Слушая командиров дивизий, Жуков поглядывал на часы. Половина десятого, пора возвращаться в Перхушково. Но дело с авторотой надо закончить на глазах у всех. Если ее скрывает командир дивизии, он будет разжалован в рядовые, если рота дезертиров, то командир будет расстрелян. Хороший урок для всей Десятой армии.
– Что с авторотой? – спросил он у Голикова.
– Особист разбирается.
– Пошлите машину за командиром автороты, пусть немедленно явится.
Вскоре в комнату вошел толстый майор в очках – особист. За ним ввели красноармейца с измученным лицом, обветренными губами, в шинели, пилотке, сапогах. Жуков озадаченно смотрел на него.
– Я приказал явиться командиру автороты!
Особист козырнул:
– Разрешите доложить, товарищ генерал армии. Командного состава в роте не осталось. Куда делись или куда их подевали, пока не установлено. Водители показали, что ими командовал вот этот красноармеец. Его допрос я и веду. Очень много неясностей, товарищ генерал армии.
Жуков перевел взгляд на Сашу:
– Почему не докладываетесь?
Саша поднял ладонь к пилотке, что-то проговорил. Голос хриплый, простуженный, ни слова не разберешь.
– Что-что?! – раздраженно переспросил Жуков.
– Красноармеец Панкратов доставлен, – повторил Саша.
Жуков смотрел на него. Так ему еще никто не смел отвечать.
Саша выдержал его взгляд. Расстреляют? Плевать!
– Вы командовали ротой?
– Я вел роту в Пронск.
– Откуда?
– Из района деревни Хитрованщина, западнее железной дороги Михайлов – Павелец.
– А где командир роты?
– Погиб при авиационном налете.
– Вот-вот, – вмешался особист, – все командиры убиты, все шоферы целы.
– Кто вам поручил вести роту? – сурово спросил Жуков.
Саша затравленно огляделся. Генералы, полковники, сидят тут, смотрят на него. Гладкие, с ромбами, со шпалами… Их бы сейчас туда, в снег, в овраг, машины на плечах вытаскивать… Стратеги… Довели страну… Допустили Гитлера до Москвы… Сказать бы им все, что он о них думает…
– Я спрашиваю, кто вам поручил вести роту?!
И этот! Прославленный полководец – тоже ведет допрос.
– Ну! – повысил голос Жуков.
– Родина поручила, товарищ генерал армии, – прохрипел Саша.
Все молчали. И генералы, и полковники.
Жуков не спускал с Саши пристального взгляда.
– Вы член партии?
– Беспартийный.
– Как оказались в Пронске?
– Рота должна была доставить груз в Узловую, в тылы Двести тридцать девятой дивизии. Встретился капитан с бойцами, сказал, что дивизия в окружении. Что делать? Немецкие танки движутся на Михайлов и Скотин. Единственная дорога для нас была между Михайловом и Скопином.
– Разве там есть дорога?
– Есть грейдер.
Жуков наклонился к карте:
– Здесь ничего не обозначено.
– Дорога строилась перед войной, не закончена. Успели пройти грейдером. На карте, конечно, нет.
– А вы откуда знали про грейдер?
– Работал на строительстве этой дороги.
– Можете показать?
Саша наклонился к карте. С пилотки упала капля, снег таял в тепле.
– Разрешите снять головной убор, а то карту замочу.
– Снимайте.
Саша сунул пилотку под мышку, снова наклонился к карте:
– Вот по этим населенным пунктам: Дурное, Грязное, Малинки, Хитрованщина.
Жуков подвинул карту начальнику штаба.
– Перенесите на свою карту, произведите рекогносцировку. – Повернулся к Саше. – В каком состоянии дорога?
– Мы прошли с лопатами. А если со снегоочистителем, то проехать легко.
– Сколько шли?
– Двое суток. Ночами. Днем боялись воздуха.
– Ночи теперь длинные, – задумчиво проговорил Жуков. – Потери?
– Есть раненый, обмороженные. Прошу оказать медицинскую помощь. – Саша оглянулся на особиста. – Хотя гражданин майор назвал нас преступниками, но преступники тоже имеют право на медицинскую помощь.
– Помощь будет оказана, – сказал Жуков, – а вы знаете фамилию командира Двести тридцать девятой дивизии?
– Не знаю.
– Полковник Мартиросьян!
Поднялся командир Двести тридцать девятой дивизии, молодой красивый армянин.
– Полковник Мартиросьян, ваша авторота?
– Разрешите доложить, товарищ генерал армии, в наше распоряжение шла отдельная авторота подвоза. Однако дивизия уже вела бой с окружавшими ее превосходящими силами противника и 27 ноября, закопав в лесу тяжелое оружие, прорвала кольцо окружения и пришла сюда, в район Большое село. Прибыть в окруженную дивизию авторота не могла. Есть основания думать, что это именно та самая авторота.
– Откуда у вас такие основания?
– Так получается по совпадению всех обстоятельств, товарищ генерал армии. И если вы мне позволите сказать…
– Говорите!
– Если вы мне позволите сказать, товарищ генерал армии, – повторил Мартиросьян, – то движение этой роты в Пронск в коридоре между двумя атакующими танковыми колоннами противника считаю мужественным выполнением своего воинского долга.
– Вот как, оказывается, – усмехнулся Жуков. – Ладно, садитесь! Красноармеец…
– Панкратов, – подсказал особист.
– Панкратов… В карте разбираетесь. Где учились?
– На автодорожном факультете Московского транспортного института.
– Инженер, значит… А почему рядовой?
– Так получилось.
– Есть документ об образовании?.. Покажите!
Саша расстегнул шинель, из кармана гимнастерки вынул сложенное вчетверо свидетельство, положил на стол. Деваться некуда! Черт с ними, пусть знают. Дальше фронта не зашлют.
Жуков прочитал первую страницу, перевернул… Саша не отрывал от него взгляда… Сейчас дойдет до строчки: «Дипломный проект не защитил ввиду его ареста…» Дошел! Поднял глаза на Сашу… Смотрит… Опять читает, опять смотрит…
– В комсомоле были? С какого года?
– С двадцать пятого.
Жуков опустил глаза к свидетельству:
– Тут обозначен зачет по военному делу…
– В институте была высшая вневойсковая подготовка.
Жуков повернулся к Голикову:
– У нас инженеров не хватает, а у вас они тут ходят в простых шоферах.
Голиков мог бы сказать, что об этой автороте он ничего не знает и шофера этого видит впервые. Но он был опытный чиновник и понимал – в такой ситуации возражать нельзя. Жуков прав: так использовать инженерные кадры – непорядок, за непорядок кому-то надо выговорить, кому именно, не имеет значения.
Жуков взял у Саши красноармейскую книжку, передал начальнику штаба и, смотря в свидетельство, продиктовал:
– Запишите дополнительные данные: окончил автодорожный факультет в 1934 году. Свидетельство номер сто восемьдесят шесть дробь тридцать четыре… Записали? Составьте аттестацию на присвоение звания военного инженера третьего ранга, я ее сейчас утвержу.
Вернул Саше свидетельство.
– Поздравляю с присвоением звания военинженера третьего ранга.
– Спасибо, товарищ генерал армии.
– Работайте, воюйте, служите Советскому Союзу.
Саша козырнул:
– Есть служить Советскому Союзу!
Утром 6 декабря советские войска перешли в контрнаступление и, несмотря на сильные морозы и глубокий снег, отбросили противника на 150–200 километров от Москвы.
26
По радио гремела бравурная музыка, каждые полчаса передавали сообщения о стремительном продвижении немецких войск, о занятых городах, сбитых самолетах, сотнях тысяч пленных: «Советские войска так бегут, что мы едва за ними поспеваем». Эмигрантские газеты ликовали: «Настало наше время». Мережковский и Зинаида Гиппиус благословляли немцев на «крестовый поход».
Германия победит Россию так же молниеносно, как победила другие страны Европы. Что же будет с ним, с Шароком? Успеет ли Берия уничтожить документы своего ведомства? Если не успеет, значит, немцы у себя в тылу, в Париже, обнаружат господина Привалова – советского шпиона. Даже если документы будут уничтожены, захватят сотрудников НКВД, те, спасая свою шкуру, выдадут его. В обоих случаях виселица ему обеспечена.
Что же делать? Пойти и открыться немцам? Зачем он им? Кто он? Брошенный Советами на Западе шпион. Будет оправдываться: «Работал не против Германии, а против белогвардейской эмиграции». Кто его станет слушать?
Уйти к англичанам? С чем? Кого он им даст? Третьякова? Не нужен им ни Третьяков, ни Шарок. Отдадут в СССР незадачливого перебежчика: получайте от верных союзников по антигитлеровской коалиции.
Уходить надо было тогда, в тридцать девятом, не с пустыми руками пришел бы, а с большой добычей: резидент, агенты, явки, Эйтингон с мексиканской командой. И недалеко пришлось бы идти, на соседней улице их контрразведка.
Немного успокоила Шарока остановка немцев под Москвой – не сумели взять с ходу, значит, НКВД успеет вывезти или уничтожить документы, легенда господина Привалова так быстро не раскроется. Если немцы и победят, то не так скоро, как предсказывали некоторые эмигранты, «фикция отпора» – утверждал писатель Борис Зайцев. Оказалось, не фикция.
Всю свою жизнь Шарок трепетал перед Советской властью, был убежден в ее несокрушимости. И вот со злорадством наблюдал за ее поражением. Но если режим падет, то и ему придется отвечать за его преступления, повязан с ним навсегда. Так что пусть уж лучше продержится, а там будет видно.
А пока надо избрать правильную линию поведения. Молодой русский эмигрант в такое время не может быть изолирован от своих соотечественников. В этом смысле и Шпигельглас, и Эйтингон были предусмотрительны: у него должен быть круг хороших знакомых. И такой круг у него есть, не слишком богатые люди, скорее бедные, но настоящие русские люди, соседи, посетители того же кафе, куда вечерами захаживал Шарок и которое содержал русский хозяин. По воскресеньям Шарок встречался с ними в храме Покрова Пресвятой Богородицы на rue de Lounnel, служил там популярный среди верующих отец Димитрий Клепнин, а мать Мария Пиленко открыла при церкви столовую для бедных и безработных…
Были среди эмигрантов противники Гитлера, они молчали, были выжидающие и были ликующие, при каждой победе немцев обнимались и целовались. К ним и примкнул Шарок. Не для объятий и поцелуев, а чтобы обезопасить будущее: если победят немцы, то он еще до победы доказал им свою лояльность, если победят русские, то он, советский разведчик, выполнил свой долг – внедрился во вражеский лагерь.