Такое странное существо. Это так странно – то, что у тебя есть сестра. То, что ты – сестра. И еще более странно то, что ты – сестра такой сестре.
И то, что у тебя есть отец, напомнила себе Риан, глядя на то, как летают из стороны в сторону блестящие черные волосы Бенедика, который прокладывал дорогу в снегу. К этому она оказалась совсем не готова. А также к тому, чтобы стать возвышенной и таскать героя Ынга в коробке между ушей.
Их окружили люди Бенедика; кто-то следовал за ними, а остальные рассыпались в стороны. У многих в руках были фонари, поэтому процессия сияла, словно ожерелье из самоцветов. Риан разглядывала чужое небо и холодные деревья, лед, снег и звезды, размазанные по заиндевевшему небу.
– Зачем нужен этот холод?.. – спросила она.
Огни, которые, вероятно, освещали дом Бенедика, виднелись между голыми деревьями, заставляя их отбрасывать странные тени.
Бенедик повернулся к ней, и слово «сэр» застыло на ее губах, но он, похоже, этого не почувствовал.
– Для яблок и вишен, – ответил он. – Ты их пробовала?
– Да, сэр.
На этот раз она сумела выдавить из себя это слово в знак уважения и при этом даже не пискнуть. Но за это она получила лишь хмурый взгляд. Знак заботы – или неодобрения?
– Ну… – сказал он и краем рта улыбнулся Тристену. Риан показалось, что эту улыбку она не должна была увидеть. Так взрослые улыбались детям, а возвышенные – плебеям. – Многие сладкие фрукты созревают на холоде. Разница температур стимулирует воздухообмен. А зачем нужен мир, если в тот момент, когда он доставит нас на новую Землю, мы уже забудем, как жить на поверхности планеты?
– «На новую Землю».
Забавно, что голос Тристена – гнусавый и все еще хриплый, хотя уже и восстанавливающийся, – так ее успокаивал.
– Брат, ты же не возвращенец? – спросил Бенедик.
Тристен покачал головой, и с его головы посыпались снежинки, словно его белые волосы сами состояли из снега.
– У нас только один путь – вперед.
Гэвин, летавший над группой кругами, пронесся над головой Риан; его крылья стряхивали снег с веток вечнозеленых деревьев. Риан сделала шаг в сторону, чтобы не получить кусок замерзшей воды в лицо, и подумала о том, как ее изготовили. Если она действительно станет возвышенной, одной из этих надменных и таинственных созданий, будет несправедливо, что у нее не вырастут крылья.
А затем она подумала про Персеваль, и ей стало стыдно. Но ведь Бенедик и Тристен не очень отличаются от своих братьев и сестер, верно? Они, словно идеальные диктаторы, все решают за других. И с Персеваль они вели себя лишь чуть вежливее, чем с каким-нибудь плебеем.
Персеваль откашлялась – словно мысли Риан могли командовать ею с той же легкостью, что и Тристен.
– И все это для того, чтобы научить нас жить на планете? Чтобы мы не стали слишком изнеженными, слишком приспособленными к жизни в домах?
– Они сделали так, – ответила Риан с уверенностью героя Ынга, – потому что для них это элементарно.
Бенедик хмыкнул. Риан не могла понять, выражал ли он так свое уважение или презрение, и ее удивило то, насколько неоднозначными являются ее эмоции по отношению к этим двум взаимоисключающим вариантам. Предположения Риан не оправдались: его власть над ней не вызывала в ней ни страха, ни тревоги. Но она одновременно надеялась получить его одобрение и отвергала его.
Возможно, бунт уже впился зубами в ее душу – но, похоже, еще слишком слабо. Ведь кто ей Бенедик? Этот человек, ее отец, существует. Это для нее новое. Но кто он ей? Он же бросил ее.
Какая разница, что он о ней думает?
Ей, разумеется, должно быть не все равно, ведь сейчас логика влияет на эмоции ничуть не сильнее, чем раньше. Но теперь она стала возвышенной, и в ее арсенале появились другие средства. Она может принять решение о том, что не хочет беспокоиться, и тогда ее симбионт отредактирует нейротрансмиттеры и будет тщательно следить за ее уровнем серотонина.
Бенедик повел их по проложенной в снегу тропе, где поверхность была утрамбована в две параллельные линии, и Риан решила пока забыть о своих проблемах. Она поковыряла плотный слой снега своим сапогом.
– Лыжи, – сказал ей на ухо Гэвин вместо объяснения.
Когда она чуть не выпрыгнула из сапог из-за слабой силы тяжести, вид у Гэвина был очень самодовольный.
Она не услышала, как он сделал еще один большой круг и подплыл к ней сзади.
А когда он аккуратно приземлился на ее плечо, у нее вдруг возникло четкое ощущение, что он умирает от смеха. Собрав остатки собственного достоинства, Риан встряхнулась, словно растрепанная курица, не обращая внимания на смешки. Она была уверена, что над ней смеется не только отец, но и все вокруг.
Не успела она придумать ответ, как они вышли из леса, и тут даже флегматичность героя Ынга не выручила Риан: она ахнула, втянув в себя столько холодного воздуха, что он обжег ей легкие. Дом Бенедика – наверняка это был его дом – стоял на длинном заснеженном берегу вдали от леса. Но ее поразил не он, а черное как ночь озеро, которое находилось у подножия холма.
– Почему оно не замерзает? – спросила Риан и подумала о том, какая логистика, какие ресурсы нужны для поддержания озера, даже маленького, на космическом корабле. Понять это она не особо надеялась. А затем Ынг выдал ей все расчеты, и ее рот открылся еще шире.
– Оно замерзло, – сказал Бенедик. – Ветер очищает его, или это делают мои люди. То, на что ты смотришь, – это лед. По крайней мере, сверху; вода под ним должна быть жидкой, там ведь рыбы. Утром, если хочешь… – в его голосе появились ноты сомнения, словно он принес ей подарок и боялся, что он ей не понравится, – можно пойти кататься на коньках.
Риан сглотнула, чтобы не стоять с разинутым ртом, словно одна из рыб в озере.
– Я никогда не каталась на коньках, – сказала она и посмотрела на Персеваль, ища у нее поддержки. Когти Гэвина сдавили ей плечо, и она благодарно прижалась щекой к его крылу.
Персеваль, которую окружали крылья-паразиты, похожие на опасные бритвы, подмигнула ей; на ее ресницах блеснула замерзшая вода. Одними губами, так, чтобы это видела только Риан, Персеваль произнесла: «Элементарно».
За это Риан полюбила ее.
16Вкус горького сна
Как странно, этот дом праха —
тот дом, в котором я жил;
тот дом, в котором жил ты, дом,
который знаем мы все.
Персеваль не солгала. Ну, то есть солгала, но совсем чуть-чуть. Она была уверена, что Бенедик их примет – выслушает их, поможет предотвратить катастрофу.
Она не сказала Риан, что эта уверенность появилась у нее не после недавнего знакомства с ним. Когда она видела отца в последний раз, ей было шесть солнечных лет, не больше.
Его владения находились не в Двигателе, и дом Бенедика не был обставлен с тем уровнем роскоши, к которому привыкла Персеваль. Воздух здесь был настолько промозглым, что холод пробирал до костей; на стенах висели огромные темные экраны, закрытые сплетенными из полимеров гобеленами, которые слегка шевелились на сквозняке. Бенедик казался невозмутимым и вел себя как дома, словно средневековый правитель в своей каменной башне. Оказавшись в полумраке зала, Тристен расслабился. Ополчение разошлось по комнатам.
– Все твои люди – мертвецы, – сказала Персеваль отцу. – Воскрешенные.
Бенедик кивнул.
Возвышенных было сложно убить раз и навсегда. Симбионты создавали прочную связь с их телами, исцеляли то, что нуждалось в исцелении, сращивали переломы и зашивали кровоточащие артерии. Но если другой возвышенный «снимал сливки», поглощая волю, личность и воспоминания противника, а также его колонии, то оставался только воскрешенный немой. Воскрешенные не разговаривали. Искра, душа – то, что ранее обитало в мясной оболочке, исчезало.
Антимеч, разумеется, мог их прикончить. Однако воскрешенные могли быть полезны, а антимечи были редкостью.
Когда Персеваль подняла взгляд, она увидела, что Гэвин по справедливости обосновался на кулаке Риан; его голова, словно у лебедя, поворачивалась из стороны в сторону, хохолок торчал, огненные глаза были плотно закрыты. Она вспомнила некроманта, любовника Риан. Понимает ли Риан, что Персеваль знает про них? Персеваль вздрогнула. Глупо было бы думать, что за ними никто не наблюдал.
– Сначала мы должны вас где-то поселить, – сказал Бенедик и, когда почетный караул разошелся, призвал своего мажордома. На несколько минут Персеваль, Риан (со своим спутником-василиском, который теперь засунул голову под крыло, словно в самом деле нуждался в сне) и Тристен, словно мусор на поверхности водоема, остались одни в большом пустом зале в передней части дома Бенедика над зияющими глубинами темно-синих голографических плиток. Персеваль заметила, что Риан улыбается своим мыслям.
– Сестра?
Риан покачала головой, словно выходя из транса.
– Просто думаю.
Персеваль понимающе кивнула. Тристен, как ей казалось, притворялся, будто не слушает их. А Гэвин поднял голову, потянулся и начал приглаживать волосы за ухом Риан.
В конец концов, не выдержав молчания, Риан со вздохом сказала:
– В Доме Власти постели в спальне стелила бы я.
– Ты скучаешь по родным местам, – сказала Персеваль.
– Нет. – Риан бросила взгляд на нее, на Тристена. Гэвин потянул ее за волосы; она положила ладонь на его крыло. – Да. Но места были так себе.
– Там было безопасно, – бросил Тристен, – и ты это знала.
Риан перевела взгляд с него на Персеваль, и та подумала: «Риан ожидает неодобрительной реакции». Сохраняя нейтральное выражение лица, Персеваль еле заметно кивнула.
Уголки рта Риан поползли вверх. Она обошла Персеваль, а Гэвин тем временем провел сложный маневр: он то ли спрыгнул, то ли соскользнул вниз по ее руке и остановился на кисти, словно птица – на раскачивающейся ветке. От птицы его отличал белоснежный хвост, который три раза обернулся вокруг кисти Риан.