– Адриан! – все резче звал Бассандер. – Я знаю, что вы меня слышите!
Видимо, дверь я все-таки открыл. До сих пор не помню, как я это сделал; помню только мрачное усталое лицо Бассандера Лина, уставившееся на меня вместо обитого поролоном металла.
Трибун – точнее, рыцарь-трибун, потому что император пожаловал Лину рыцарский титул за героическое спасение трехсот тысяч человек, тяжело опирался на трость. Его форма была как всегда идеально выглажена, а на груди сияло медное солнце ордена «За заслуги», приколотого к тунике за красно-белую ленту. Такой же орден я получил давным-давно за победу над Аранатой Отиоло. Непостижимо, что меня наградили им в юности, а Лину, самоотверженному и верному солдату, пришлось ждать заслуженной награды так долго.
То зрелище, что явилось Лину за дверью шлюза, несомненно, заслуживает описания. Последний раз я мылся в день битвы, просидев несколько часов в душевой, как после Актеруму, только на этот раз мне некому было помочь. С тех пор я даже не умывался, волосы липли ко мне сальными клочьями, а уж про запашок и говорить нечего. Помню, как задумчиво пожевал язык. Новые зубы, начавшие рост еще на Колхиде, выросли кривовато, и во рту стоял привкус дешевого вина, ящик которого один солдат по моей просьбе приволок из кафетерия «Бури». Бутылкой от этого вина я и кидался в Лориана, чтобы прогнать его.
Бассандер Лин оставил без комментариев мой внешний вид и протянул руку, чтобы поддержать меня.
– Опять пили, – заметил он, глядя на меня темными глазами.
В его голосе прозвучало едва заметное осуждение, но в большей степени – беспокойство. Бассандер вообще не пил алкоголь, а если когда-то и пил, то давно бросил. По его взгляду было понятно, что он боится за меня и жалеет меня. Его жалость была мне не нужна. От жалости меня тошнило сильнее, чем от злоупотребления вином.
– Ее больше нет, – проговорил я, почему-то подумав о том, как, должно быть, ввалились мои глаза.
Мой собственный голос звучал неестественно, хрипло. Я уже давно ничего не говорил, с тех пор как прогнал Лориана с «Ашкелона».
– Лин, ее больше нет.
Во Вселенной почти не осталось людей, которых я мог бы назвать друзьями, поэтому я решил, что и Лин сойдет. Я покачнулся и едва не рухнул на него. Рыцарь-трибун уронил трость и поспешил подхватить меня. Ничего не ответив, он прислонился к стене, чтобы лучше распределить нагрузку на больные кости.
– Ее больше нет, – повторял я.
Бассандеру было неловко, и он похлопал меня по спине.
– Я знаю, Марло. Я знаю. – Он отодвинул меня и отступил к дверному проему. – Мне жаль.
– Это я виноват, – сказал я, прислонившись к раме. – Это я во всем виноват.
Лин опустился на колено, чтобы поднять трость.
– Император вас ожидает, – сказал он, игнорируя мое нытье. – Вам бы помыться. Времени мало. Я взял шаттл, чтобы отвезти вас на «Бурю»…
– Ничего, потерпит! – брызжа слюной, прошипел я и зашагал обратно на «Ашкелон».
Бутылки, которые я упоминал, – точнее, их осколки – усыпали пол в коридоре. На мостике было темно, за окнами ярко и маняще сверкали огни трюма «Мнемона». Мне это не нравилось. Света не должно было быть. Нигде. Мой терминал в полумраке цитировал Орода.
Несмотря на все свои возражения, я все-таки вошел в нашу – а теперь, судя по всему, только мою – каюту, чтобы помыться и переодеться. Я понимал, что не могу заставлять императора ждать.
Знал, что этой аудиенции не избежать.
Захлопнув дверь каюты перед носом у Лина, я наспех помылся и влез в более-менее свежую одежду. Чтобы не тратить время на душ, я воспользовался ультразвуковым очистителем и скребком. Обсушившись, я взглянул на себя в зеркало. От юного атлета из эмешских бойцовских ям не осталось и следа; от гордого имперского рыцаря – тоже. На меня смотрел оживший труп, ходячий мертвец с пустыми глазницами и иссохшей кожей. На коже ярко выделялись шрамы от операций и ударов плетки, на левой щеке горели следы когтей Пророка. Виски и челка совсем поседели; седые пряди молниями ниспадали со лба, прямо как у его отца. А его глаза! Его глаза были словно бездонные колодцы, куда не проникал свет.
Но филактерия на его шее была моей. Я поднял руку – ту, что была изранена Иршаном, ту, что Тихий даровал мне, чтобы спасти мою жизнь на Арене, – и дотронулся до медальона-полумесяца.
Рука мертвеца поднялась одновременно с моей.
На «Буре» не было ни тронного зала, ни помещения для официальных приемов. Император решил обосноваться не в кают-компании, а в одном из трюмов. Солдаты Лина добросовестно прибрались там и аккуратно составили ящики вдоль стен. Офицеры и уцелевшие придворные – логофеты и андрогины – расселись на этих ящиках, как на скамьях в колизее.
Сейчас мне кажется, что они напоминали скорее присяжных, и в этом есть доля истины – они и в самом деле стали в некотором смысле присяжными.
Гарен Булсара с директором Райнхартом и Никифором разместились по одну сторону от его величества. Архиприор Леонора, вернувшаяся ко двору, стояла на привычном месте рядом с императором, своей черной мантией напоминая всем о вездесущей Капелле. Принц Александр сидел у подножия импровизированного помоста, как мы с Криспином сидели давным-давно, когда отец принимал директора Фена. Кажется, юный принц смотрел на меня с грустью. Или чем-то иным?
Лориан Аристид с рукой на перевязи двинулся ко мне, но я жестом попросил его остаться на месте. В глубине души мне стало стыдно. Когда он так сильно повредил руку? Когда ударился на Перфугиуме? Или когда я выставил его с «Ашкелона»? Рядом с ним стояли князь Каим Санчес Киаксар дю Отранто, снова надевший маску, леди Калима в оранжево-золотом платье, адмирал Серпико, капитан Афшарирад и другие джаддианские офицеры в бело-голубой форме. Ясные глаза князя посмотрели на меня из-под черной полированной маски, скрывавшей его дружелюбное лицо. Я остановился на шаг, чтобы окинуть взглядом импровизированные трибуны, и заметил на самом верху женщину в черном траурном одеянии. Тонкая черная вуаль скрывала ее лицо, но по отличительным знакам на форме сопровождающих ее мужчин я понял, что это Саския Валавар, прежняя герцогиня Перфугиума.
Поймав мой взгляд, она едва заметно кивнула, и я почувствовал, что она более других в этом просторном трюме понимает мою боль. Эта боль стала сильнее, когда я криво улыбнулся ей в ответ. В ее полускрытых глазах я заметил тот потухший свет, что видел в отражении мертвеца, и отвернулся.
Кесарь сидел не на Соларианском престоле, а на простом табурете. Его церемониальные доспехи забрали в чистку; на нем не было ни мантии, ни короны, ни даже красных бархатных перчаток. На всей «Буре» не нашлось подходящей белой одежды, поэтому он облачился в черную офицерскую форму, подпоясавшись красным кушаком.
Не прозвучали серебряные трубы, визжащие гитары не грянули «Вдали от Солнца». Здесь не было места привычной помпезности и церемониям императорского двора. Всю позолоту сдули суровые ветра войны, оставив лишь костяк в лице одного стройного андрогина, звонким голосом кастрата объявившего о прибытии какого-то нелепого рыцаря, в котором я не сразу узнал себя.
Я пропустил слова нунция мимо ушей, но примерно представлял, что он говорит.
– Лорд Адриан Анаксандр Марло-Викторианский, верховный командующий имперским Красным отрядом, рыцарь-командор Королевского викторианского ордена, обладатель Травяного венка, кавалер ордена «За заслуги», Герой Империи!
«…со свитой», – подумал я.
Но свиты у меня не было.
Ее больше не было.
Многие зрители встали, а выжившие марсиане – те, кто поместился на «Ашкелон» и попал на корабли, запущенные из катакомб, – ударили о пол древками копий. Только экскувиторы – личная стража императора – остались неподвижны.
Если от меня ожидали поклона, то я разочаровал публику. На мне не было парадной одежды, от медалей я тоже отказался. Я не надел белый рыцарский плащ и предстал перед троном в черной форме, которую получил на Ганелоне. Она была похожа на ту, что надел сам император, и лишь красный эполет отличал меня от какого-нибудь энсина. Эполет – и меч императора, который я сунул в правый сапог.
До сих пор мне не представилось возможности его вернуть.
– Лорд Марло, – с потупленным взглядом произнес кесарь. – Мы разделяем ваше горе. Мы понимаем, что даже в эти темные времена потеря возлюбленной – великая личная трагедия. Если бы не вы, если бы не ее самопожертвенные усилия в тоннелях колониальных хранилищ, подземная крепость могла быть захвачена врагом, и мы – и вся наша Империя – могли оказаться в руках сьельсинов.
Слова кесаря повисли надо мной, как камень на веревке. Как будто все это было не взаправду. Все казалось нереальным, не могло быть реальным. Опустив голову, я подумал, что лучше бы вернулся в проспиртованную каюту на «Ашкелоне», в темный тихий некрополь под Обителью Дьявола, да хоть в пещеру на Дхаран-Туне. Мне хотелось остаться одному, подальше от жалостливых взглядов и нервозных перешептываний.
Почему меня не могут оставить в покое?
Но император еще не закончил.
– Ваши поступки… ваши поступки соответствуют самым высоким стандартам службы. Пусть никто не усомнится в том, что было нам давно известно…
Он взял идеальную драматическую паузу. Этот навык был выработан веками. Я поднял голову, чего он, несомненно, ожидал, и увидел, как он поворачивается к черной тени Леоноры, к юному Александру у подножия помоста. Кесарь держался почти небрежно, его тон был идеально отточенным и непреклонным, как Белый Меч.
– …что вы наш истинный и преданный слуга.
После убийства Аттаваисы я не пал перед императором ниц, как должен был. Но кесарь тем не менее решил вновь продемонстрировать свою власть надо мной, обновить свое покровительство и показать серьезно поредевшему двору, что я по-прежнему под его защитой.
Политика… Это слово жгло меня изнутри. Как они могут играть в политику после всего, что случилось? После всего этого?
Валка погибла…