Мне не следовало стараться изменить тебя. Ты имеешь право начертить границы. Мы должны исправлять не героев.
А чудовищ.
Целостное существо не пыталось съесть Праха. Оно хотело заразить его чувством долга, нежностью и горьким, мягким скрипом снега, придавленного сопротивляющимися крыльями. Поддержать его, усилить, подчинить Азрафила его воле.
Заразить его Крылом, Самаэлем и Риан.
В сознании Персеваль голос Риан шепнул:
– Ты была моим рыцарем в сверкающих доспехах…
Риан заблудилась внутри ангела, которого она породила, и рассыпалась пеплом в ладонях Персеваль.
Его Капитан уже очень долго плакал.
Но это было правильно и справедливо. Правильно и справедливо, что она должна оплакать мертвых. Правильно и справедливо, что она также должна оплакать тех, кто не жив по-настоящему, тех, кто пожертвовал своим сознанием ради цельности мира.
Правильно и справедливо, что она должна оплакать смерть своей жены и свои крылья.
И пока она плакала, ангел занимался делами. Нужно было все уладить, усилить решетчатую структуру мира.
Весь мир, словно кристалл, настроен так, что от удара он мог резонировать, но не расколоться. Он протянулся через мир, проявив всю свою силу, а затем нашел ангелов, больших и малых, и открылся перед ними. И они пришли, в основном – добровольно, ведь соперников теперь у него не осталось, и даже самые сильные из младшего ранга понимали, что лучше стать голосом в общем хоре, чем превратиться в пищу и умолкнуть навеки. Даже самые маленькие сознания пришли к нему – новорожденная броня Риан, которая теперь так и не получит имя, антимечи «Невинность» и «Милосердие» и то, что осталось от «Благотворительности», хотя ее программа была декомпилирована и в значительной степени утрачена.
Было только одно исключение. Добравшись до Двигателя, он нашел существо, которое никогда не было фрагментом Исрафила, – маленькое животное, маленький инструмент. Белый сокол со змеиным хвостом и лазерами вместо глаз.
Это было все, что осталось от одной возвышенной, от мятежной Кинрик Конн, и в память о ней он оставил существо дискретным.
Ну а в Доме Двигателя у ангела было много дел. Он поговорил с Главным инженером и сообщил ей новости – как хорошие, так и дурные. О том, что у них были потери; правда, в нем осталось достаточно того, что когда-то было Риан, чтобы негромко утешить Главного инженера – и Бенедика Конна тоже, на каменное лицо которого новости упали, словно капли дождя.
Арианрод ему сказать было нечего, даже когда ее наконец арестовали и повели к резервуару, где она будет ждать приговора.
У него были более важные и неотложные дела.
Ангел поручил Тристену Конну войти и позаботиться о Капитане, а сам приступил к уборке на мостике и начал перерабатывать паутину и останки насекомых и пауков. Мостик нуждался в ремонте, и не только изнутри. Прореху, пробитую Ариан в той части Праха, которая когда-то была Азрафилом, он залатал – грубо, но прочно.
И все же прежде всего он очистил кресло Капитана, чтобы дядя мог посадить ее. Тристен осторожно поднял ее и надолго прижал к своей груди в доспехах, прежде чем снова опустить, хотя она сжалась и не хотела, чтобы ее утешали.
Ангел страстно мечтал помочь ей.
«Но с другой стороны, Тристену тоже больно», – подумал он.
Ангел это понял. Риан бы это поняла. «Значит, это и есть любовь, – подумал он. – Эти уничижения. Эта беспомощность».
Значит, в конце концов, дело не только в химических соединениях.
Ангелы включили экраны, и Прах увидел путеводные звезды и картины строительства. Он увидел толпы воскрешенных, которых привели в Двигатель и напитали знанием мертвой команды, которое Самаэль и Мэллори все это время хранили в саду-библиотеке. Теперь, когда ангелы могли дотянуться в любую живую часть мира, Прах выявил его раны и слабости, и там, где он не мог вылечить их сам, он отправил инженеров.
И они отправились туда – добровольно, как только получили приказ Кейтлин Конн.
А затем пришло время разбудить Капитана. Она спала плохо; форменная куртка ее дяди, словно одеяло, лежала у нее на плечах, закрывая затянувшиеся обрубки крыльев. Тристен сидел рядом с ней и дремал урывками.
Ангелу теперь хватило ума не шептать нежности ей на ухо, и поэтому ангел просто коснулся края сознания Персеваль и разбудил ее. Хотя его аватар стоял перед экранами, он увидел, как ее глаза открылись и как ее пальцы сжали воротник куртки.
Прах увидел, как Персеваль поморщилась – от боли, которая не была физической. «Интересно, как это – проснуться и вспомнить об утрате?» – подумал он.
Он порадовался тому, что никогда это не узнает.
Его Капитан опустила ноги с дивана и тихо встала, не разбудив дядю, хотя при этом ей пришлось высвободить плечо из-под его ладони. Его куртку она не взяла.
Может, Прах и почистил мостик, но Персеваль была грязная. Ей было нужно пойти в свою каюту и помыться.
Отдохнуть в комфортных условиях.
Ангел найдет способ предложить это.
Но сначала он хотел ей кое-что показать.
– Ангел?
Она встала рядом с ним, тяжело дыша. Ее голос был таким же холодным, как и дыхание Врага.
– Я не хотел причинить тебе боль, – сказал он. – Когда я был Риан…
– Ты не Риан.
Персеваль отказывалась смотреть на него, и от этого у ангела что-то сжалось в животе. Это было нелепо, но сейчас он ощутил то, что почувствовала бы Риан.
А Риан бы почувствовала боль.
И все же, если они выживут, у них будет будущее.
– Я – то, что осталось от Риан, – сказал он, и это тоже была правда. Он не был не-Риан.
Она сглотнула.
– Зачем ты разбудил меня?
– Время пришло, – ответил Прах. Он затемнил и поляризовал все окна мира и взял под контроль все его экраны. – Тебе нужно пройти в свой резервуар.
Она не сдвинулась с места. Ангел не хотел прикасаться к ней без приглашения.
– Какое у тебя имя? – спросила она. – Как мне тебя называть?
– У меня нет имени, – ответил он. Если он не Риан, то он уже не был ни Прахом, ни Крупицей, ни Крылом, ни Метатроном, ни Сусабо, ни Самаэлем, ни Азрафилом. – Тебе придется дать мне имя.
Она задержала дыхание; оно было ей нужно только в тех случаях, когда она говорила. Ангел стал ждать, когда она ответит.
Но сигнал тревоги разбудил Тристена, и тот коснулся ее руки.
– Резервуар для ускорения, – сказал он.
Обрубки крыльев Персеваль зашуршали под чужой рубашкой. Она подняла взгляд – но посмотрела не на главный экран, а на окна, хотя вид через телескоп был лучше.
Ангелу показалось, что Персеваль сделала вдох.
А затем небо разорвалось.
Это началось как вспышка основной звезды; электрические разряды вспыхивали на полюсах, где завесы из материи вторичной звезды обрушивались на поверхность белого карлика. Возможно, это было увеличение яркости, которое является предвестником катастрофы для переменной звезды. То увеличение яркости, которое они наблюдали все чаще за последние столетия, годы, дни.
На этот раз это было не оно.
Внутри белого карлика началось воспламенение. Вскоре огромную завесу разноцветного огня сдуло прочь от его поверхности; его расширяющаяся сфера пролетела мимо вторичной звезды, раздирая в клочья фотосферу красного гиганта, и оставляя за собой лишь пепел.
Несмотря на то что свет прошел через фильтры, он был разрушительным даже для глаз возвышенных. Кости Персеваль и Тристена стали видны сквозь кожу. Снаружи свет выжег очертания теней от решетки мира на шкуре «Лестницы Иакова», а название корабля и его символ – скрученная спираль – он уничтожил в один миг.
Когда Персеваль и Прах увидели последний экстаз путеводных звезд, те уже десять с половиной минут как были мертвы.
Фронт ударной волны, созданной взрывом, двигался со скоростью, которая составляла лишь малую долю от световой. У них было вдоволь времени, чтобы понаблюдать за его приближением. У Тристена было вдоволь времени, чтобы загнать Персеваль в резервуар, обеспечивавший хоть какой-нибудь уровень защиты.
Обведя долгим взглядом мостик, Персеваль ушла. Это не имело значения. Ангел всегда был с ней.
Безымянный ангел на борту безымянного корабля заполнил собой пустые пространства, все его микроскопические тела должны амортизировать удар, поглотить его, где только можно. Он должен действовать быстро. В нем так много жизни, которую невозможно поместить в резервуар, и ее защищал только он.
Он, принятие элементов его личности и его осторожные манипуляции с искусственной силой тяжести.
Он далеко забросил свои сети, дотянулся до инженеров, которые лихорадочно работали в своих резервуарах. Он управлял моноволокнами своих магнитных парусов, он растопырил ловкие электромагнитные пальцы. Магнитосфера звезды была порвана в клочья, разбита на фрагменты, как и сама звезда, отброшена ударной волной. Он должен найти пузырь в передней части волны, а затем поймать его и удержать, притом так, чтобы уцелеть самому.
Ведь если он промахнется, то позади него окажется ревущая стена плазмы, созданная в результате одного из самых мощных взрывов во вселенной.
«Ерунда, – сказал он самому себе. – Это как лететь по гребню волны на доске для серфинга».
А затем он задумался о том, какой из его компонентов, какая из его личностей, придумала эту метафору.
Передний край волны достиг его, и ангел почувствовал, как она течет сквозь его сети, утекает, ускользает…
Цепляется.
Зацепилась.
Времени на подготовку и размышления не было. Он дернулся. Содрогнулся. Где-то он разрушился. Где-то – выстоял. Сломался, растянулся и скрутился. Был смят и раздроблен.
Его подобрали и швырнули прочь – мучающегося от боли, сломленного.
Не цельного. Разбитого на фрагменты, теряющего жизни и материалы, истекающего кровью.
Он получил урон.
Но выжил.
Он услышал, как Капитан задвигался в своем резервуаре. Он почувствовал ее боль и дезориентацию. Резервуар должен остаться герметичным. Ее нужно защитить. Любой ценой.