Персеваль поцеловала бы Риан в лоб, но поцелуй означал бы не то, что нужно Риан, а Персеваль не хотела причинять ей больше страданий, чем нужно. Поэтому она протерла глаза, как можно тише оделась и, босая, вышла в коридор.
Она похудела, но этого следовало ожидать. Встав на узорчатую ковровую дорожку, Персеваль сжала пальцы ног и увидела кости, жилы и синие вены под голубоватой кожей. Словно отвечая ей, заурчал желудок.
По крайней мере, это позволило Персеваль выбрать направление. Она встала на цыпочки и медленно повернулась, глубоко вдыхая в себя воздух и пытаясь найти запах завтрака – или обеда. Она предполагала, что время уже близится к обеду.
И она действительно почувствовала какой-то сладкий, зерновой аромат, похожий на запах горячих хлопьев или свежеиспеченного хлеба. Персеваль пошла на этот аромат – не назад, в сторону холла, а в противоположном направлении, в глубь отцовского дома. В коридоре было прохладно, но она едва это замечала. В последнее время Персеваль так часто мерзла, что, похоже, закалилась навсегда.
Но тот хлебный запах, а также аромат кофе влекли ее к себе. «Уж не проспала ли я целые сутки?» – подумала она, однако внутренние часы заверили ее, что сейчас лишь чуть больше четырех часов дня. В воздухе гудели голоса, и одним из них был узнаваемый баритон Бенедика, однако разобрать слова ей не удалось. Голоса повели ее в ту же сторону, что и запах кофе.
В конце концов она прошла через дверь, которая выглядела декоративной, но, скорее всего, была еще не закрытым герметичным шлюзом. Персеваль остановилась.
Она ожидала, что увидит обеденный зал и блюда на буфетах или в руках у суетящихся слуг. Но вместо этого она обнаружила маленькую залитую солнцем комнату с желтыми стенами и веселым оранжевым плинтусом. В комнате стоял круглый стол на шестерых; за ним в положении «на десять часов» и «на два часа» спиной к окну сидели Бенедик и Тристен, подстриженный и выбритый. Перед ними на столе стояли миски и чашки.
Из этой части дома открывался другой вид: яблони, под которыми выросли сугробы, а за ними – то, что летом должно быть поляной. Красная птица размером не больше ладони Персеваль, посвистывая, перелетала с ветки на ветку. Похоже, вспышка на солнцах закончилась: свет выглядел нормальным, а другие органы чувств сказали Персеваль, что фоновый уровень радиации падает.
– Риан говорит, что солнца умирают, – сказала Персеваль. Она выдвинула стул и села, чуть наклонясь вперед, чтобы было место для Крыла.
– Настоящая дочь своего отца, – отозвался Тристен.
Бенедик покачал головой, еле заметно улыбаясь, и поэтому Персеваль не могла понять, адресована ли насмешка ей и насмешка ли это вообще.
Персеваль откашлялась.
– Что на завтрак? – спросила она.
Тристен встал и достал из шкафчика чашку.
На столе стоял кофейник; Персеваль налила себе кофе и добавила в него соевое молоко и мед. Бенедик сказал лишь одну фразу:
– Откуда это знает Риан?
Пока Персеваль пила кофе и рассказывала про героя Ынга (Бенедик и Тристен многозначительно переглянулись, когда Персеваль поведала им про Мэллори), рядом с ней на столе появилась миска с овсянкой. Ее ненадолго отвлекла необходимость добавить в кашу мед, корицу, соль и соевое молоко. Слугу-воскресшего, который оставил все эти ингредиенты на столе, она почти не заметила.
Персеваль закончила свой рассказ и доела кашу почти одновременно, после чего оттолкнула от себя миску.
– Похоже, что герой Ынг давно это подозревал. С тех пор, как закончилась эпоха движения. Солнца всегда были нестабильными.
– Тогда зачем мир привели сюда? – спросил Тристен.
Это, конечно, был риторический вопрос, и именно Тристен был больше всех шокирован, когда прозвучал ответ.
– Потому что в то время не было выбора.
Голос был низкий, хриплый и резкий, словно его обладатель говорил слишком много – или слишком мало. Не успел он договорить фразу, а Бенедик уже вскочил, выхватив пистолет и кинжал. Тристен остался сидеть со скучающим видом, и его рука на скатерти не сдвинулась с места, но Персеваль чувствовала накопленное в нем электричество. Он казался расслабленным, но был напряжен не меньше, чем вышедший на охоту кот.
Персеваль поставила чашку на стол – кофе был с кардамоном, и она твердо решила, что допьет его, – а затем медленно отодвинула стул, чтобы встать. Поворачиваясь, она крепко свернула крылья, чтобы не загораживать обзор – и не блокировать линию огня – отцу и дяде.
Повернувшись, она увидела… человека – невысокого мужчину, который совершенно не соответствовал своему голосу. Длинное, морщинистое лицо обрамляли светлые волосы; нос, похоже, был сломан в нескольких местах.
Персеваль заморгала. Она не знала, доводилось ли ей видеть настолько уродливого человека.
На нем был серый сюртук без рубашки, а его ноги были босыми, как и у Персеваль, но гораздо более мозолистыми.
– Я – Самаэль, – заявил он, – Ангел биосистем. И я боюсь, что призрак героя Ынга абсолютно прав. Нам действительно пора отправиться в путь.
– Не сочти за грубость, – сказал Бенедик, не опуская оружие, – но нам будет проще установить дружеские отношения, если ты откроешь нам, как именно ты вошел в мой дом.
Самаэль помедлил; светлые локоны обвились вокруг его узловатых ладоней, когда он заводил волосы за уши; блеснули серьги и перстни.
– Вот так, – ответил он и исчез, словно выключенный свет.
Бенедик невольно шагнул вперед, а Тристен двинулся в сторону, прикрывая его с фланга. Персеваль выгнула шею; когда человек пропадает из виду, это наверняка как-то связано со спецэффектом, вспышкой света или хлопком воздуха. Простых, чистых исчезновений не бывает.
А затем Самаэль появился снова, на сей раз над шкафчиками – в зеленом камчатном кафтане, с парой черных крыльев, которые – в отличие от Крыла – уходили в стену.
– Ты – проекция, – сказала Персеваль.
Самаэль зацокал языком.
– Почти. – Он открыл шкафчик, закрыл его, постучал ногтями по накладке из вишневого дерева, затем взял чашку и протянул ее Тристену ручкой вперед. – Посмею ли я просить об одолжении?
Сильно наклонившись вперед и вытянув руку, Тристен осторожно взял чашку. Затем он наполнил ее кофе и передал обратно.
– Благодарю, – сказал Самаэль и сделал глоток.
Бросив косой взгляд на Тристена, Бенедик убрал оружие.
– Спасибо, – сказал Самаэль. – Все равно ты лишь испортил бы панели обшивки. С формальной точки зрения я – распределенный искусственный интеллект, а точнее, объект, которому поручено поддерживать корабль, который вы называете «мир», в пригодном для жизни состоянии. Этому состоянию угрожает серьезная опасность. То, что вы видите… – быстрым движением руки он остановил Бенедика, который собирался задать вопрос, – это на самом деле голограмма, аватар, анимированный с помощью преломленных световых волн. Я, Самаэль, повсюду вокруг вас.
Что-то быстро погладило щеку Персеваль, хотя Персеваль ничего не заметила. Судя по тому, как вздрогнул Тристен, он почувствовал то же самое. Бенедик не шелохнулся, но его глаза прищурились.
– Самаэль… – начал Тристен.
Самаэль остановил его, подняв руку.
– Я пришел к принцессе. Сэр Персеваль, ты должна знать, что Прах слышит каждое слово, которое я говорю тебе. Все видят, что твоя шея склонилась под его ярмом.
Крылья Персеваль взмахнули один раз, и Персеваль почувствовала, как движется воздух между перьями, и испугалась, что сейчас начнется приступ ярости. Тем не менее она сказала:
– Ты можешь снять его с меня? Мне не нравится ни его сбруя, ни его обещания.
– Не могу, принцесса, – ответил Самаэль. – Чтобы убрать Крыло, мне пришлось бы его съесть, а поскольку он уже сильно интегрирован с твоим симбионтом, то при этом я поглотил бы и тебя.
– Оно сказало, что Прах любит меня. Оно сказало, что он собирается жениться на мне.
– Не сомневаюсь. Но мы же этого не допустим – верно, джентльмены?
Персеваль польстило, что Бенедик отступил, а Тристен скользнул вдоль стены, и в результате оба встали рядом с ней. Она почувствовала себя защищенной, и это придало ей сил. Она бы стала еще сильнее, если бы знала, что они подчинятся власти, которую дал ей ангел, и поставят ее во главе. Но когда Бенедик прочистил горло, Самаэль бросил на него заговорщический взгляд и жестом постарался его успокоить.
Персеваль захотелось искусать их обоих.
Она спешно начала подыскивать слова, способы вернуть контроль над ситуацией, и ей в голову пришел вопрос:
– Почему Ангела жизнеобеспечения назвали в честь яда?
Самаэль допил кофе и откусил кусочек чашки. Похоже, его это не удивило; кофе для него, видимо, ничем не отличался от кружки, если не считать того, что кружка хрустела на зубах. Он наклонил голову набок, словно прислушиваясь, и это заставило Персеваль предположить, что вопрос попал в точку.
– Потому что в древнем иврите не было понятия «мутаген».
– То есть ты занимаешься не только жизнеобеспечением мира, да? Ты еще и Ангел эволюции. Или чего-то в этом роде.
Бенедик у нее за спиной пошевелился, но не стал ее прерывать. А Тристен скрючился в углу, чтобы с тыла его прикрывала стена и чтобы у него была возможность следить за Персеваль, Самаэлем и Крылом одновременно.
– Или чего-то в этом роде, – отозвался Самаэль.
Каким бы уродливым ни был его аватар, его улыбка была абсолютно ослепительной.
Пока Персеваль обдумывала следующий вопрос, Самаэль в два приема доел свою чашку.
Каким-то образом Персеваль удалось не посмотреть на отца и не обратиться к нему за помощью.
– Может ли ангел быть не идеально честным?
– Ангел может все, для чего его создали, – с абсолютной откровенностью ответил Самаэль. – Люди – единственные животные, которые намеренно и методично меняют себя. Ну да, есть муравьиная матка, которая отрывает себе крылья, но, думаю, ты согласишься, что это другое. – Он потер руки. – Мне придется рассказать вам одну историю.