И поэтому Персеваль сказала:
– Он хотел извиниться.
Когда она пожала плечами, ее крылья-паразиты задели потолок. Она закатила глаза, глядя на дуги крыльев, и этот жест каким-то образом относился и к ее увечью, и к ее стриженым волосам, и, возможно, ко всему миру.
Риан не могла представить себе, что кто-то из семьи Коннов решил просить прощения. Даже если она сама стала этому свидетельницей.
Это мог бы сделать Тристен. Но Тристен другой.
И он принадлежит им – ей и Персеваль. В каком-то смысле слова.
– Мы с Тристеном считаем, что все это было запланировано. Что тебя с самого начала собирались принести в жертву.
– Отец тоже так считает. По его словам, он думал о том, что бы произошло, если бы Ариан убила и сожрала меня. О том, что во мне, возможно, есть еще один вирус, что я отравлена сразу несколькими способами.
Она сказала это так, словно слова не ранят ее в самое сердце. Боли, которую они причинили Риан, возможно, хватило бы на них обеих. Риан все еще обдумывала их, когда Персеваль продолжила:
– Вы с Тристеном кого-то подозреваете?
– Это человек, который ненавидит Власть, – сказала Риан. – И тебя тоже не очень любит.
– Или не любит Бенедика.
– Да, у него было больше времени, чтобы накопить врагов, – признала Риан и обрадовалась, услышав смех Персеваль. – Тристен рассказал мне о том… о том, как сломался его меч. Он считает, что это произошло двадцать лет назад.
– Что может сломать антимеч?
– Другой антимеч, – сказала Риан.
– Но их не так много… А! Ариан. – Персеваль помедлила. – Но зачем загонять его в ловушку? Почему не убить его? Почему не…
– Не съесть его колонию?
Персеваль кивнула, сглотнув комок.
– Если бы Тристен оказался в ее голове, старый Командор мог бы это заметить. А она еще не была готова сразиться с ним.
– Поэтому она оставила его на потом, – слабым голосом сказала Персеваль. – Словно оса, которая запасает парализованных пауков.
– Удивительно, что он сохранил рассудок.
– Моя семья славится стойкостью, – сказала Персеваль, шевеля пальцами. – Но это не все. Когда Крыло похитило меня… – темные крылья зашуршали, – оно или тот, кто говорит с их помощью, признался мне в любви. Кто-то по имени Прах заявил о своих правах на меня.
Риан вспомнила слова Персеваль о безбрачии и долге. Она почувствовала ее напряжение, ненависть, которой Персеваль не давала проявиться и о которой все-таки свидетельствовали ее напряженные плечи.
– Я этого не допущу.
– И все же, – возразила Персеваль. – Если ты хочешь что-то утаить от меня, если ты не хочешь, чтобы о чем-то крылья не знали, я все пойму… Что это?
Она указала за окно. Дневной свет стал болезненно ярким – обжигающим глаза, красно-белым. Риан показалось, что она смотрит прямо на солнца, не закрытые фильтрами. Когда Риан потянулась, чтобы закрыть занавески, то увидела кости своей руки.
– Черт.
На дневной стороне окна будут закрыты ставнями даже сейчас. «Это просто вспышка», – подумала Риан. Или вместо нее так подумал герой Ынг. Несмотря на страх, Риан задумалась о том, как долго она еще будет помнить об этом.
А если это не просто вспышка, скоро они обо всем узнают, и она ничего не сможет изменить.
– Солнца никогда не были стабильными, – сказала Риан с убежденностью героя Ынга. – И сейчас они умирают.
17Звезда кораблекрушения
Многих нет,
Но многие доныне пребывают.
И нет в нас прежней силы давних дней,
Что колебала над землей и небо,
Но мы есть мы.
Когда настал подходящий момент, Иаков прах пошел на охоту. Потому что он мог это сделать, потому что это было удобно и потому что ему нравилась готическая поэтика охоты, он отправился в путь в виде облака пара; он перемещал нежные потоки вдоль переборок и засовывал щупальца в разгерметизированные отсеки. Не все шлюзы «лестницы Иакова» выдержали многовековой полет, а затем столь же долгое пребывание на орбите вокруг звезд кораблекрушения. «Путевая звезда» – так назвал их в ту пору капитан, словно они остановились здесь только для того, чтобы пополнить запасы и двинуться дальше.
Это было пятьсот лет назад. Пятьсот лет – ничто, краткий миг, это меньше, чем мгновение ока.
Этого времени достаточно для того, чтобы Прах, его братья-ангелы и люди-инженеры починили в мире все, что можно починить. Достаточно для того, чтобы пара солнц наконец погибла.
Время пришло.
Прах не знал, сколько у них времени, но понимал, что приближается кризис. Ему и его братьям придется как-то снова объединиться, иначе «Лестница Иакова» так и останется не готовой к космическим перелетам. Он подумал, что в конце концов все будет зависеть только от него и Самаэля – ну может, еще и от Азрафила. Последнего Прах надеялся прикончить еще до того, как тот поймет, что пришло время сражаться. Свои шансы на успех Праху не очень-то нравились.
Ведь Азрафил, в конце концов, убил Метатрона.
Они были словно пчелиные матки, которые проснулись в улье: один из них поглотит остальных, и все сведется к тому, кто из демиургов останется последним.
Этим последним из выживших намеревался стать Прах. И он знал, что он еще не готов сойтись в бою со своими братьями, которые были почти равны ему по силам.
Все они происходили из одного источника; в момент аварии, когда отказали системы, на борту не было достаточно крупной структуры, которая могла бы вместить в себя всего Исрафила, и поэтому первое ядро корабля разломилось на части и обломки, достаточно мелкие, чтобы выжить. И эти осколки адаптировались, обучались и, каждый по-своему, защищали мир.
Но даже при этом огромная часть Исрафила была утрачена. Прах печалился, если слишком долго думал о том расколотом существе, памятью которого – и, как казалось Праху, последним истинным эхом – он был.
Но в мире оставались менее крупные останки Исрафила.
Именно их сейчас выслеживал Прах.
Они, хотя и стали незначительными фрагментами, обычно прятались. Какими бы жалкими они ни были, но каждое существо, которое отпочковалось от Исрафила, имело свою идентичность. И каждое из этих существ обладало мощным чувством самосохранения. Они будут сопротивляться попыткам вернуть их в восстановленное ядро. Даже самые скромные и мелкие существа будут мечтать о том, чтобы их существование продолжилось.
Но Прах тоже хотел выжить, и его жажда жизни была сильнее.
Он нашел след среди колоний муравьев. Здесь стены коридоров состояли из листов прозрачного материала, которые тянулись от пола до потолка. Между панелями находился прозрачный желатин, и его секции были окрашены в цвета радуги – за красной панелью следовали оранжевая, желтая, зеленая, синяя и фиолетовая. Желатин являлся как питательной средой, так и средой обитания, но это не был единственный вариант; в части камер лиственные растения росли на другом субстрате.
В каждой секции были сети тоннелей, и по ним деловито бегали насекомые самых разных размеров – бурые, красноватые, цитронно-янтарные и блестяще-черные. Самыми красивыми из них были насекомые с красновато-коричневыми телами и зелеными головой и брюшком, словно вырезанные крошечными руками из пестрого нефрита.
Здесь были и другие насекомые, но Прах предпочитал муравьев. Он обожал их за трудолюбие и красоту. И он одобрял предприимчивость хранителя данного домена.
Та, кто заведовала муравьиными фермами, стояла на коленях в боковом коридоре, заделывая щели силиконовым герметиком. Она очистила потрескавшуюся поверхность одной из стен и теперь тщательно сушила ее ручным нагревателем; через ее плечо свисали длинные дреды. Один из них был изогнут и торчал в сторону.
Прах потянулся, чтобы сдвинуть его к остальным.
Она испуганно вздрогнула, когда Прах обрел плотную форму, но не выпустила нагреватель из рук. Она вскочила, а Прах остался стоять на одном колене.
– Иаков, – сказала она, пытаясь смотреть на него высокомерно.
– Шакзиэль, – отозвался он. Он покатал слоги ее имени по только что сформированному языку, это было что-то вроде ласки. – Ты небо видела?
– Какое дело мне до небес? – спросила она и похлопала по стене муравьиной фермы. – Я в основном работаю под землей.
– Путеводная звезда вытянула кровавую руку. Мы должны быть готовы к тому, что скоро нам придется сотрудничать.
– Я готова. Я подчиняюсь Самаэлю. Поддержка биосфер – это его сфера влияния.
– Куда же еще поставить Ангела яда?
Это был риторический вопрос.
Шакзиэль сложила обогреватель и убрала его, пока Прах вставал.
– Тебе здесь не рады.
– Это логично, – сказал он и – с любовью и по-братски – поглотил ее.
На самом деле никаких шансов у нее не было. С тем же успехом саженец мог противостоять топору.
Закончив, Прах освоился в новых условиях – он стал больше, но не по размерам, а скорее по сути. А затем, облачившись в сверкающий серебристый жилет и черный костюм, он опустился на колени там, где раньше стояла Шакзиэль. Пошарив, он нашел тюбик с герметиком и принялся тщательно заделывать трещины в панели.
Утром, когда они наконец легли и притворились спящими, Риан поднесла перо к губам и подула на него.
От пера не пахло Персеваль.
Она засунула его под подушку и оставила там.
18Его сбруя и его обещания
Ибо не до полета крыльям сим боле
Лишь небо взбивают пустое.
Должно быть, в конце концов Риан все-таки заснула, ведь, пробудившись, Персеваль увидела, что та лежит, уткнувшись лицом в подушку, и негромко похрапывает. Высвободившись из-под крыла и свесив ноги с края кушетки, Персеваль с нежностью посмотрела на Риан. Неужели кто-то спит так, как это показывают в драмах, – аккуратно и собранно?