнутым клювом нацелилась на актера. Стали заметны костяные шишки и волдыри, покрывавшие лоб, и неприлично длинный, отчаянно болтающийся сизый зоб. Тварь приоткрыла острый клюв и глухо прострекотала. Ее короткие широкие крылья встрепенулись, рассыпая с терракотовых перьев болезнетворную пыль. Крохотные глазки замерцали алым.
А затем лесной воздух раскололся от пронзительного голодного клекота. Песьи головы на боках и спине чудовища изогнулись к вечернему небу и завыли; кошачьи разразились протяжным мяуканьем, от которого у Берестова носом пошла кровь.
– Но я совсем не хотел его обижать, – пискляво, совершенно непохоже на себя, выдавил Коля. Медленно пополз по усыпанной сосновыми иголками земле, грязной рукой растирая по щекам предательские слезы и кровь. – Честное слово!
Но существо, обитавшее в проклятых владениях царя Мануш-лоло, вряд ли понимало человеческие оправдания. С необычайной для своей массы грациозностью перемахнув через поваленное дерево, оно нависло над добычей, и из распахнутого клюва вырвался новый охотничий клекот.
В последние мгновения жизни Николай Берестов успел подумать, что бойцовский характер и задиристый нрав нужны хорошему драматическому актеру отнюдь не так сильно, как он полагал ранее…
Андрей Фролов. Два хищных взгляда
Теперь Ирэн почти бежала, ее каблучки отбивали по гладкому бетону тревожную чечетку безнадежно опаздывающего. В голове жужжал навязчивый рефрен – в этой жизни абсолютно все не то, чем кажется. Новый молл на окраине города работает отнюдь не круглосуточно; симпатичные охранники на поверку выходят бездушными козлами, наглухо иммунными к флирту; да и сама она, если на то пошло, вовсе не успешный бьюти-блогер и фэшн-чиф Ирэн Джи Гумилева, а усталая разведенка Иришка Григорьевна Вяхирева с кабальным кредитом на шее.