Индукторы теперь были вне закона – по крайней мере, во Власти. Правда, Риан полагала, что на Коннов, если бы те решили их использовать, они все равно бы не подействовали.
За границей освещенной зоны кто-то принялся обгладывать кость.
– Это и есть странствия, – сказала Персеваль. – Ты идешь куда глаза глядят и исправляешь то, что нуждается в исправлении.
Не успела Риан напомнить ей, что у них есть более конкретная задача, как Персеваль протиснулась мимо нее. Руки Риан погладил холодный воздух, который рассекли крылья. Теперь они плыли над спиной Персеваль, еле светящиеся и невероятно видимые.
– Твою мать, – пробурчала Риан и – к явному разочарованию василиска, захлопавшему крыльями от неудовольствия, – обошла покрытые плесенью горы гуано и взяла Персеваль за руку.
Персеваль негромко заговорила, и обертона в ее голосе казались Риан успокаивающими. Риан яростно заморгала и покачала бы головой, чтобы прочистить ее, но она боялась, что при этом ее увидит тот, кто сидит в темноте.
Она поняла, что ее сознание не осмыслило ни одного слова Персеваль. А Гэвин, что странно, прижался к ее шее, словно раненый попугай, и уменьшился в два раза.
Уменьшал ли он свое тело или просто приглаживал перья, словно птица, Риан не знала, но он, похоже, намекал, что это она должна его защищать, и мысль об этом ее встревожила.
Она сосредоточилась на своих глазах и позволила Персеваль вести ее по хлюпающей массе. Здесь было тепло и влажно, и в воздухе висела аммиачная вонь. Ей на голову капало теплое и липкое гуано.
Вот тебе и чистая одежда.
– На хрена нужны летучие мыши на космическом корабле? – пробурчала она, рассчитывая заглушить декламацию Персеваль.
– Для борьбы с насекомыми, – сказал Гэвин прямо ей в ухо. – И, в свое время, для терраформирования. Гуано летучих мышей идеально подходит как для гидропоники, так и для традиционного сельского хозяйства.
Гэвин был теплый, хотя от машины она такого не ожидала, и точно вписался в дугу под ее подбородком.
«А откуда это знает ручной инструмент, который считает себя мифическим животным?» – едва не спросила она, но решила задать этот вопрос после того, как его когти перестанут колоть ей впадину над ключицей. Он, по крайней мере, закрывал одно ее плечо от струй дерьма.
Персеваль медленно двинулась вперед, и Риан пошла с ней. Теперь она увидела прижавшуюся к стене бледную фигуру, похожую на паука; разглядеть человека было сложно, потому что его покрывал слой грязи. Гуано служило ему превосходным камуфляжем.
Если не считать слоя гуано, на нем больше ничего не было. Руки, до локтей покрытые кровавыми разводами, он поднес ко рту. Его волосы, если это были волосы, представляли собой свалявшуюся в дреды и космы массу, посеревшую от экскрементов и затвердевшую в районе плеч. В его зрачках отражался свет Крыла – два плоских сияющих диска, плывущих во мраке.
Он бросил тушку летучей мыши, и Риан заметила, что в руке он держит что-то еще – нечто короткое и плоское. Видимая часть предмета была размером с ладонь.
– Персеваль, осторожно…
Дикарь бросился в атаку.
Возможно, Персеваль поймала бы его, а Крыло, возможно, его бы остановило. Персеваль отпустила руку Риан и сделала полшага вперед, и крылья метнулись вперед по обеим сторонам от нее – но Гэвин уже спрыгнул с плеча Риан и, дважды взмахнув мощными крыльями, взмыл в воздух.
Гуано в нескольких шагах перед бегущим человеком зашкворчало, задымилось и взорвалось. Риан отпрыгнула назад, заскользила на слое дерьма, но, замахав руками, словно мельница, сумела сохранить равновесие – правда, при этом потянула внутреннюю поверхность бедра.
Но она смотрела на Гэвина; он открыл глаза, и из его глаз вырвался голубой свет заключенной в нем колонии. Повалил дым, запахло горелым аммиаком, и этот запах был хуже, чем вонь гуано. «Словно кто-то кипятит на плите мочу», – подумала Риан, подавляя рвотные позывы. Все летучие мыши мира взмыли к потолку, и воздух наполнился царапающимися, пищащими животными.
– Лазерный резак, – сказала Риан.
Дикарь остановился. Когда облако летучих мышей рассеялось, Риан заметила, что он стоит в круге света по другую сторону от места взрыва; его правая рука, все еще поднятая, сжимала сломанный меч. Гэвин завис в воздухе; удары его крыльев создавали легкий ветерок. Позади василиска извивался хвост.
– Я хочу тебе помочь, – сказала Персеваль, и на этот раз Риан четко ее услышала.
Человек со сломанным мечом уперся ладонями в колени и согнулся вдвое, задыхаясь.
13Колода
Прах – это ответ; прах, прах повсюду.
На этот раз появление брата не стало для праха неожиданностью. Анкор был увешан флагами, и повсюду толпились роскошно одетые слуги с пустыми, выдолбленными спинами, чтобы можно было увидеть, что у них внутри: они были словно формы для отливки людей. Подносы и курильницы, тарелки и канделябры в их руках были такими же изысканными и зачарованными, как и сами слуги, – и такими же пустыми. Все это было представлением, спектаклем, балом-маскарадом – потому что именно того требовала данная история.
Посреди всего этого сидел Прах, или, точнее, его аватар – пуританин в черном сюртуке и серебристом жилете; в его руке, облаченной в серую перчатку, тикали закрытые карманные часы. Кресло, на котором он сидел, было из черного дерева – или из мечты о черном дереве. Он был точкой сверкающей тьмы, окруженной бессмысленной роскошью.
Этот символизм его радовал.
Он ждал лишь долю секунды – достаточно долго, очень долго для ангела, – когда из столба дыма и потока блесток материализовался Самаэль – все еще босой, в рваных джинсах и без рубашки. Он скрестил руки на голой груди и свирепо посмотрел на Праха.
– Что ломает антимечи? – спросил он.
– Ты о чем? – переспросил Прах. – Прости, но боюсь, что я не понял. Мне нужно больше контекста.
– Что ломает антимечи? Мы же видели, как один из них сломался, да? У человека в коридоре, который не должен быть там. В коридоре, про который никто не помнит.
– Риан про него вспомнила. Ты останешься обедать, Самаэль?
Самаэль медленно убрал руки с груди, явно думая о том, получит ли он что-то от Праха, если не подыграет ему. Похоже, он решил, что нет.
– Ладно, начинай свое кукольное шоу, – раздраженно сказал он и, пройдя мимо Праха к столу, сел в появившееся кресло.
Прах встал, раскрутил свое кресло и снова сел – на этот раз по правую руку от Самаэля. Поставив локти на стол, он наклонился вперед, пытаясь увидеть что-нибудь за стеной волос Самаэля.
– Наверняка у тебя есть время немного развлечься, – сказал Прах. Одним движением руки он расставил вокруг стола другие кресла, все уникальные, все – древние; одно из них было с кистями на подлокотниках и с красной подушкой.
Вокруг них расхаживали официанты с полыми спинами; они подавали блюда – жареного фазана и тушеную говядину, салаты и разные закуски – и разливали по бокалам дюжину видов вина, которое превращалось в дым и исчезало, когда приносили следующее.
Ничего из этого Самаэль не попробовал.
– Как зовут тот антимеч?
Прах забавлялся с ножом и вилкой, намеренно представляя собой карикатуру на обедающего человека.
– «Благотворительность», – ответил он, не поднимая головы.
Он был готов услышать в ответ мертвую тишину, но не смог окончательно подавить ухмылку, которая сдвинула вверх уголки его рта. Гоняя зеленые горошинки по выгнутой стороне вилки столовым ножом, он думал о том, что ухмылка – это просто улыбка, с которой ты борешься.
– Тристен, – выдохнул Самаэль.
Это было не слово, а всплеск активности процессоров – настолько мощный, что Прах заметил, как повысился уровень ионизации воздуха между ними. А затем Самаэль оттолкнул от себя тарелку с нетронутой едой и сказал:
– Ты отправил их в ту сторону.
Фазан был сочным, и под давлением вилки Праха из куска мяса вытекла лужица розоватого сока; именно так и должно было быть, ведь все блюда создавались на основе его памяти о тысяче тщательно продуманных ужинов, как реальных, так и вымышленных. Прах отрезал кусок, попробовал и глотнул красного вина. Мясо ничем не отличалось от утятины: в памяти Праха не было никаких данных о вкусе фазана.
– Не волнуйся, в ходе подготовки к этому ужину ни один фазан не пострадал, – сказал Прах под неодобрительные взгляды Самаэля. – И как я мог сбить с пути наших храбрых дев, если их направляли твои агенты? Агенты, против включения которых в игру я возражал?
– Кто еще мог вспомнить про забытый проход?
– Риан вспомнила, – повторил Прах. – И что там с антимечом?
– Я спросил, что его сломало, – пожал плечами Самаэль. – И ты мне про это не скажешь.
– Потому что не знаю. – Прах отложил вилку. Повинуясь движению его руки, тарелки исчезли, и стонавший под весом блюд стол остался голым и пустым – исчезла даже скатерть. – Ладно, пусть будет по-твоему. Я не могу сказать тебе, обо что сломался антимеч. Но я знаю, откуда он взялся в эпоху полета.
– Об этом все знают. Они – то, чем стали автоврачи, но в отличие от них мечи могут только калечить, наносить такие раны, которые невозможно залечить даже с помощью симбионтов или хирургии. Ты заразил весь корабль своим средневековым безумием.
Прах улыбнулся.
– Не своим, а семьи Коннов. Слово Капитана – закон.
Самаэль задумчиво посмотрел на него, и Прах понял, что сболтнул лишнего. Пора менять тему.
– Ну что, мне выложить карты на стол? – спросил Прах.
– Значит, все это не просто вымысел и история, Иаков? – сказал Самаэль, продолжая вглядываться в него.
Прах изящно взмахнул рукой, и его кружевная манжета упала на перчатку. Между его пальцами появился блестящий продолговатый объект – стальной ящичек с черным драконом из эмали на крышке. Большим пальцем Прах открыл ящичек и вытряхнул на ладонь карты.
Они были длиннее, чем стандартные, но ненамного шире; их рубашки – пр