– И которая поставит под угрозу стены мира, – сказала Персеваль.
И она была права: побочного ущерба, разрушения конструкций боялись больше, чем собственно убийств. Все детство Риан внушали, насколько хрупкой является обитаемая сфера и сколько функций было утрачено в ходе несчастных случаев, халатности, преступных замыслов и просто благодаря перемалывающей все энтропии.
Мэллори сложил руки на груди и поиграл пальцами.
– Ты думаешь, что твой отец способен как-то на это повлиять?
– Он – Бенедик Конн, – сказала Персеваль, как будто это все решало. И Риан была вынуждена признать, что такой фразой можно было зачаровывать.
Мэллори издал звук, толковать который можно было по-разному.
– До его анкора далеко, и путь проходит не по территории союзников. Прямой связи нет. Мы могли бы воспользоваться радио, но мне не хотелось бы обсуждать подобные вопросы в ходе незашифрованной трансляции. А если тебя кто-то ищет…
– Да, – сказала Персеваль. – Трансляция может привести их сюда.
Риан придвинулась поближе к ней, и Крыло, словно бессознательно, окутало ее плечо. Риан подпрыгнула бы и отстранилась от прикосновения крыла-паразита – но ее удержала на месте мысль о том, каково сейчас Персеваль, которая вынуждена жить с чужой конечностью, прикрепленной к телу.
– Мэллори, ты же не собираешься отправить Риан и Персеваль в путь, когда одна из них еще не восстановилась после болезни, а у второй уже сегодня начнется лихорадка? – спросил василиск, качая головой из стороны в сторону. Его толстый язык был синевато-черным. Василиск открыл пасть и попробовал воздух на вкус, словно змея.
Словно в подтверждение его слов, Риан бросило в жар и у нее закружилась голова. Она прижала голову к коленям и закуталась в одолженную шаль. Тепло крыла все-таки было приятным.
– Все так, – сказал Мэллори. – Скоро Риан ослабеет настолько, что не сможет идти. А ты, Персеваль, можешь снова заболеть…
Риан повернула голову в сторону Персеваль, а та сказала:
– Я могла бы отправиться одна, а ее оставить на твое попечение.
– А если лихорадка вернется, а ты сгниешь в вентиляционной трубе? Твои ресурсы на исходе. Симбионты едва сумели уберечь тебя от смерти – даже при том, что я о тебе заботился.
Персеваль величественно нахмурилась.
Вздохнув, Мэллори посмотрел на Риан:
– Отдохни. Я вылечу тебя, а через пару дней Гэвин проводит тебя к отцу.
– Один или два дня могут все изменить, – сказала Персеваль.
– Да, – ответил Мэллори. – И они же могут дать тебе шанс выжить и доставить сообщение.
Мэллори был прав: не прошло и часа, а Риан уже свернулась в клубок, стонала и едва реагировала на попытки Персеваль откопать ее и смочить ее потрескавшиеся губы мокрой тряпкой. Персеваль умыла бы, но Риан боролась с ее руками, и поэтому Персеваль свернула из одеял подушку и села, прислонившись к дереву и положив голову сестры себе на колени. Против этого Риан не возражала, и так Персеваль было легче ее поить.
Мэллори принес отвар из трав, а также кашу и соевое молоко для Персеваль. Василиск сидел рядом, на ветке – может, дремал, а может, следил за ней. Дожидаясь, когда мед вытечет из спиральной бороздки ложки для меда – а он, как обычно, тек медленно, – Персеваль откинула голову и стала смотреть, как перья василиска взъерошиваются и укладываются снова. Все выглядело точно так, словно он дышит, хотя, разумеется, он не дышал.
Прохладные пальцы коснулись тыльной стороны ее ладони. Она опустила взгляд и позволила Мэллори забрать ложку.
Персеваль слизнула мед с ногтя, а затем липкими пальцами убрала волосы со лба Риан. Волосы Риан были мокрыми от пота, но Персеваль не обращала на это внимания. Стряхнув соленую жидкость с пальцев, она взяла свою ложку.
– Ты так предана своей сестре, – сказал Мэллори.
Персеваль тщательно прожевала кашу и вдруг почувствовала, как ее рот наполнился слюной. Она проглотила еду и поднесла ко рту вторую ложку каши.
– Я едва ее знаю, – сказала она, пока умолчав о том, что Риан заботилась о ней, спасла ее и решила разделить ее судьбу, а теперь каким-то образом доставила сюда. – Для некроманта ты очень заботливый.
– То есть ты мне не доверяешь? Или не веришь, что я некромант?
Перед Мэллори тоже стояла миска с кашей, и он размешивал в ней маргарин, миндальное молоко и соль. Персеваль услышала, как сонно жужжат пчелы среди цветов миндаля.
Риан забилась в судорогах и ударилась лопаткой о колено Персеваль.
– Ой, – сказала Персеваль. – Золотко…
Она съела еще одну ложку каши и отставила миску в сторону. Затем она положила руки на плечо и лоб Риан и тем, похоже, немного ее успокоила.
– А я должна тебе доверять?
– Никому не доверяй, – ответил Мэллори, лениво размешивая кашу. Брови некроманта выглядели очень выразительно, особенно когда он притворялся бесстрастным. У него было милое лицо, гораздо более ангельское, чем у Персеваль. – Доверяй только тогда, когда у тебя нет выбора. А сегодня у тебя его не было.
– Ты с самого начала знал, кто я.
– Да. Я ведь все-таки некромант. По следу из трупов узнают тебя, Персеваль Конн.
Персеваль отставила миску в сторону; есть ей больше не хотелось.
– Ну надо же, какие пророчества мы изрекаем.
– Не глупи. Увидеть будущее невозможно. – Желудок Персеваль сейчас плясал, а вот Мэллори ел невозмутимо и решительно. – Но я отлично его угадываю.
– И?
– Кто-то в Двигателе уже пытался с твоей помощью убить твою сестру и твою тетку Ариан Конн, а также всех остальных обитателей Власти. И возможно, отчасти эта цель уже достигнута.
Мэллори протянул руку и погладил холодную, мокрую от пота щеку Риан. От этого прикосновения Риан не отстранилась. Персеваль ощутила кислый вкус ревности.
– Она выздоровеет?
– Тебя я спас, а твой случай был хуже. Вам повезло, что вы наткнулись на меня.
Мэллори нравился Персиваль больше, когда он не подмигивал.
– Или ты наткнулся на нас. Повторяю свой вопрос: почему ты помогаешь нам, некромант?
– Потому что я не люблю Двигатель, – ответил Мэллори. – И Власть тоже. Но еще меньше я люблю их войны.
И пока Персеваль смотрела на него, задумчиво кусая губу, Мэллори подался вперед и прижал свои пухлые губы к ее губам.
Персеваль еще никогда не целовали. Ах да, она поцеловала Риан, но тот поцелуй был совсем другим.
Это был мягкий, тающий поцелуй. Худая, изящная ладонь Мэллори прижалась к ее щеке, и его язык слегка лизнул ее сжатые губы. И Персеваль понятия не имела, как ей реагировать.
Она положила ладонь на грудь Мэллори, чтобы удержать его на расстоянии, и подождала, пока некромант осторожно и так же медленно не подался назад. Ресницы Мэллори дрогнули, резко выделяясь на фоне жемчужно-белых щек; Персеваль за это время ни разу не моргнула.
– Прости, – сказала Персеваль. – Я дала обет безбрачия. Я не могу стать той, о ком ты мечтаешь.
– Понятно, – ответил Мэллори и отстранился от нее. Он вздохнул, и Персеваль почувствовала его пахнущее медом дыхание. – Я уже давно живу здесь один.
Василиск, спавший на ветке, поднял голову и распушил хохолок.
– А я? – спросил он обиженным тоном. – Я не в счет, что ли?
10Весь этот рай – и не для тебя
И глубоко в ее хрустальное тело пролилась
Горячая и печальная сладость праха.
Крыло сообщило Праху все, и в том числе свое имя.
Прах решил, что это хорошее время – насколько Прах вообще мог судить. Он сам никогда не умел придумывать имена – ведь он, в конце концов, в основном был кем-то вроде архивиста – но его, как и многих архивистов, восхищали каламбуры и ирония.
Взять, к примеру, название этого мира: половина названия также была половиной имени самого Праха. «Лестница Иакова».
Одна вещь, которая заключает в себе множество вещей, и название, выбранное с великим тщанием. Потому что лестница Иакова – это лестница, по которой ангелы поднимались в рай; и это также преломление солнечных лучей, проходивших сквозь облако на планете (Прах никогда этого не видел, но в его памяти хранились изображения); и еще это веревочная лестница, по которой моряки поднимались на ванты; это также была примитивная модификация, которую люди устраивали своим телам, – и это имело большой смысл, потому что люди были единственными животными, которые калечили себя намеренно или чтобы направить свою собственную эволюцию, хотя в те времена возвышенные были лишь мечтой; это была игрушка, развлечение, а в названии мира это словосочетание стало обещанием, благословением и аллегорией.
Потому что лестница Иакова в названии мира была всем этим – и ничем. Лестницей, по которой должны подниматься эти ангелы, была двойная спираль. И тогда они станут Богом. Они – те, кто был осколками Бога.
Бога, который умер. И его осколки никак не могли договориться о том, что с этим делать.
Прах поблагодарил Крыло – оно все еще было инфантильным и примитивным, но оно училось и уже могло сообщать об увиденном, – а затем начал растворяться в воздухе.
Он знал, где находится владение Самаэля, и, более того, был уверен, что искать его долго не придется. У Самаэля наверняка есть заставы и часовые, и материя самого Праха быстро встретится с материей брата.
Если Самаэль вламывается в дом Праха, то и Прах может вторгнуться в жилище Самаэля.
Он был силен – так же силен, как и его соперник. Он поверит в это – и в то, что нужен Самаэлю.
Прах рассыпался на части и просочился сквозь мир. Прибыв к дому Самаэля, он не остановился даже для того, чтобы набраться храбрости. Он катился вперед на искусственно созданной волне высокого давления, сметая с дороги слуг и фрагменты Самаэля.
Владение Самаэля было раем – как и подобает Ангелу систем жизнеобеспечения. Самаэль поджидал его, уже материализовавшись и скрестив руки на груди, – в зеленом бархатном пальто и с огромными, растрепанными черными крыльями за сп