Ночью свечение было таким сильным, что проходило сквозь майку и простыню. Днем одежда скрывала этот свет, хотя Эдику иногда казалось, что сквозь рубашку или майку он и при ярком солнце видит тусклые проблески.
«Я стал Невестой мертвецов», – думал он, и поганый холод разливался в крови, и билась меж черепом и мозгом мошкара зыбкого страха.
Иногда он открывал книгу Озорнова – в разных местах, наугад, – но, прочитав абзац-другой, поспешно захлопывал. Его начинал душить страх, хотя в прочитанном ничего страшного пока не попадалось. Книга казалась Эдику хищником, который подкарауливает разум: ты только открой ее, только начни вчитываться – и прыгнет на тебя из букв, как из густой листвы, неведомое нечто, поджидавшее жертву.
Открыв книгу в очередной раз, Эдик наткнулся на слова, которые произносит кто-то из героев повести:
«Но ведь есть же эволюция. Все от кого-то происходят. А почему от человека до сих пор ничего не произошло? Когда я об этом задумался, то и понял: от человека происходит труп. Это про курицу и яйцо непонятно – кто там первый был, а тут все понятно, яснее ясного. Сначала человек, а потом – труп. А тот, кто в ходе эволюции второй, тот выше первого. Эволюция, она же от простого к сложному идет, ну а труп сложнее человека. Он, во-первых, загадочнее, а потом, он же весь какой-то… он пугает. А ведь простое никого не пугает. Че простого-то бояться, правильно? Но от трупов всем не по себе, потому что они существа с секретом, с двойным дном, непростые твари».
Рассуждения персонажа показались Эдику странными. Что это в самом деле за логика такая! Труп сложнее живого человека, потому что… загадочнее и страшнее? Такой вывод смахивал на бред. Хотя… Эдик вспомнил, как лет пять назад смотрел на своего двоюродного дядю Никанора, лежавшего в гробу, и неприятно – до мурашек по коже – поразился, насколько же стал дядя Никанор после смерти другим существом. Чуждым, с нечеловеческим выражением неподвижного лица, пугающим, даже опасным, словно бы от этого существа можно ждать чего угодно – вплоть до самой дикой выходки. Впрочем, в его лице выражалось столько бесстрастного презрения к окружающим людям, что становилось ясно: никогда не снизойдет холодное это существо ни до какой выходки на глазах всех этих ничтожеств. Что-то такое чудилось Эдику в тот день, когда смотрел он в лицо мертвецу.
Он продолжил дочитывать абзац в книге:
«Вот когда я это понял, то и подумал: хорошо, ладно, мертвые происходят от живых, они выше нас на лестнице эволюции стоят, а от мертвых-то кто происходит? После каждой ступени всегда идет другая, более высокая. Так кто там над мертвыми встал – на ступень выше?»
Прочитав, Эдик вдруг понял смысл происходящего с ним. Его словно озарило. Части конструкции сложились и образовали фигуру, ясно нарисовавшуюся в уме. Не все, конечно, было понятно с той фигурой, но в целом выходила более-менее определенная схема.
Выше людей по развитию стоят мертвецы. Не те пустые оболочки, что лежат в земле, а страшные загадочные существа, которые вылупились из этих оболочек, как бабочка из кокона, и роятся где-то на изнанке нашего мира. Но эти живые сгустки теней тоже порождают из себя кого-то – еще более загадочного и страшного, чем они сами. Поэтому и откладывают свои личинки в нас, людей. Ведь есть же какие-то осы, которые откладывают личинки в гусениц. Только из тех осиных личинок получаются все те же осы, а тут возникает нечто новое, необычайное, нечто высшее, для которого мертвецы – пройденный этап, а люди – так и вообще давно отработанный материал, пригодный лишь служить чем-то вроде маточного раствора, питательной среды.
Эти мысли показались Эдику чрезвычайно важными, словно бы он наткнулся на некий научный принцип, который позволяет понять многие, доселе необъяснимые вещи.
Само собой, поделиться этим открытием он не мог ни с кем. Ни с друзьями, ни тем более с родителями. С этим новым знанием он погружался в одиночество, как утопленник, один на один со своим камнем на шее, погружается в глубину.
Однажды на улице он увидел девочку, младше его на пару лет, идущую в сопровождении двух женщин. На девочке было платьице с глубоким вырезом. Эдик ясно увидел в открытой верхней части ее груди огоньки, что просвечивали сквозь смуглую от загара кожу. Медленно движущиеся звезды ее внутреннего космоса.
Две взрослые женщины рядом с девочкой увлеченно болтали друг с дружкой, а девочка шла механически. В ее глазах застыл ужас, она словно бы видела впереди что-то чудовищное. Да она и впрямь видела это чудовищное – только не где-то перед собой, а внутри себя.
В изумлении застыв, провожал он девочку взглядом. А она – неужели почувствовала взгляд, липнущий к ее спине? – оглянулась, озабоченно шаря глазами по прохожим, и, когда взгляды соприкоснулись, Эдик вздрогнул. Он сорвался с места, поспешил за девочкой. Та отвернулась и больше не оборачивалась, но Эдику показалось, что с его приближением ее спина все сильнее напрягается. Сам же он, пока сокращалось расстояние меж ними, чувствовал нарастающий страх, от которого дыбились волоски на руках.
Наконец это чувство стало невыносимым, кожа покрылась липкой испариной, ослабевшие ноги грозили вот-вот подкоситься, и Эдик остановился, прекратил преследование. Он понял, что Невестам мертвых лучше не встречаться друг с другом: их близость не угасит ужас, который каждый носит в себе, а лишь сильнее разожжет.
Сколько еще таких, как я, думал Эдик, одиноких, затравленных страшной тайной, навалившейся почти невыносимой тяжестью? Сколько нас, неспособных ни с кем поделиться своим страхом? Да и как поделишься – никто ведь не поймет и не поверит!
Отныне он всегда, даже в самой шумной и многолюдной компании, чувствовал пронзительную тоску одиночества. Если б знать хотя бы, что ты можешь открыться кому-то подобному тебе, нанизанному вместе с тобой на вертел общей тайны, то уже не таким потерянным почувствуешь себя среди обычных людей. Но если с обычными людьми можно было общаться, пусть и не на всякую тему, то к себе подобным невозможно было даже приблизиться из-за парализующего страха, который отталкивал Невест мертвых друг от друга, принуждая каждую забиться в свою щель и не высовывать оттуда носа. Что ж это за проклятая штука – смерть, если приобщение к ней так разделяет и разъединяет!
Эдик заметил, что один из его подкожных огоньков сделался больше других, начал мерцать и даже изменил свой оттенок на красноватый.
Вместе с тем в груди возникло муторное предощущение, как за секунду перед приступом тошноты, только эта секунда застыла и тянулась мучительно долго, все не кончаясь, все никак не выплескиваясь в рвотном спазме.
Что-то произойдет, с замиранием думал Эдик, что-то скоро случится…
Он был в продовольственном магазине, когда в тревоге, внезапно охватившей его, начал всматриваться в окружающих людей, словно бы отыскивая знакомое лицо, которое заметил краем глаза и тут же упустил. Его взгляд задержался на взрослом мужчине; возбужденный и тоже как будто кого-то высматривающий, тот нервно полосовал пространство обеспокоенным взглядом, и губы его шептали что-то беззвучное. Когда Эдик встретился с ним глазами, мужчина застыл на месте, будто окаменев, а Эдика затошнило, и он быстрее выбежал на улицу, где склонился над тротуаром, и его вырвало.
В магазине меж тем раздались крики, началась паника. Сквозь витрину Эдик увидел: тот самый мужчина, поймавший его взгляд, набросился на какую-то женщину, прижал ее к полкам с продуктами и что-то делает с ней. Эдик немного переместился, чтобы выбрать угол обзора получше, и наконец рассмотрел: мужчина зубами вгрызся женщине в горло и взахлеб пьет ее кровь.
Ничего сверх этого Эдик не видел, но у него возникло явственное чувство, будто он наблюдал нечто невидимое, присутствовавшее там же. Это было похоже на марево, висящее в горячем воздухе – смутная прозрачная фигура, охватившая убийцу. Фигура, которая слегка мерещится, но попробуй только всмотрись повнимательней – и нет ничего.
Эдик расстегнул рубашку и бросил взгляд на свою грудь: самого большого светлого пятна под кожей уже не было. Какое-то глубинное чувство, вроде подводного течения, подсказывало ему, что одна из личинок в его груди вышла наружу, сформировавшись наконец во что-то… во что-то страшное и невидимое. И вышла она через взгляд, использовав подходящего человека. Эдик всего лишь встретился глазами с нервным мужчиной, а тот стал дверью для неведомой твари, которая вырвалась в мир через него.
Когда пришло понимание – внезапное, словно бы вложенное в голову в готовом виде, – Эдик тут же побежал прочь, чтобы как можно дальше оказаться от места кошмарного происшествия. Ему не хотелось видеть, что будет делать одержимый. Больше всего Эдик боялся вновь встретиться с ним взглядом.
Потом, придя в себя и успокоившись, Эдик начал думать. В фильмах ужасов показывают, что зараза живой смерти распространяется через слюну и кровь. Позволил себя укусить – и все, пропал! Но что было бы, если б зараза распространялась через взгляд? Глянул в мертвые зрачки, пересекся взглядом – и началось: трупные пятна уже покрыли тебя, и черви проползают сквозь твое сердце. Такой способ размножения мертвецов был бы куда эффектнее укусов.
Озорнов через взгляд передал Эдику личинки мертвых, и Эдик через взгляд передал что-то тому человеку в магазине. Что-то жуткое, выросшее из личинки. Невидимое, живущее по каким-то иным законам, нежели обычные существа. «Сначала оно двигалось внутри меня в виде светового пятна, – размышлял Эдик. – Потом выросло, приготовилось к выходу, но почему же не вышло наружу просто так, почему перешло по взгляду, как по туннелю, в другого человека, и тогда уже вырвалось в мир? Каким законам подчиняются эти существа? Да и что они, вообще, такое?»
В тот же день вечером Эдик прочел в интернете горячие новости о том, как маньяк-убийца в продовольственном магазине загрыз насмерть двух женщин и тяжело ранил подростка. Назвали и фамилию маньяка, сообщили, что прежде он привлекался за что-то к суду и лечился от какой-то психической болезни.