Темка, однако…
Женя задумался. Ему не особо нравилась его фамилия. Самойлов – оно вроде бы и нормально, но раздражало слух гадкое «мойло» – почти что «пойло». Проглядывали там еще и «мойва», и «мойка», и даже «хайло». Хорошо было бы иметь какую-нибудь фамилию типа… Генералов – озарило Женю. Или Капитанов.
Но, принявшись за сочинение, написал, что хочет сменить фамилию на Кораблев, потому что в этой фамилии море, и корабли, и дальние страны, и бла-бла-бла, а Самойлов – это как-то ни о чем.
Замещалка в конце урока собрала тетради с сочинениями и ушла.
Второй раз она объявилась через неделю, когда не вышла их классная руководительница, она же химичка, Майя Григорьевна. И как-то странно, что первый раз Анжела Федоровна замещала по литературе, а второй – по химии. Виданное ли дело, чтобы одна и та же училка могла и химию, и литру преподавать? Впрочем, никакого урока замещалка опять не проводила. Достала пачку тетрадок – тех самых, в которых писали на прошлой неделе сочинения, – начала зачитывать оттуда отрывки и комментировать. Тайное становилось явным. Стало известно, кто какую новую фамилию себе нафантазировал. Было забавно все это слышать.
В конце урока, после разбора полетов, тетрадки с оценками были розданы авторам. Женя получил четверку за грамотность и тройку за содержание, рядом с оценками было приписано красной пастой: «Искренности не хватает. Слишком надуманно».
«Вот же сучка!» – процедил он мысленно, с досадой разглядывая трояк и эту приписку.
С двенадцати лет Женя, параллельно с общеобразовательной школой, обучался и в художественной школе, занятия там шли по вечерам, три раза в неделю. На второй год обучения в художке, в начале декабря, произошло вот что.
Из-за эпидемии гриппа учеников в классе поубавилось, и учительница, Тамара Олеговна, тоже заразилась, выглядела болезненно на одном занятии, а на следующее уже не пришла, зато вместо нее явилась та самая замещалка, Анжела Федоровна.
«Фигасе! – подумал Женя, увидев ее. – Она еще и в художке замещает! Во все дырки затычка».
Зал, где занимался их класс, был в тот вечер почти пуст. Из учеников пришли только двое – Женя и Наташа, молчаливая застенчивая девочка со смешной фамилией Друзяка.
Замещалка задумчиво просмотрела классный журнал, произнесла:
– Могли бы и не приходить. Но раз пришли…
– Сочинение писать будем? – ехидно подхватил Женя.
– Нет, с натуры рисовать. Меня.
Она поставила стул почти в центр зала, села на него и пальцем указала Жене с Наташей, куда ставить мольберты. Они заняли позиции. Прикнопили к мольбертам листы ватмана.
Замещалка прикрыла глаза и неподвижно, спина прямая, застыла на стуле. Женя с Наташей принялись рисовать ее на ватмане простыми карандашами.
«Не рановато ли для второго класса людей с натуры рисовать? – недовольно размышлял Женя. – Мы ведь анатомию еще не изучали».
Но вслух ничего не высказал.
Когда закончился первый час занятий (академический час – в сорок пять минут), звонок на перемену не прозвенел. Женя с запозданием глянул на часы в своем мобильнике и только сейчас понял, как тихо в школе. Дверь зала была открыта, из коридора не доносилось ни звука. Он отложил карандаш, встал и, тихо пройдя мимо замещалки, так и продолжавшей сидеть с закрытыми глазами, вышел из зала.
В раздевалке, где обычно сидела гардеробщица, она же уборщица и сторожиха, включавшая звонок, никого не было. Только две куртки, Женина и Наташина, одинокие, застыли на крючках. С самого начала Женя не видел гардеробщицу, но думал, она где-то здесь и позже подойдет.
Заглянул в соседний зал, там обычно шли занятия у старшего класса, но сейчас было пусто. Попробовал открыть дверь в кабинет истории искусств. Заперто. Вернулся обратно. Замещалка неподвижно сидела на стуле.
– Анжела Федоровна, – позвал ее Женя, но та не отозвалась. Сидела с закрытыми глазами. Не шевелясь.
– Анжела Федоровна! – еще раз и уже громче попробовал он. – Перемена… Вы меня вообще слышите? Эй!
Она молча сидела, словно статуя или чучело. Наташа прекратила рисовать и настороженно смотрела на учительницу поверх мольберта. Женя приблизился к замещалке. Присмотрелся. Ему показалось, что она совсем не дышит. Тронул ее за плечо – не шелохнулась.
– Спит, что ли? – предположил он, бросив взгляд на Наташу; та двинула бровями, изображая недоумение.
Присев на корточки рядом с замещалкой, коснулся кисти ее руки и тут же отдернул пальцы – неожиданно холодной оказалась кожа.
– Блин, она ледяная, как… жаба, – сообщил Наташе. – Ты сиди здесь, а я схожу, найду кого-нибудь.
Быстро выйдя из зала, чуть не выбежав, он отправился обходить школу, заглянул во все открытые двери, подергал все закрытые. Нигде никого.
Когда вернулся обратно, замещалка по-прежнему ровно сидела на стуле, а Наташа, скорчившись за мольбертом и обхватив себя руками за плечи, дрожала. Губы ее беззвучно тряслись, в глазах блестела влага.
– Ты чего? – шепотом спросил Женя, подходя.
Девочка попыталась ответить, но не смогла выдавить ни слова. Он заметил, как мышцы на ее горле дрогнули от спазма. Трясущейся рукой она схватила Женю за рукав и взглянула по-собачьи, снизу вверх, ища защиты от накатившего ужаса, который, как инфекция, тут же передался и Жене.
Захотелось вырвать руку из ее пальцев и пуститься наутек, но он не побежал, заставил себя сдержаться. В нижней части живота клубился мерзостный холодок.
Помог Наташе подняться с табурета. Ее ноги плохо слушались, и она едва не упала, вставая. Потащил ее в коридор. Когда проходили мимо Анжелы Федоровны, бросил взгляд на замещалку: похоже, и впрямь не дышит.
Забрал куртки из гардеробной. Помог Наташе одеться. Самостоятельно та никак не справлялась, рука все не попадала в рукав. Они вышли на улицу, под темное небо, в потоки стылого ветра. Наташа, как клешнями, больно вцепилась Жене в руку.
Страх отступал. Фонари на столбах, окна и витрины, фары автомобилей, светофор у перекрестка – всюду свет, привычный и человеческий, пусть и не живой. Звуки улицы – хотелось их пить, как воду во время жажды, радостно захлебываться ими, загребать горстями, плескать в лицо. Смешно было и подумать о чем-то неведомом и страшном в этих привычных складках обыденности.
Он проводил Наташу до остановки на противоположной стороне улицы, посадил ее на автобус, сам отправился на свою остановку. Следовало вновь перейти дорогу на перекрестке, вернуться к школе и пройти мимо нее, там неподалеку и остановка.
У школы замедлил шаг. Привстав на цыпочках, заглянул в высоко поднятое над тротуаром окно зала, где занимался их класс. Замещалка все так же сидела на стуле.
«Надо бы вернуться и выключить свет в зале, – пришла мысль. – Пусть в темноте сидит».
Женя завернул за угол здания, подошел к двери, взялся за ручку, и вдруг по телу его пробежала дрожь – словно ручка была под напряжением, только не под электрическим, а под черт знает каким. Казалось, стены школы были наполнены страхом, и, прикоснувшись к металлу ручки, Женя перевел этот страх на себя. Захотелось сорваться с места и бежать прочь, но мысль о том, чтобы выключить свет, вновь всплыла в уме, удерживая на месте и завлекая, затягивая внутрь школы. Каким-то краем сознания он понял, что эта мысль чужая, она вошла извне, овладевая им и подчиняя себе.
«Черт! Черт! Черт! – нервозно думал Женя, открывая дверь и входя внутрь. – Это гипноз, что ли? Что за херня творится?»
Крупные капли пота ползли по лицу. Сердце исступленно колотилось. Медленно поднимался Женя по ступенькам, ведущим от входной двери к уровню, на который был поднят над землей пол школьного коридора. Было такое чувство, что его затягивают внутрь на невидимом поводке. В голове скреблась мысль, что надо обязательно выключить свет в зале, а потом в коридоре, тогда можно и уходить.
Он шел по коридору мимо выкрашенных белой эмалью дверей: слева – первый зал, справа – кабинет истории искусств, прямо по ходу – гардеробная, справа от нее – кабинет директора, слева – дверь в маленький внутренний коридорчик, из которого ближняя внутренняя дверь ведет во второй зал, а дальняя – в третий.
Перед гардеробной свернул налево, прошел через внутренний коридорчик, вошел в приоткрытую дверь дальнего зала: там, внутри, слева от входа, на стене два выключателя…
Замещалка неподвижно сидела на стуле. Глянув на нее, Женя подумал с какой-то необъяснимой, неожиданной для себя самого злобой: «Будешь, тварь, сидеть в темноте, во мраке, во тьме!»
Повернулся к выключателям и, щелкнув обеими кнопками, погасил свет.
Два высоких окна выходили на неосвещенную улицу, в них проникало слабое свечение фонаря, стоявшего вдалеке, на перпендикулярной улице.
Женя застыл у стены, сам не зная, почему медлит. Стоял и смотрел на черный силуэт женщины, сидящей на стуле, обрисованный тусклым полусветом, что сочился сквозь стекла. Смотрел и видел, как та медленно поднимается, будто заводная кукла, и движется по залу. В нее словно был встроен фотоэлемент, отключавший механизм при свете и включавший во тьме.
Анжела Федоровна прошлась по залу, чуть пошатываясь, но не так, как шатается больной или пьяный человек, а как шаталась бы кукла в человеческий рост…
«Или как труп. Окоченевший труп», – мелькнуло в уме у Жени, и ноги его начали слабеть.
Следом он подумал: «Может, она умерла, сидя на стуле, а теперь живет трупной жизнью?»
Стараясь как можно тише дышать и не шевелиться, чтобы не выдать себя, Женя стоял у стены. Эта тварь не замечает его, потому что он замер у нее за спиной. Нужно было выбрать момент, чтобы тихо выскользнуть из зала.
Глядя на силуэт замещалки, подошедшей к окну, Женя вдруг понял, что вовсе не спиной к нему стоит она, – по силуэту понять было трудно, но теперь он догадался, – нет, она к нему лицом и смотрит на него. Ее силуэт, словно вырезанный из ватмана, закрашенного черной гуашью, должен быть одинаков, что с тыльной, что с лицевой стороны, но Женя почувствовал на себе холодный хищный взгляд, и это